Елена Крюкова - Сотворение мира
«Целую тебя, девочка моя!
Я уж тут всю бурятскую почту проклял — от тебя нет и нет ничего. Поздравляю тебя с праздником! Будь всегда самою собой! И просто — будь!
Говорю это еще и потому, что и я устал от потерь.
Я не вылезаю из своего медвежьего угла. Машина иногда уходит в Бараты, за тем или этим, шофера-салаги про почту забывают.
Завтра от нас уезжает машина в Иркутск, и уж с ней я отправлю это письмо — оно дойдет. Горы здесь — в сравнении с Саянами — легкие. Я бы очень хотел показать тебе Забайкалье и обнять тебя под его жестковатым Солнцем.
Милая моя, уже, наверное, два часа ночи. Завтра много работы. Еду на буровую. Я сижу, как Пушкин, со свечой… Вокруг вагончика. Ветер, дикий холод, зеленый снег, наверху — колючие звезды… Как мало в жизни тепла. Как мало в жизни счастья. И жизнь сама маленькая. Если бы у меня был дух, исполняющий желания. Целую и обнимаю. Моя.
Твой.
Я тут стих тебе написал.
СТИХПоложи меня, как печать,На свое золотое сердце.Мне любить тебя и звучатьПод рукою — до самой смерти.
А на смуглой твоей руке,На узлах ее сухожилийЯ останусь и вдалеке —Как кольцо твое:…жили-были…»
ИСПОВЕДЬТы не бойся, мой желанный… Я про все тебе скажу.Молоком топленым, теплым напою. И уложуНа скрипучую, большую, на широкую кровать.Сама лягу рядом. Буду говорить — и целовать.
Расскажу я все, мой сладкий, ничего не утаю:Как упрятывала наспех в чемоданы — жизнь мою,Как стояла у Байкала на сквозном тугом ветру,Как укрыться не желала ни в заимку, ни в нору.
Как почтамты дико пахнут шоколадным сургучом…Как кричащий рот мой — потным закрывал мужик плечом…Как на Пасху, чрез милицию, мы в Церковь прорвались —Хохоча, близ аналоя — Адам с Евой! — обнялись…
Как о брошенном ребенке слезы точатся ручьем…Как в толпе бензинной, вьюжной серафимами — вдвоемМы парили… Как считала я монеты: позвонитьЗа пять тысяч километров — чтобы не порвалась нить!..
Как однажды — в тридцати-скольки-там-градусный?.. — морозОн, с автобуса, румяный, глухарей едва донес —Ох, тяжелые!.. А перья!.. А разделывать-щипать!..А — над всей стряпнею — голос: «Ну, так ты хозяйка, мать…»
Что же, Время, ты содвинуло синеющие льды?!Слушай, суженый-сужденный! Далеко ли до беды:Ну как завтра мы простимся — не успею досказать,Не успею жар кольчуги поцелуйной — довязать!..
О, я так его любила!..
…А тебя — люблю сильней…
О, я так его забыла!
…А тебя забыть — страшнейПытки нету: лучше сразуГоловою — да в Байкал,В синий зрак земного глаза,Чтоб не помнил. Не искал.
САНДАЛОВЫЕ ПАЛОЧКИ…Сине-черная тьма.Ангара подо льдом изумрудным.Заполошный мороз — режет воздух острее ножа.Бельма окон горят.Чрез буран пробираюсь я трудно.Это город сибирский,где трудно живу я, дрожа.
Закупила на рынке я меду коричневой старой бурятки.Он — на дне моей сумки.То — к чаю восточному снедь.Отработала нынче в оркестре…Пецы мои — в полном порядке…Дай им Бог на премьере,Как Карузам каким-нибудь, спеть!..
