Антология - Поэзия Латинской Америки
Романс пленника
Жена, моя радость,ты в доме одна.Я щек твоих нежныхне поцелую, жена.
Любимые дети,луч солнца в окне,вас, теплых и сонных,не приголубить мне.
Над мельницей нашейночная звезда,теперь ты погаслаи не взойдешь никогда.
Друзья дорогие,мы пили вино,так было когда-то,было давным-давно.
Я к маврам попалсяна море, в бою;о юности плачу —плачу, а не пою.
АЛЬФОНСИНА СТОРНИ[58]
Перевод Т. Глушковой
Я хочу
Вернуться вспять, к тому, что первозданно,стать, как трава, как юные цветы,не мыслить, но, придя к истоку красоты,пить сок и не разбить звенящего стакана.
Печальный конвой
Эта нелепая пытка — бессонно, бессонно бродить!«Ego» всегда близоруко — ему ли водить…Эти сухие поляны не в силах роса напоить.Ветер, обнявшись с огнем, налетел, чтобы землю спалить.Смерть: «Я спешу, чтоб печали твои утолить!..»…Эта нелепая пытка — бродить и бродить!..
Если мне вырвут язык, если выклюют очи мои,руки отрубят и пóд ноги бросят репьи, —мука моя и тогда бы не стала чернейэтих суровых и мрачно гремящих цепей,этой гиены и рева несытых зверей,этого яда под жесткою кожей ветвей.Я полюбила цветы, а сама-то я — плод,воду люблю, а сама — холодеющий лед,в землю уйду, а люблю молодой небосвод.Этот печальный, седой, пропыленный конвой —я та, что бродит и бродитсама за собой.
Покинутость
И вот, теплом напившись человечьимтвоей руки, что мне легла на плечи,душа как будто уж не так больна.О, как сладка мне эта белена —всей жизни безрассудное забвеньеи неизбежное соединеньемечты и плоти, что опять хмельна!
Меланхолия
Не боль, но благо — если я умру,но пусть меня тот путник поцелует,что, как дитя — веселый, поутрумое окно, бывало, не минует.
____Тебя зову я, смерть, но жизнь я обожаю…Когда я лягу в гроб — уже всему чужая, —пообещай: еще хотя бы развесенний луч моих коснется глаз.
____Пусть на прощанье повеет мне с неба весенним теплом,пусть плодородное солнце моим не смущается льдом…Добрым бывало ко мне золотое светило:доброго дня пожелать — лишь затем по утрам восходило.
Маленький человечек
Маленький человечек, маленький человечек,выпусти певчую птицу, которая хочет летать…Я ведь — птица, маленький человечек,только вольным простором могу я дышать.
Все-то я в клетке, маленький человечек,маленький человечек, который в клетку меня заточил.Я зову тебя маленьким, потому что меня ты не понял —у тебя не достало на это сил.
И я не пойму тебя, так что лучшеотвори мне клетку — ведь птица должна летать.В четверть души я люблю тебя, маленький человечек,и не более — сколько бы ты ни просил!
Быть может
Быть может, все, что я в стихах сказала,давно уже искало воплощения,запретное, оно едва дышалои жаждало, таясь, раскрепощенья.
Оно в моем роду существовалои нарастало в женском поколенье.Но говорят, что век свой промолчалаболь матери моей… Еще не пенье,
но темное желанно свободыот немоты, от черновой работыв слезах печальной женщины читалось.
И все, что было мучимо, и бито,и за семью печатями укрыто, —со мною вдруг на воле оказалось.
Однажды весной
Где же мой друг, что промолвил мне,белую гладя бороду:— Будь осторожна, малышка, смотри —сердце свое береги!
Весны уходят, и только дождиждут на осенних дорогах…Будь осторожна: как бы тебяпламя твое не сожгло!
Я оробело внимала ему,в смутной дрожа тревоге.— Птицы поют! — я сказала в ответ. —Речка звенит! — сказала.
