Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов
услышать трамвайный звонок.
Пятнадцатого апреля,
подняв тёмной шторы край,
мы с мамой в окно смотрели
и ждали первый трамвай.
Объяты тревожной мглою,
шептали: «Ну, где же он?»
И вот, заискрив другою,
проехал красный вагон!
Он ехал, гудя мотором,
на стыках рельсов стуча,
с тем милым шумом, в котором
живой Ленинград звучал.
Я радостью просто взорвался
и деда начал будить:
«Вставай! Ведь ты собирался
приятелей навестить.
Вчера ты мечтал, как встанешь
и тихо пойдёшь на трамвай,
назло дистрофии дотянешь.
Трамваи пошли! Вставай!»
Но он спал, спокойно, без храпа,
хотя и лежал на спине.
А мама вдруг крикнула: «Папа!..»
Потом простонала: «Нет… Нет!..»
Погладила лоб его стылый,
сказала: «Пусть спит… Не мешай…
Его уже смерть посадила
в свой чёрный трамвай…»
«Сегодня «умники» с апломбом говорят…»
Сегодня «умники» с апломбом говорят,
что надо было сдать фашистам Ленинград.
Тогда бы не было трагической блокады,
напрасных жертв, руин и прочих бед осады.
Мы, дескать, зря из немцев варваров творим —
ведь не разрушили они Париж и Рим.
И град Петра, «полнощная Пальмира»,
открытым городом спокойно ждал бы мира.
Душа блокадника обидою горит:
да полно, русский ли такое говорит!
Иль он забыл страницы прошлого святые?
Вовек пощады не просила мать Россия.
За честь и волю стоя насмерть,
города врагу ворот не открывали никогда!
Могли ли мы не быть верны заветам гордым
и город Ленина предать фашистским ордам!
Пускай бы «умник» эту дикость повторил
на Пискарёвском, над безмолвием могил.
Боюсь, что мёртвые в своей земной постели
такого бы кощунства не стерпели
и все восстали раньше Страшного суда,
чтоб очернителей низвергнуть навсегда.
Да, если б сдались мы, то не было б блокады,
но не осталось бы тогда и Ленинграда!
«Стереть с земли его, – был Гитлера приказ, —
а населению – концлагерь, пули, газ».
Фашисты чётко волю фюрера вершили.
Не миллион бы здесь погиб, а все, кто жили!
И пусть простят меня за громкие слова,
но если б сдáлись мы, то пала бы Москва.
Не меряйте днями блокаду
Не меряйте днями блокаду —
масштаб измерений не тот.
В кошмарах блокадного ада
и время замедлило ход.
Под рухнувшими небесами,
на стонущей в муках земле
минуты казались часами,
а день стоил несколько лет.
В декабрьскую мёрзлую темень,
голодным надеждам назло,
ночей метрономное время,
как будто дистрофик, ползло.
А смерть, торопясь, собирала
добычу в свой чёрный ковчег —
той страшной зимой умирало
в минуту по пять человек!
О, эта зима-морози´на!
Она показалась длинней,
чем все вместе взятые зимы
с Адама до нынешних дней.
Застывших минут баррикады
слились в Пискарёвский гранит…
Не меряйте днями блокаду,
пусть память минуты хранит!
Минута была как награда,
как лишний шажок в бытиё.
Не меряйте днями блокаду,
сочтите минуты её!
Сочтите, чтоб золотом высечь
в граните, на всю глубину.
Один миллион триста тысяч
наполненных смертью минут!
Пусть вечно на глади гранита
нули – словно сдавленный стон:
за эти минуты убито
блокадой один миллион.
Один миллион ленинградцев,
презревших пощаду в плену
и выбравших жребий сражаться,
борясь до последних минут!..
Июльской грозы канонада
гремит над местами боёв.
Не меряйте днями блокаду,
сочтите минуты её!
Всей скорби слезами не вытечь,
всей славы в граните не высечь,
но страшную эту войну
потомки не раз помянут
и в ней миллион триста тысяч
блокадных бессмертных минут.
«Мы не хотели с немцем драк…»
Мы не хотели с немцем драк,
но видя, как он копит силу,
мы обещали, сжав кулак,
что если к нам полезет враг,
то здесь найдёт свою могилу.
Но Гитлер вздумал пренебречь
тем, что врагу мы предвещали.
Пришлось фашистам в землю лечь.
А вот могилы их беречь
мы никому
не обещали!
* * *
Как автор очерка о Молчанове и как ведущий нескольких его концертных программ с особым волнением открываю подаренную мне им авторскую книгу «Мы родом из блокады» и перечитываю (уже в который раз!) добрые слова в свой редакторский адрес: «Николаю Николаевичу Сотникову – земляку-ленинградцу, другу-единомышленнику, коллеге-стихотворцу, литературоведу-исследователю (в том числе и моего творчества). Это пока наиболее полное издание моей памяти блокадной – горькой и отрадной. 08.09.2007. Анатолий Молчанов».
Н. Н. Сотников
Ратник земли Псковской
Прежде мы знакомы не были, правда, несколько раз в подшивке еженедельника «Литературная Россия» мне встречались его стихи. Какого-то ошеломляющего впечатления они на меня не производили, но притягивали, словно магнит, своей твердостью, основательностью. «Вот поэт, который себе не изменит!» Такой главный предварительный вывод я не мог не сделать.
Работал я тогда старшим редактором реакции художественной литературы «Лениздата», предпочитая преимущественно литературу поэтическую. Не стану вдаваться в слишком специальные вопросы. Скажу лишь о том, что меня не могло не поразить – это была книга рабочего человека. Боюсь отвлекаться, но об одном не сказать не могу. Он быстро и усваивал и осваивал десятки рабочих специальностей. Бывает, что рабочий человек обладает какой-то особенной, удивительной силой. Силушки у Евгения Борисова действительно хватало, но были и склонность, и умение освоить новое дело: ведь сила сама по себе может носить и разрушительный характер, что с юмором и досадой сумел показать в своём очень необычном рассказе С. Г. Скиталец. Даже название этого рассказа – «Несчастье» и девиз главного героя – «Бедствую!» перекликались между собой: силы у мастера на все руки было столько, что он каждый раз быстро умел перепортить и материалы, и