Я спешу на свиданье.Такова наша девья планида:обрядиться в белье кружевное, краснея: обновка никак!.. —и, купив черемши и батон,позабыв слезы все и обиды,поскорее — к нему!И — автобусный жжется пятак…
Вот и дом этот… Дом!Как же дивно тебя я весь помню —эта ченткость страшна,эта резкость — виденью сродни:срубовой, чернобревенный,как кабан иль медведь, преогромный,дом, где тихо уснули — навек —мои благословенные дни…
Дверь отъехала. Лестницахрипло поет под мужскими шагами.«Ах, девчонка-чалдонка!..Весь рынок сюда ты зачем воловла?..»Обжигает меня, раздевая, рабочими,в шрамах драк стародавних, руками.Черемша, и лимоны, и хлебы, и мед —на неубранном поле стола.
Разрезаю лимон.«Погляди, погляди!.. А лимон-то заплакал!..»Вот берем черемшу прямо пальцами —а ее только вместе и есть!.. —дух чесночный силен…Воск подсвечник — подарок мой — напрочь закапал.И култук — мощный ветер с Байкала —рвет на крыше звенящую жесть.
И разобрано жесткой рукойполупоходное, полубольничное ложе.«Скоро друг с буровой возвратится —и райскому саду конец!»А напротив — озеро зеркала стынет.«Глянь, как мы с тобою похожи».Да, похожи, похожи!Как брат и сестра,о, как дочь и отец…
Умолчу… Прокричу:так — любовники целого мира похожи!Не чертами — огнем.Что черты эти ест изнутри!Жизнь потом покалечит нас,всяко помнет, покорежит,но теперь в это зеркало жадно, роскошно смотри!
Сжал мужик — как в маршруте отлом лазурита —худое девичье запястье,Приподнял рубашонку, в подвздошье целуя меня…А буран волком выл за окном,предвещая борьбу и несчастье,и тонул черный домво серебряном лоне огня.
* * *…Не трактат я любовный пишу — ну, а может, его лишь!Вся-то лирика — это любовь, как ни гни, ни крути…А в любви — только смелость. Там нет: «приневолишь»,«позволишь»…Там я сплю у возлюбленного головой на груди.
Мы голодные…Мед — это пища старинных влюбленных.Я сижу на железной кровати,по-восточному ноги скрестив.Ты целуешь мне грудь.Ты рукою пронзаешь мне лоно.Ты как будто с гравюры Дорэ — архангел могучий! — красив.
О, метель!.. — а ладонь раскаленная по животу мне — ожогом…О, буран!.. — а язык твой — вдоль шеи, вдоль щек полетел —на ветру лепесток…Вот мы голые, вечные. Смерть — это просто немногоОтдохнуть, — ведь наш сдвоенный путь так безмерно далек!..
Что для радости нужно двоим?.. Рассказать эту сказкумне — под силу теперь…Тихо, тихо, не надо покацеловать… Забываем мы, бабы, земную древнейшую ласку,когда тлеем лампадойпод куполом рук мужика!
Эта ласка — потайная.Ноги обнимут, как руки,напряженное тело,все выгнуто, раскалено.И — губами коснутьсясвятилища мужеской муки.Чтоб земля поплыла,стало перед глазами — темно…
Целовать без концапервобытную, Божию силу,отпускать на секунду и — снова, и — снова, опять,пока баба Безносая, та, что с косой,вразмах нас с тобой не скосила,золотую стрелу — заревыми губами вбирать!
Все сияет: горит перламутрово-знобкая кожа,грудь мужская вздувается парусом, искрится пот!Что ж такого испили мы,что стал ты мне жизни дороже,что за люй-ча бурятский, китайский, —да он нам уснуть не дает!..
«Дай мне руку». — «Держись». — «О, какой же ты жадный,однако». —«Да и ты». — «Я люблю тебя». —«О как тебя я люблю».
* * *…Далеко — за железной дорогою —лает, как плачет, собака.На груди у любимогосладко, бессмертная, сплю.
* * *«Ты не спишь?..» — «Задремала…» — «Пусти: одеяло накину —попрохладнело в доме…Пойду чай с „верблюжьим хвостом“ заварю…»И, пока громыхаешь на кухне,молитву я за Отца и за Сына,задыхаясь, неграмотно, по-прабабкиному, сотворю.
