Константин Вагинов - Стихотворения и поэмы
Голос
Столица гляделаРазвалиной.Гражданская война летелаВолной.И Нэп сошел и развалилсяВ Гостином пестрою дугой.Самодовольными шарамиШли пары толстые.И бриллиантами качалиВ ушах.И заедали анекдотомИ запивали опереттойБорьбу.В стекло прозрачное одеты,Огни мерцали.Растраты, взятки и виноНеслись, играя в домино.Волнующий и шелестящийИ бледногубый голос пел,Что чести нет.И появлялся в кабинетеВ бобры мягчайшие одет;И превращался в ресторанеОн в сногсшибательный обед.И, ночью, в музыкальном бареНарядной девою звучалИ изворотливость веселую,Как победителя ласкал.
Пред Революцией громадной…
Пред Революцией громадной,Как звезды, страны восстают.Вбегает негр.
Высокомерными глазамиЕго душа окружена,Гарлема дикими ночамиОна по-прежнему пьяна.
Его мечты: разгладить волос,И кожи цвет чтоб был белей,Чтоб ласковый ликерный голосПел о любви.
Неясным призраком свободыОн весь заполонен.Вино и карты и блужданьеСвободою считает он.
Идет огромный по проспекту,Где головы стоят,Где комсомольцы, комсомолкиИдут как струнный лад.
И государственностью новойГде человек горит,Надеждою неколебимой,Что мир в ответ звучит.
Психея дивная…
Психея дивная,Где крылья голубыеИ легкие глазаИ косы золотые.
Как страшен взгляд очей испепеленный,В просторы чистые по-прежнему влюбленный.В ужасный лес вступила жизнь твоя.Сожженная, ты вспыхивать обреченаИ легким огоньком то здесь, то там блуждаешь,И путника средь ночи увлекаешь.
Нарцисс
Он не был пьян, он не был боленОн просто встретил сам себяУ фабрики, где колокольняВ обсерваторию превращена.
В нем было тускло и спокойноИ не хотелось говорить.Не останавливаясь, хладнокровноПошел он по теченью плыть.
Они расстались, но встречалисьИз года в год. Без лишних словНеловко головой качали.Прошла и юность и любовь.
Золотые глаза…
Золотые глаза,Точно множество тусклых зеркал,Подымает прекрасная птица.Сквозь туманы и свисты дождяГолубые несутся просторы.
Появились под темным дождемДва крыла быстролетной певицы,И томимый голос зажегБесконечно утлые лица.
И запели пленительно вдругВ обветшалых телах, точно в клетках,Соловьи об убитой любвиИ о встречах, губительно редких.
Он с юностью своей, как должно, распрощался…
Он с юностью своей, как должно, распрощалсяИ двойника, как смерти, испугался.Он в круг вступил и, мглою окружен,Услышал пред собой девятиструнный стон.
Ее лица не видел он,Но чудилось – оно прекрасно,И хор цветов и голоса зверейВливались в круг, объятый ночью властной
И появилось нежное лицо,Как бы обвеянное светом.Он чувствовал себя и камнем и свинцом,Он ждал томительно рассвета.
Всю ночь дома дышали светом…
Всю ночь дома дышали светом,Весь город пел в сиянье огневом,Снег падал с крыш, теплом домов согретый,Невзрачный человек нырнул в широкий дом
Он, как и все, был утомлен разлукойС своей душой,Он, как и все, боролся с зябкой скукойИ пустотой.
Пленительны предутренние звуки,Но юности второй он тщетно ждетИ вместо дивных мук – разуверенья мукиВокруг него, как дикий сад, растут.
Подделки юную любовь напоминают…
Подделки юную любовь напоминают,Глубокомысленно на полочках стоят.Так нежные сердца кому-то подражают,Заемным опытом пытаются сиять.
Но первая любовь, она благоухает,Она, безумная, не хочет подражать,И копии и слепки разбивает,И пеньем наполняет берега.
Но копии, но слепки, точно формы,Ее зовут, ее влекут,Знакомое предстанет изваянье,Когда в музей прохожие войдут.