На лбу у себя — зеркале бурь —помню его ладони.Он наклонился ко мне, шепча:— Бедная ты девчушка…
Молитва
Я во сне увидала, о боже, такую любовь,что ни разу еще никому на земле не приснилась,лишь с бессмертною жизнью она бы, пожалуй, сравниласьи с поэзией, льющейся в душу без слов.
Миновала зима — но по-прежнему стынула кровь,и еще раз весною зима терпеливо сменилась,я надеялась: летом ко мне постучится любовь,но и осенью я ожиданьем напрасным томилась.
Боже правый, спина моя обнажена,и суровый твой кнут без роптания примет она;словно грешник заклятый, я слышу твой грозный укор:
ведь над жизнью моей занимается пламя заката,и в несбывшейся страсти я только одна виновата —за стихами ее проглядела, сеньор!
Узы
Пустая мечта, ты живешь в душе,грея ее понемногу.Ежишься, точно нищенкагорькая у порога.
Если б я ушла от тебя,вольной желая воли,сердце мое одинокоеумерло бы от боли.
Но ты притаилась в моей грудии стережешь мой голос.С жизнью постылой меня связалэтот тончайший волос.
Я то и дело гнала тебя:морочь ты кого другого!..Но ты возращалась ко мне опять,как докучливый овод.
Уроки
Если б наши сердца откликаться, как эхо, умели,в них воскресли бы мертвых людей голоса,а возможно, что в них зазвенели бы трелипевчих птиц, озарявших леса.
Ведь, усвоив себе доброту с колыбели,сердце учится жизни, меж тем репетируя смерть,репетируя драму, которую мы разучить не успелии которую мы в одиночестве будем играть и смотреть.
Сколько раз оно плакало, билось к пело,обрывалось и падало, чтоб к поднебесью лететь…Обучение смерти — почти безнадежное дело:каждый миг умираем, затем чтобы раз умереть.
Я буду спать
Подари мне, кормилица, чепчик росы,руки трав молодые и зубы цветов,нежный мох распуши для перины,дай мне простыни земляные.
Ты меня убаюкай, пестунья моя…В изголовье затепли мне лампу:из созвездий любое по вкусу возьми,но его наклони ты пониже.
Я останусь одна… Слышишь: зреет листва,и рука, что качает тебя, так легкав небесах, и проносятся птицы,
чтобы ты позабыла… Спасибо. Однатолько просьба: когда он опять позвонит,ты ответь, что я попросту вышла…
ПЕДРО МИГЕЛЬ ОБЛИГАДО[59]
Дождь не говорит ничего
Перевод Т. Глушковой
Город в сумерках бродит.Звеня,дождь приходит —агония дня.Мокрый город не видит лица своего,за туманом глаза он прячет.Дождь не говорит ничегои плачет.
Люди бегут от хрустальной воды;послушнозакрываются окна, как от беды, —и, быть может, один человек поглядит равнодушно…Дождь, похоже, устал от себя самого;словно розовый куст, что без роз, одичало маячит,он не говорит ничего, ничего, ничегои плачет.
Пришел он, посланец реки,с поцелуями свежести,послание рвется на капли, в клочки,чтобы мы причастились струящейся нежности.Но, понимая, что люди отвергли его,он все звонче по улицам скачет,речь заводит… И под конец не говорит ничегои плачет.
Как безумец в своем исступленном упрямстве,вспоминая забытую песню, он стонет,неуютно ему в этом темном пространстве,все мешает ему, и все его гонят.Луговая трава не желает уже ни глотка от него,люди, прячась, его то и дело дурачат, —он не говорит ничегои плачет.
Может, глядя на горе людей,он слезинки льетили вспомнил тончайшую из вечерних затей —полотно нам в утеху ткет?Или, видя, что людям не до него,он скорбит об уделе, который ему предназначен?Дождь не говорит ничего, ничего, ничегои плачет.
Над мертвым днемзвук мелодии чистойпролетает с дождем.Серебристый,зачарованный звоном его,город в ночь заплывает незряче…Дождь не говорит ничегои плачет.
ЭЗЕКИЕЛЬ МАРТИНЕС ЭСТРАДА[60]