Ух, веселый вошел!«Вот и чай!.. Ты понюхай — вот запах!..»Чую, пахнет не только,не только «верблюжьим хвостом» —этой травкой дикарской, что сходна с пушистою лапойбелки, соболя…Еще чем-то пахнет — стою я на том!
Что ж, секрет ты раскрыла, охотница!Слушай же байку —да не байку, а быль!Мы, геологи, сроду не врем…Был маршрут у меня.Приоделся, напялил фуфайку —и вперед, прямо в горы,под мелким противным дождем.
Шел да шел.И зашел я в бурятское, значит, селенье.Место знатное — рядом там Иволгинский буддийский дацан…У бурята в дому поселился. Из облепихи вареньеон накладывал к чаю, старик, мне!..А я был двадцатилетний пацан.
У него на комоде стояластатуэточка медная Будды —вся от старости позеленела,что там твоя Ангара…А старик Будде что-то шептал, весь горел от осенней простуды,И какой-то светильник все жег перед ним до утра.
«Чем живешь ты, старик? — так спросил я его. — Чем промышляешь?Где же внуки твои?.. Ведь потребна деньга на еду…»Улыбнулся, ужасно раскосый.«Ты, мальсика, не помысляешь,Я колдун. Я любая беда отведу».
«Что за чудо!» Прошиб меня пот. Но, смеясь молодецки,крикнул в ухо ему: «Колдунов-то теперь уже нет!..»Обернул он планету лица.И во щелках-глазах вспыхнул детский,очарованный, древний и бешеный свет.
«Смейся, мальсика, смейся!.. Я палки волсебные делай…Зажигаешь — и запаха нюхаешь та,Сьто душа усьпокоя и радось дай телу,и — болезня долой, и гори красота!
Есь такая дусистая дерева — слюшай…На Китая растет… На Бурятия тож…Палка сделашь — и запаха лечисся души,если каждый день нюхаешь — дольга живешь!..
Есь для каждая слючай особая палка…Для рожденья младенца — вот эта зажги…Вот — когда хоронить… Сьтоба не было жалко…Сьтоб спокойная стала друзья и враги…
Есь на сватьба — когда многа огонь и веселья!..Вон они, блисько печка, — все палка мои!..»Я сглотнул: «Эй, старик, ну, а нет… для постели,для любви, понимаешь ли ты?.. — для любви?..»
Все лицо расплылось лучезарной лягушкой.«Все есь, мальсика! Только та палка сильна:перенюхаешь — еле, как нерпа, ползешь до подушка,посмеесся, обидисся молодая жена!..»
«Нет жены у меня. Но, старик, тебя сильно прошу я,я тебе отплачу,я тебе хорошо заплачу:для любви, для любви дай лучину твою,дай — такую большую,чтобы жег я всю жизнь ее… — эх!.. — да когда захочу…»
Усмехнулся печально бурят.Захромал к белой печке.Дернул ящик комода.Раздался сандаловый дух.И вложил он мне в рукиволшебную тонкую свечку,чтоб горел мой огонь,чтобы он никогда не потух.
* * *Никогда?!Боже мой!Во весь рост поднимаюсь с постели.«Сколько раз зажигал ты?..»«Один. Лишь с тобою.»«Со мной?..»И, обнявшись, как звери, сцепившись, мы вновь полетели —две метели — два флага — под синей бурятской Луной!
Под раскосой Луной,что по мазутному небу катилась,что смеялась над нами, над смертными —все мы умрем! —надо мною, что в доме холодном над спящим любимымкрестилась,только счастья моляпред живым золотым алтарем!
А в стакане граненомдухмяная палочка тлела.Сизый дым шел, усами вияся, во тьму.И ложилась я тяжестью всею,пьянея от слез,на любимое тело,понимая, что завтра —лишь воздух пустойобниму.