1933
Кентаврами восходят поколенья…
Кентаврами восходят поколеньяИ музыка гремит.За лесом, там, летающее пенье,Неясный мир лежит.
Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся,Копыта приподняв?Зачем ты флейту взял и заиграл разлуку,Волнуясь и кружась?
Везенья нету в жаркой бездне,Кентавр, спеши.Забудь, что ты был украшеньем,Или не можешь ты?
Иль создан ты стоять на камнеИ созерцатьСебя и мир и звезд движеньеИ размышлять.
Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины…
Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслиныИ веллингтонию, как деву, колебал.Ступеньки лестниц, словно пелерины,К плечам пришиты были скал.
По берегу подземному блуждая,Я встретил соловья, он подражалИ статую из солнечного краяОн голосом своим напоминал.
Я вышел на балкон подземного жилища,Шел редкий снег и плавала луна,И ветер бил студеным кнутовищем,Цветы и травы истязал.
Я понял, что попал в Элизиум кристальный,Где нет печали, нет любви,Где отраженьем ледяным и дальнимКачаются беззвучно соловьи.
1933, Крым
Южная зима
Как ночь бессонную зима напоминает,И лица желтые, несвежие глаза,И солнца луч природу обольщает,Как незаслуженный и лучезарный взгляд.
Среди пытающихся распуститься,Средь почек обреченных он блуждал.Сочувствие к обманутым растеньямНадулось в нем, как парус, возросло.
А дикая зима все продолжалась,То падал снег, то дождь, как из ведра,То солнце принуждало распускаться,А под окном шакалы до утра.
Здесь пели женщиной, там плакали ребенком,Вдруг выли почерневшею вдовой,И псы бездомные со всех сторон бежалиИ возносили лай сторожевой.
Как ночь бессонную зима напоминает,Камелии стоят, фонарь слезу роняет.
1933
Почувствовал он боль в поток людей глядя…
Почувствовал он боль в поток людей глядя,Заметил женщину с лицом карикатурным,Как прошлое уже в ней узнавалНеясность чувств и плеч скульптурность,
И острый взгляд и кожи блеск сухой.Он простоял, но не окликнул.Он чувствовал опять акаций цвет густойИ блеск дождя и воробьев чириканье.
И оживленье чувств, как крепкое вино,В нем вызвало почти головокруженье,Вновь целовал он горький нежный ротИ сердце, полное волненья.
Но для другого, может быть, ещеОна цветет, она еще сияет,И, может быть, тот золотым плечомТень от плеча в истоме называет.
Вступил в Крыму в зеркальную прохладу…
Вступил в Крыму в зеркальную прохладу,Под градом желудей оркестр любовь играл.И, точно призраки, со всех концов СоюзаСтояли зрители и слушали Кармен.
Как хороша любовь в минуту увяданья,Невыносим знакомый голос твой,Ты вечная, как изваянье,И слушатель томительно другой.
Он, как слепой, обходит сад зеленыйИ трогает ужасно лепестки,И в соловьиный мир, поющий и влюбленный,Хотел бы он, как блудный сын, войти.
Декабрь 1933, Ялта
Ленинград
Промозглый Питер легким и простымЕму в ту пору показался.Под солнцем сладостным, под небом голубымОн весь в прозрачности купался.
И липкость воздуха и черные утра,И фонари, стоящие, как слезы,И липкотеплые ветраЕму казались лепестками розы.
И он стоял, и в северный цветок,Как соловей, все более влюблялся,И воздух за глотком глотокОн пил – и улыбался.
И думал: молодость пройдет,Душа предстанет безобразнойИ почернеет, как цветок,Мир обведет потухшим глазом.
Холодный и язвительный стакан,Быть может, выпить нам придется,Но все же роза с стебелькаНет-нет и улыбнется.
Увы, никак не истребитьВиденья юности беспечной.И продолжает он любитьЦветок прекрасный бесконечно.
Январь 1934
В аду прекрасные селенья…
В аду прекрасные селеньяИ души не мертвы.Но бестолковому движеньюОни обречены.
Они хотят обнять друг друга,Поговорить…Но вместо ласк – посмотрят тупоИ ну грубить.
Февраль 1934
