Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов
Если бы мне сейчас довелось составлять антологию современной русской поэзии, то по самым строгим критерием отбора я бы без сомнения включил в этот золотой фонд такие стихи Анатолия Молчанова, как стихотворения «Связной», «Из-за тучи месяц вышел…», «Первая зажигалка», «Мне снова приснилась блокада», совершенно блистательная песня «Блокадный снег» {именно как песню я её почувствовал с первых же строк, а ведь сколько песен о войне и почти нет песен о блокаде), «15 апреля 1942 года», неповторимое и звучащее как откровение «Не меряйте днями блокаду», «Баллада о кукле», «Угол Б. Московской и Разъезжей», «Когда я эту площадь прохожу…», «Память моя блокадная», «Блокадное кладбище в Северодвинске», «История родной земли…», «Я пишу не для печати…» и наконец – «Ольге Берггольц, Юрию Воронову». Строка из этого последнего из перечисленных и последнего в книге избранного «Мы из блокады» стихотворения и стала названием этого моего слова о поэте и его творчестве.
Анатолий Молчанов открыл нам свой отсчёт блокадного времени. И дело не в том, что он простым школьно-арифметическим действием умножения вывел число блокадных минут в судьбе Ленинграда, в судьбе блокадников, в судьбе тех, кто приняли их эстафету, – «МИЛЛИОН ТРИСТА ТЫСЯЧ БЕССМЕРТНЫХ МИНУТ», а в том, что он своим творчеством доказал нам, что наши сердца, как блокадные метрономы, продолжают отсчитывать эти минуты!
Анатолий Владимирович Молчанов (1932–2011)
«Когда я эту площадь прохожу…»
Когда я эту площадь прохожу,
то вспоминаю сорок третий, осень,
и каждым нервом, как тогда, дрожу,
а сердце сразу валидола просит.
Как будто я опять трамвая жду.
Вот он подходит, двери открывая…
С площадки кто-то спрыгнул на ходу,
и с тротуара я шагнул к трамваю…
Вдруг показалось: я лечу в огонь,
и всё кругом встаёт кошмарным дыбом,
и, падая, я вижу, как вагон
стал чёрным дымом,
страшным чёрным дымом!
Придя в себя, я лучше бы не видел,
что от трамвая и людей осталось.
Я на секунду к смерти опоздал,
но не в последний раз,
как оказалось.
Воздушная тревога
Сигнал тревоги слышен всем:
гудят гудки, сирены воют.
Сегодня сколько было? Семь?
Ну, что же, справимся с восьмою.
Одним – в убежище опять,
другим – на чердаки и крыши.
Зенитки начали стрелять,
прожекторами тьму колышет.
Всё ближе вспышек жуткий рой,
слышней гудение моторов,
и вот над самой головой
вдруг возникает бомбы вой —
в тебя, в твой старый дом, в котором…
Дом вздрогнул, охнул и осел,
провисла над провалом крыша…
Сигнал тревоги слышат все,
не всем дано «отбой» услышать.
Счастливое поколение
Мы – счастливое поколение:
есть что вспомнить и чем гордиться,
перед чем преклонить колени,
что хранить в серебре традиций.
Да, изведали мы сверх меры
тягот, бедствий, горя-печали,
но нигде не теряли веры,
человека в себе не теряли.
Но зато и свершений радость,
и Победы великой счастье
были нам такою наградой,
что никто отобрать не властен.
Вы, кто прошлое мажет дёгтем,
унижает нас сожалением.
Так, наверно, и не поймёте
счастья нашего поколения.
Наше время прошло мгновением,
чтоб в истории утвердиться.
Мы – счастливое поколение.
Есть что вспомнить и чем гордиться!
Блокадный снег
Первым снегом город нежно пеленается
и, довольный, улыбается во сне.
Каждый раз мне почему-то вспоминается
белый снег военных лет, блокадный снег.
Он летел из туч, зенитками распоротых,
а внизу планета корчилась в огне,
и росли дымов всклокоченные бороды
и коптили белый снег, блокадный снег.
Да, он был тогда и чёрным, и в подпалинах,
и от крови розовел, как человек,
был покрыт кирпичной пудрою в развалинах,
но во сне я вижу только белый снег.
Белый-белый, он лежал на серых лицах
и не таял, и не капал с мертвых век.
Если б мог живой водицею пролиться
на блокадников погибших белый снег!
Сквозь дыру в картоне, вместо стёкол вставленном,
он летел в кровать холодную ко мне,
и меня, ещё живого, белым саваном
покрывал и согревал блокадный снег.
Помню Ладогу бескрайнюю, застывшую,
настороженной трёхтонки нервный бег
и надежду выжить, вновь в душе ожившую,
а вокруг – слепящий белый, белый снег…
Те снега давно сошли, и нет в музеях их.
Зреют новые снежинки в вышине.
Но не тает почему-то в волосах моих
белый снег, военный снег, блокадный снег.
15 апреля 1942 года
Пятнадцатого апреля
в блокаде пошёл трамвай.
Звонков разлетелись трели:
«Бодрись, Ленинград, оживай!»
Всю зиму мы этого ждали,
валясь от голода с ног,
бредя