ВОСТОЧНЫЕ КАРТИНЫ ХУДОЖНИЦЫ, ЖИВУЩЕЙ В КВАРТИРЕ №… НАД ПОДВАЛОМКрасавица лежитВ сугробах простыней.На пышном теле — бездна бликов и огней.Да это я!.. — Ах нет, это Даная…Рыдает ангел, руки сжав, над ней…
* * *Причесывайся, рыжая натурщица.Свободная рубахаПохожа на тюремный балахон.Глаза прищурены:Огонь волос слепит их.Ты заработалась, замерзла. Отдохни.
* * *Мой друг рассказывал:Пришел в трущобы, к проститутке.Она разделась.В свете абажурной лампыСверкнули беззащитные ключицы.В соседней комнате ребенок запищал.За окнами слепая Волга стыла.Он вывалил из кошелька деньгу,Послал подальше власть и государство.Дверь хлопнула, как крышка сундука.
* * *…Ох, смеясь, я девчоночку эту пишу!..Рассказать ее случай из жизни — прошу…«Родила я в пятнадцать годков… Ой, что в школеБыло — ужас!… Не думайте, я не брешу…»
* * *Голая девушкаСидит вполоборота.Худой рукой поддерживает грудь.Лопатки ходят знобкими тенями.Весь перламутр и позолотаУшли на глину круглых плеч.Глаза синей, крупнее слив.Струятся волосы ручьямиПо шее снеговой!…Такой и я бываюПосле целой ночиС любимым.
* * *Ты — нагая — по черному небу летишь!Груди — Луны! И вся — медным Солнцем горишь!Вот он, Космос, который — во мраке постели,Где — от боли великой в подушку кричишь…
* * *Ты тихо пальцы на бедро мне положил.Дрожь меня пронзила.Ты понял — и пальцы поменял на губы.
* * *Люди, в любви соединяясь,Прекрасны дикой красотой.Ее писать — ну развеХвосты быков обмакивая в кровь,На стенахПещер,Где росписям потом молиться будут!
* * *Разденемся. И лишь: люблю, люблю, —Твердим, твердим, твердим, как во хмелю…За это слово нам грехи простятся.Весь Ад я этим словомотмолю.
* * *Мы все меняем — лики и года.Мы все меняем — вьюги, поезда.А сами думаем, что мы-то — неизменны!..А глянешь в зеркало — ох, не гляди: беда…
* * *О, как, смеясь, отец меня писал!Как на холсте меня он рассказал!Во всех стихах я так себя не выдам,Как отразил он — в самом страшном из зеркал…
* * *Вжимаюсь, плачу, глажу — и слепну я опять…О тело человека, тебя нам не понять —Зачем — насущней хлеба,Зачем — потопней вод,Зачем — святей молитвы любимый жадный рот?..
* * *…Газета мятая. И ложка — серебром.И дом мышиный, предназначенный на слом.Стою, как гренадер! И золотое зеркало твоеВбирает снежной безднойМое черное белье…
* * *Мой пряный, мой сухой Пантикапей!..Плесни-ка, море, мне в стакан, налей…Я молодость мою запью тобою —Любимым все сильнее и скупей.
* * *Плоть яростная женская груба.Откину прядь прилипшую со лба.Прости, любимый. Нежности не знала.О нежности твоей — моя мольба.
* * *Так нарисуй меня!.. А как?.. Вот так:Монисто звонкое — как золотой карась — пятак,И пестрядь юбок, и платок расшитыйГорит костром! На скулах — дикий мак!..
* * *Цыганочку себе нашел?.. Гляди:Тебя крестом запрячу — на груди…Тебя с собой — во вьюгу унесу…В кулак зажму… От сытости — спасу…
* * *Ох, сколько там времен?.. На стрелки глянь:Пора идти… Расшита снегом рваньПосконной да холщовой нашей жизни…Ну, с Богом. Поцелуй меня и встань.
