На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов
значит, меня настигли вражеские лучи,
сделаю из фольги новую балаклаву.
Значит, пора исчезнуть во сне, в Крыму:
ангел-эвакуатор, бледный, как будто смалец —
вдруг показал мне фак и я отстрелил ему
первую рифму – палец.
2010
«Что-то худое на полном ходу…»
Что-то худое на полном ходу —
выпало и покатилось по насыпи,
наш проводник прошептал: «Ни хрена себе…»,
что-то худое имея в виду.
Уманский поезд, набитый раввинами,
там, где добро и грядущее зло —
будто вагоны – сцепились вагинами,
цадик сказал: «Пронесло…»
Чай в подстаканнике, ночь с папиросами,
музыка из Сан-Тропе,
тени от веток стучались вопросами —
в пыльные окна купе.
Лишь страховому препятствуя полису,
с верой в родное зверье,
что-то худое – оврагом и по лесу —
бродит, как счастье мое.
«Раскололся август – грецкий орех…»
Раскололся август – грецкий орех,
наш двойной агент, да не выдал всех:
я тогда в бакалее служил связным —
между вино-водочным и мясным.
Там, в подвале, на золотом крюке
царский окорок, спрятанный в окороке,
бескорыстной любви надувная змея
и нацистская конспирология-я.
Всем заведовал бывший расстрига-дьяк,
он любил мочой разбавлять шмурдяк,
из отпетых шлюх и морских послов
он варил уху, презирая плов.
Вечер всплыл, утопленника мертвей,
я смотрел на небо сквозь сеть ветвей:
словно яд, зашитый под воротник —
растекалось солнце: «Прощай, связник…»,
И слетались ангелы к маяку —
как на ленту липкую, на строку,
как шарпеи, в складках сошлись холмы —
скорость света меняя на скорость тьмы.
Ассасин
1.
Беспощадный шейх Хассан ибн Саббах
до сих пор обитает в иранских горах,
разводит сумчатых сторожевых собак,
эта порода называется – кенгурах.
Что Хассан в собачьих сумках хранит —
знает только его слуга-шиит:
всякий хлам, добро, которому не везло —
и оно опять превратилось в зло,
в человечий яд, в словесную оболочку,
вот и ты не поранься об эту строчку.
Ох, зело свиреп Хассан ибн Саббах,
у него, вместо пломб, в коренных зубах —
передатчики, и когда он выходит на связь,
все неверные – превращаются в грязь:
вот, уснул человек, а проснулся – ослиный жмых,
только русские остаются в живых.
2.
Перед шейхом склонился приемный сын,
если верить ифритам Яндекса – ассасин,
дорогому искусству смерти обучен он:
для него убить – всё равно что – прошить iPhone.
Вновь клокочет кальян и витает сладкий дымок:
«Поезжай в Россию и всех прикончи, сынок…»
А уже по Москве разгулялся тревожный спам:
«Едет к нам ревизор, а затем пожалует к вам,
что за фамилия странная – Ассасин?
…а братве вначале послышалось – Отсоси!
Говорят, у него растут из-под верхней губы —
ассасиновики, грибы…»
Задник памяти пахнет отцовским ремнем:
и се конь будет блед и сидящий на нем
горбоносый прозектор, чьи мысли ясны:
от мошонки до горла распарывать сны.
Для гадания мало одной требухи,
запекается кровь, остаются стихи,
даже этот стишок обречен на успех,
будто он – ассасин и помилует всех.
2011
Аскания-Нова
Антилопа гну – амазонка в рогатом шлеме,
и полынь щекочет ее изогнутые сосцы,
вот заходит солнце, и тьма запеклась на клемме:
виноваты звезды – неопытные образцы.
Одинокое стадо тянется к водопою,
под копытами чавкает унавоженная тропа,
антилопа гну – не гнушается быть собою,
потому что она – свободна, она – глупа.
Сам себе – чужой, гадающий по стрекозам,
по лечебным травам, бурьяну да ковылю,
и грядущее, опрокинутым бензовозом,
надвигается, я тебя люблю.
Пусть моя слеза похожа на микросхему,
у которой память – вольером окружена:
по вольеру мечется страус, он ищет Эмму,
утверждая, что эта Эмма – его жена.
«Гойко Митич, хау тебе и немножко – лехау…»
Гойко Митич, хау тебе и немножко – лехау,
таки да, от всех, рожденных в печах Дахау,
таки да, от всех ковбоев одесских прерий —
мы еще с тобой повоюем семь сорок серий.
Краснокожий флаг поднимая рукою верной:
пусть трепещет над синагогой и над таверной,
да прольется он – над мечетью баши-бузуков,
и тебя никогда не сыграет актер Безруков.
Смертью смерть поправ,
мы входили в юдоль печали:
был пустынен Львов, это здесь Маниту распяли —
на ж/д вокзале, а где же еще, на рельсах,
затерялись твои куплеты в народных пейсах.
Гойко Митич, этот мир обнесен силками:
я прошел Чечню, я всю жизнь танцевал с волками,
зарывая айфон войны у жены под юбкой,
там, где куст терновый и лезвия с мясорубкой.
2011
«Съезжает солнце за Ростов, поскрипывая трехколесно…»
Съезжает солнце за Ростов, поскрипывая трехколесно,
и отражения крестов – в реке колеблются, как блёсна,
закатный колокол продрог звенеть над леской горизонта,
а это – клюнул русский бог, и облака вернулись с фронта.
Мы принесем его домой и выпустим поплавать в ванной:
ну, что ж ты, господи, омой – себя водой обетованной,
так – чешую срезает сеть, так на душе – стозевно, обло,
