Харри Мартинсон - Аниара
88
Тоскует Изагель, наш ясный гений,в родник своей души вперяя взор.В ее глазах больной завелся демон,Ей голоса слышны с недавних пор.
По имени зовут ее, но странно —ее впервые называют так.И голоса взывают непрестанно.Не зал ли Мимы подает ей знак?
И голоса взывают по ночам.И вот она пошла, когда все спит,к могиле хладной и немой, а тамприднорный вестник вечности сидит.
Я сделал вид, что верю Изагели.Но я ли Изагель мою не знал?Когда-то леониды нас задели —осколок прямо в сердце ей попал.
И, значит, не один пустынный космосс пустыней духа вкупе мучат нас.Куда сильнее стойкость разъедаютсобытья, незаметные на глаз.
Проговорилась Изагель потом,что Смертью самое себя зовет,когда вселенской ночью за столомведет событьям скудной жизни счет.
Ну что ж, такие шутки допустимы,когда тебя пустыни истерзали.Но понял я, куда она уходит,и звал ее как мог в другие дали.***Духовный светоч наш, царица мысли,в чудесные края сбиралась ныне.Я видел правду — подсказало сердце,поскольку знало не одни пустыни.В края Великого Закона Чиселона подготовляла свой уход,где вечные возможности хранятся,покуда случай их не призовет.
89
Любимая достигла смертных врат,и космос стал бездушней во сто крат.
Он мертвой хваткой держит нас за горло.Нас раздавило, наши души стерлоего жестокой мощью в порошок.В Хранителе видений я сбереггостинцы Мимы — маленький кусок.И снова в зале табунится люд,и снова аниарцам выдаютохваченный закатом небоскати всадников, летящих на закат.
90
Вдруг у Шефорка я в немилость впал.И вот я поселен в нижайшем зале —по правде говоря, то был подвал,куда лишь уголовников ссылали.
Сижу и сам с собой так рассуждаю:меня освободят, пусть без охоты, —ведь я один законы гупты знаю,а без нее разладятся Расчеты.
И тут голдондер затрясло. Я понял:царица скрытых царствий, Изагель,считала, что я прав, и в подтвержденьенаслала дрожь на нашу цитадель.
И в первую же ночь мою в тюрьмеявилась Изагель ко мне во снекак запредельный свет, неизъяснимымсиянием пронзивший сердце мне.
А так как я прочитывать умеюв любом явленье значащую суть,рассматривая каждую идею,как способ тайну Мимы разомкнуть,то понял я, смотря на этот свет,кем Изагель была и почемудержала это в тайне столько лет.Пришла нужда — с нуждой пришел ответ.
О дивная моя невеста мысли!Когда,от бога жизни прочь гонимы,мы здесь, в пространстве мировом,повисли,ты стала, Изагель,душою Мимы.
Твоя тревога вызвала помехи,затрясся аниарский гупта-свод.Шефорк — и тот все понял. ПоневолеШефорк опять меня наверх берет.
Вернемся к языку долины Дорис.Помехи эти — просто нарушеньяв искусственной системе тяготенья.Я был допущен в залы Мимы, чтобыустановить причину поврежденья.
91
Мы побывали в бездне. Эта небылицау всех в глазах, как дикий страх, читалась.Зато какая общность ощущалась!В психозе страха удалось нам слиться.Какой-то сдвиг в системе тяготенья —и пассажирам начал вдруг казатьсябезудержным падением полет,направленным паденьем сквозь пространство,и купол свой, и своды потерявшееи, как колодец, вниз нас увлекавшее.
И гупта пригодилась наконец.Нечасто люди так бывают рады:я на основе пятой гупта-тадыгруз страха изымал из их сердец,из их мозгов изъял паденья бремя.О где ты, Изагель? Настало времявсезездной славы, кончилась опала,ученье гупта восторжествовало.
92
Превращала только Миманаш огонь в тепло души и свет.
Это все ушло невозвратимо.Это все ушло за Мимой вслед.
Уберечь истрепанную верув нашей пустоте невмоготу.Платим мы налог за пустоту.
Упражнялись в возгласах печалив залах Мимы заклинатели.Рты, распухнув, божью кровь сосали.
В жертву приносились даже люди.Только клятвы нарушались всячески.Святость жертв потоком словоблудийсмыло начисто.
В результате жертвоприношеньябыстро оказались не в чести.Жертвенную кровь мутит сомненье,ею никого нельзя спасти.И Ксиномбры жертвенное пламя,и фотонотурбовый костеру людей пылают пред глазами.Наши жертвы рядом с этим — вздор.
Вспоминая об эпохе Мимы,со стыда сгорали мы подчас:ведь, молясь как будто одержимо,только имитируем экстаз.
Жертвенная кровь текла с прохладцем;от жрецов бежала благодать.Не священникам, а святотатцамна сравненье с Мимой уповать.
И тогда отвергли патриархикульт, который учредил Шефорк,и у дрессировщика-монархаэтот жест восторга не исторг.
93
И вот Шефорк натешился досыта,сполна воздав отказчикам-жрецам;четыре высшей мощности магнитараспяли их за склонность к мятежам.
С тех пор мы больше не ходили в залы,где Мима спит, где жертвенник потухи где надежда в муках умирала.Шефорк и тот почувствовал испуг.
Он словно позабыл о диктатуре,старался скрасить наше угасанье,а палачей в самаритянской шкурепослал он обелять свои деянья.
Как будто бы по воле чародея,он помягчел, он не жалел елея,он даже помогал больным и хворыми грел замерзших теплым разговором.
94
Свидетельство о смертиВраг всякой жизни, в раже самоедствасочащий пену бешенства дракон,сел в залах Мимы солдафон,который стер с лица земли народ Иголы,затем взошел на аниарский трон.
Пожрал он сам себя,оставив толькото, что само себя не стало жрать.Исчез он.Пол, под ним дрожавший, счастлив,Шефорк из Ксаксакаля звался он.
95
Уже давно я царствовать не могв зиянье между явью и химерой.Все поняли, где пол, где потолок,Иллюзий все хлебнули полной мерой.
Корабль — огромный гроб из хрусталя.Всем видно направление движенья.Зал ужасов — снаружи корабля.Кого здесь тронет слово утешенья?А звезды из мильонномильной тьмыглядят на гроб, в котором мчимся мы —долины Дорис гордые сыны.И бьют от страха била наших душв колпак прозрачно-ясного стекла —то скорбные звонят колокола.
Мы к мертвой Миме жмемся все тесней.Долину Дорис затопило страхом.И я уже не сторонюсь людей.Стена меж нами пала в час страстей.
96
Теперь и Руководство не скрывало,что гибель близко, но, касаясь темы,укутывало факты в покрывалоиз формул пятой тензорной системы.
Меня с Расчетов и Прогнозов сняли,и сведений при том лишив, и дела.Но мне часы и маятник сказали,что на дворе давно завечерело.
В холодном зале у могилы Мимымолился я неведомому богу,у мертвой вещи клянчил одержимочудесного чего-то на подмогу.
И вещь без всяких внешних проявленийв молчании мне тайну возвестила,и в подкрепленье этих откровенийсиянье полыхнуло из могилы.
97
Мы странствуем двадцать четвертый год.Воображенье сякнет, мысли снут.Мечтанья уничтожил неизменный,недостижимый звездный абсолют.Мечты признали всю свою ничтожностьв чудовищном пространстве Газильнут.
Затмение находит на людей.Реальности не видя пред собой,они бредут и спрашивают встречныходно и то же: как пройти домой.И к лампам льнут, толкутся перед светом,как мошки в долах Дорис поздним летом.
98