* * *Остались два печенья на столе.Окно горячее — на выстывшей земле.Остались мы, идущие по мируУже поврозь — в казнящей, хищной мгле.
* * *«Любимая!..» — Но в зеркале — не я,А в трещинах, морщинах — плоть моя…И ты — старик… Не плачь. Тебя люблю я —На берегу иного Бытия.
* * *Старушка буду ведь!..Скорей гляди:Вздымается, идет волна груди…Люби, покуда я не почернела!..А там — пойдут холодные дожди…
* * *А там — дожди косящие пойдут,Слезящийся огонь очей зальют…Еще, любимый, есть в запасе Время.Еще не скоро наш Последний Суд.
* * *— Ты за каждою дверью видишь — себя.— Такая судьба.— Ах, нахалка, да ты ж еще — молода!— Да.— А за этою дверью — что гудят?..— Свадьбу — гости глядят.— Чью?.. Неужто — твою?!— Слушай, что пою.
СВАДЬБАВсе по рынкам, по вокзалам, по миру скиталась.Не краса была — а сила. Не любовь — а жалость.
Как вкусна вода из баков железнодорожных!Близ гостиниц — вой собаки — отсветом острожным…
Сколько раз — в подушку криком: эх, судьбу узнать бы!..Вот — сияю ярким ликом. Дожила до свадьбы.
Серьги — капельками крови. Дрожу, как синица.Сколько было всех любовей, — может, эта — снится?!
Вспомню: боль… Пиджак на стуле…Писем вопль упорный…В самолетном диком гуле — плач аэропортный…
Рюмки на снегу камчатном ягодами светят.Сойкой в форточку влетает резкий зимний ветер.
Только счастья нам желают, нашу бьют посуду,Только я тебя целую, все не веря чуду!
И когда средь битых чашек нас одних оставят —Наши прошлые страданья ангелы восславят.
* * *Горечь лифтовноздри прожгла.Вдоль по стенкам — надписей шрам.Где-то здесь я была. Жила.Здесь — залеченный жизни шрам.
Под пятою подъезд гудит.Я бегу. О! Я узнаю —Маргарин первобытно смердит,И аккорд гремит,как в Раю…
Ты, высотка! Тюрьма людей…Ты, любовь — ты пес за дверьми……От любви нам — паче зверей —Жить — людьми,умирать — людьми.
О, как веки воспалены…Флюорографом — этажей…Все каморки — обнажены…Все лилеи закинутых шей…
И, как вкопанная, замруУ квартиры с номером: ох,Это здесь…И, как на ветру,Съежусь: о, прости меня, Бог.
ГРЕХОПАДЕНИЕМеня девки подговорилиИ я белое платье пошилаНу сначала ели и пилиТорт я резала да шутилаА была компания пестройГобоист мойда два шофераУпирался мой локоть острыйВ пачку драную «Беломора»
ОбщежитьеИ день рожденьяДух вахтерских и раздевалокИ соседки курянки вареньеЭх из курских китайских яблокГости гости куда ж уплылиГобоист мой напился пьянымИ тяжелые руки застылиНа кривом столе деревянном
Я-то знала — другую любитТолько я-то — живая птицаЯ в вино обмакнула губыЯ боялась пьяной напитьсяЯ по нем музыкантишке сохлаУже два с половиной годаТа другая давно б издохлаЯ живучаТакая порода
И когда он сгреб меня — кучейДа на койку скриплую кинулДа ожег щетиной колючейДа приник губами сухимиЯ сказала Да все что хочешьОн Но я не люблю нисколькоЖизнь загубишь одною ночьюДа ее загубить недолго
Ох и страшно былоТак страшноЯ ж девчонка была натуральноС посконьем своим — в ряд калашныйИноземный да чужедальнийА уж двадцать четыре годаБабе стукнуло нестерпимоМужику б — посреди народа —Закричала быТы любимый
А тут страх этот — так ли двинуЯ рукою ногою так лиПот клеймит бугристую спинуВолоса — наподобье паклиРебра гнулись — ломкие спицы —Да под ребрами под мужскимиО как тяжко же становитьсяБабой — чтоб носить это имя
О как больнокак это больноЭту боль рассказать — не хватитНи столицы первопрестольнойНи железной прогнутой кроватиЯ закрыла простынку теломЧтобы он не узнал не понялЧто сермяжницузахотел онЗа парчовой царицей в погоне
Он не понял Назвал меня шлюхойТолько скучной очень плохоюОн сказал Твое тело глухоТы навек пребудешь глухоюНет в тебе изюминки этойТой что всех мужиков щекочетНет того медового светаЧто испить до дна всякий хочет
И пошел ремень заправляяГромыхая мелочью меднойА я думала что умираюИ упала на пол паркетныйМы его мастикой натерлиЗапах был гадюшный и сладкийИ схватил он меня за горлоЗапах этот —мертвейшей хваткой
И лежала всю ночь под дверьюГолякоммертвякомраспиломДровянымубитою зверьюРжавым заступомблиз могилыЗаступись заступникомкто-тоНикого Пустынна общагаВот какая это работаВот какая это отвага
Вот как бабами становясяНа паркетах пищим по-птичьиА потом — от холопа да князяОзираем державу мужичьюА потомЧто потом мы знаемМы — царицамипрем по свету
А ночьмиот боли рыдаемОттого что нежности —нету
ЭРОСЯ снимаю сережки — последнюю эту преграду,Что меня от тебя заслоняет — как пламя, как крик…Мы позор свой забудем. Так было — а значит, так надо.Я пока не старуха, а значит, и ты не старик.
Повторим мы любовь — так пружину, прижатую туго,Повторяют часы, нами сданные в металлолом…Вот и выхода нет из постылого зимнего круга.Но зима не вовне — изнутри. Мы — в жилье нежилом.
И пускай все обман — не прилепится к мужу супруга! —И пускай одиночество яростью тел не избыть —Мы лежим и дрожим, прижимаясь в горячке друг к другу,Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе — любить!
И когда мы спаялись в ночи раскаленным металлом,И навис надо мной ты холодной планетой лица, —Поняла: нам, веселым, нагим, горя этого — мало,Чтобы телом сказать песнь Давидаи ужас конца.
* * *Снова лифт.Душа болитВниз. А сердце — вверх летит.
Камнем вниз — а сердце — вверх!На площадке — яркий смех.
Я спугнула их. ОниЦеловались яростно!
…О, спаси и сохрани —Губ девичьих ягоды…
Корневища рук мужских.И подснежник платья.Ширь разлива — свет реки —Крепкого объятья.
«Это — Вечная Весна!..»«Молодежь-то — дурит…»А старуха — одна —Близ подъезда курит.
Резко глянет на меня.Качнусь, как бы спьяну.
После дыма да огняЯ — тобою стану.
ТЕЛО И ДУШАОгни увидать на небе. Платье через голову скинуть.Ощутить перечное, сладкое жжение чрева.Аметисты тяжелые из нежных розовых мочек вынуть.Погладить ладонью грудь — справа и слева.Пусть мужик подойдет. Я над ним нынче — царица.Пусть встанет на колени. Поцелует меня в подреберье.Пусть сойдутся в духоте спальни наши румяные лица.Пусть отворятся все наши заколоченные накрест двери.Выгнусь к нему расписной, коромысловой дугою!Он меня на узловатые, сухие ветви рук — подхватит…Ощутить это первое и последнее счастье — быть нагоюВместе с желанным — на дубовой широкой кровати!
…Да что ты, душа моя, плачешь!..Ты ж еще не улетаешьТуда, откуда будешьс тоскою глядеть на Землю,Ты еще мое грешное тело любовью пытаешь,Я ж — еще прощаю тебя и приемлю!Опомнись!.. Не плачь!.. Ты еще живешьв этом горячем теле,В этом теле моем, красивом, нищем и грешном…О, уже некрасивом, —вон, вон зеркало над постелью!..О, уже суглобом, сморщенном, безгрешном,безбрежном…О, в этом мало рожавшем,под душем — гладком, давно постылом,Украшаемом сотней ярких пустых побрякушек,О, в этом теле моем,еще кому-то — милом,Живешь еще, — и к тебе тянутся чужие — родные — души!
Ну что же! Придите!Я вся так полна любовью —Душа моя еще не ушла из бродячего тела,она еще здесь, с вами…
Но час настанет —и встанет она у изголовья,Как над упавшим ниц в пустыне — в полнеба —пламя.
ХРАМ КАНДАРЬЯ-МАХАДЕВАМрак черным орлом — крылами! — обнял меня.Когти звездные глубко вонзил…Вот я — нищенка. Стол — без хлеба. Стекло — без огня.Башмаки — на распыл.
Ту обувку, что сдергивал жадно — пальчики-пяточки мне целовал!.. —В огонь, на разжиг…И дырявый кошель грош серебряный — весь промотал,До копеечки, в крик.
Гляну: щиколки — в жутких опорках… Ах Боже Ты мой,Я ли?! — в тряпках, что стыдИзукрасил заплатой… — А помнишь — зимойПо дороге, что хлестко блестит
Войском копий-алмазов! Где уши — залепят гудкиСаблезубых машин! —Ты за мною бежал, криком — кровью мужичьей тоски —Истекая меж сдвинутых льдин
Многооких, чудовищных зданий, торосов-громад,Меж сгоревших дворцогв, —А царица твоя в шали яростной шла — в ярких розах до пят,В звездах синих песцов,
В чернобурых, густых, годуновских мехах,В продубленных — насквозь!..
…Локоть голодом, черною коркой — пропах.Не загину: авось.
Дл Лопаты Времен я пребуду: горчайший навоз.Для колес лягу: грязь.Скомкай платом меня, о Господь, для чужих диких слез! —От своих — лишь смеясь,
Отряхнусь…Ночь черна. Пьяней самогона-вина.Деготь, сажа и мед.Себя судоргой: хвать! Когтем цапну: одна?!..Да: камень и лед.
И, сыта маятой, что молча спеку во печиНездешних времен,Я пред зеркалом — в зубы кулак: о, молчиО том, что и он…
…о том, что и ты —в пироге нищеты! —Начинка, кисляк……о том, что пронзительней нет под Луной красоты,Когда мы — вот так —
Во мраке больничной каморы —речной, перловичный плеск простыней —Печати сургучной тьмы —Рты пьются ртами — плечи ярче огней —В них стылые лица купаем мы —
В горящих щеках и белках!В ладонях, грудях, животах!О мир, Брат Меньшой!Ты в нас — внутри! А снаружи — лишь пламень и прах,Где тело сгорает — душой!
Где лишь угольки в сивой, мертвой золеОт нас от двоих, —Крестом обозначь любовь на великой землеНесчастных, святых,
Двух голых дитят,двух слепых, скулящих кутят,Двух царственных чад, —Эх, милые, глупые, нету дороги назад!Лишь цепи гремят.
Лишь тянет конвойный вам черствый горбыль.Лишь похлебки вонючей дадут —Снеговой, дымовой. Лишь подушкой под щеку — пыль.Молитва: о, не убьют…
Да, кандальные, злые! Нищие — да!Каторжане, юроды, сарынь!
…Это мы сверкали под солнцем любви — города.Это мы под ветром любви шумели — полынь.
Это мы сплелись — не в чуланной карболовой тьме,Где халаты драные, миски, лампы, шприцы,А во храме, что ярко горит — сапфиром! — в сумеЧерной ночи, где пламенны звезд мохнатых венцы!
И по медному телу, пылая, масло пота течет,Драгоценное мирро: губами и пей, и ешь, —И сладчайшие: лоб, колени, грудь и живот —Есть для смертного мира — зиянье, прореха, брешь
Во бессмертие.Руку мне поклал на хребет —На крестец — и жесточе притиснул к себе, прижал.
Ты не плачь, мой кандальник, страдальник.В Индии храм Кандария есть.Там тысячи летМы все так же стоим: сверкающий ты кинжал,
Драгоценные ножны я, изукрашенные бирюзой.…Изукрашенные чернью, смолью, ржою и лжой,Вдосталь политые дождями,усыпанные звездой и слезой,Две живых, дрожащих ноги,раздвинутых пред твоею душой.
ВАЛЕНКИДа, не царица. Господи, прости.Да, не царица.И фартук — масленный. И было из горстиНаесться и напиться.
А мир — жестокий, многотрубный смрадНад сараюшкой.И в том бараке всякий смерд был радЧекушке и горбушке.
Бывала рада я… Чему? Кому?!Издохла жалостьКощенкой драной. К милому — в тюрьмуЯ наряжалась:
Пред мыльным зеркалом, в испарине — серьгу,Ушанку-шапку:Лиса убитая!.. — и живо, на бегуСкидая тапки,
Сухие лытки всунуть в раструбы тепла,Слепого жара… —О, как в тех катанках я Ангарой текла,К тебе бежала!
О, как те валенки впечатывали следВ слепящий иней,В снег золотой и наст, от горя сед,И в густо-синий
Сугроб перед тюрьмой, где плакал ты,Вцепясь в решетки, —Глянь, я внизу!.. А там, за мной — крестыИ купол кроткий!..
А там, за мной, — горит широкий мирСребряным блюдом!И Солнца сладко яблоко! Вот пир —Я в нем пребуду
Хозяйкой ли, прислугой — все одно!Убил?! Замучил?!.. —Я хлеб тебе сую через окно —Звездой падучей!
Ни палачей, ни жертв, ни судей нет.Мы — дети Божьи.К тебе по блюду я качусь — багрян-ранет:По бездорожью
Острожному, по саблям голых пихт,По свадебным увалам,По льдяным кораблям, где штурман зябко спитУ мертвого штурвала,
По мощным сионым круглых, пламенных снеговИз зимней печи, —Мокра, как мышь, под шубой на бегу, — к тебе, Любовь,К тебе, далече!
К тебе!.. — и наплечать — не дожила.Не добежала.В дырявых катанках близ царского столаМешком упала.
А мир сверкает!.. блюда новые несутИ серебра и злата!.. —А я лежу ничком, и слезы все текут,Как у солдата,
Когда в окопе он… — и, валенки мои,Мои зверятки… —Заштопать, залатать… — и снова — до Любви:Марш — без оглядки —
Через дымы, чрез духовитый смог,Через гранит тюремной кладки —Чтоб напоследок, у острога, одинок,Меня узрел ты на снегу… — вперед, зверятки…
РАЗЛУКА. КВАРТИРА 3Этот мир — чахлый призрак. Бесплотный, костлявый.Люди, чуть съединившись, опять разрывают уста.И бегут, будто в астме дыша, и спеша — Боже правый! —Во бензины автобусов, на поезда…
Вот и ты убегаешь. И пальто твое я проклинаю,Потому что не руки вдеваешь в него, а такую тоску,Что страданья больней, чем прощанье, я в мире не знаю,Хоть прощаться привыкли на бабьем, на рабьем веку!
И бежишь. И бегу.И от нас только запах остался —Вкруг меня — запах краски,Вкруг тебя — запах модных дурацких духов…Эх ты, призрачный мир!Под завязки любовью уже напитался.Мало всех — прогоревших, истлевших — людских потрохов?!..
Но, во смоге вонючем спеша на сиротский, на поздний автобус,Шаря семечки мелочи,Ртом в чеканку морозных узоров дыша,Будем помнить: разлука — то мука во имя Живого, Святого,Что не вымолвит куце, корежась, живая, немая душа.
Реквием для отца среди ненаписанных картин
