Антология - Поэзия Латинской Америки
ЭВАРИСТО КАРРИЕГО[54]
Перевод Н. Горской
Дорога к нашему дому
Ты стала родной нам, дорога,как вещь домашнего обихода;и все здесь родное: над тротуаромвысоких деревьев своды,веселое буйство мальчишек,и лица друзей старинных,и шепотокбесконечных историй интимных,блуждающих по кварталу,и монотонные стоны шарманки усталой,которые нравятся нашей соседке,большеглазой, печальной.Мы любим тебянавечно и изначально,дорога к нашему дому. Ей-богу,мы любим тебя, дорога!
Здесь всенам тревожит память!Кажется, каждый каменьв своих тайниках скрываетшелест шагов знакомых,которых с годамимы не услышиму нашего дома.
Дорога, для насты, словно лицо дорогое,которое мы целовалинесчетное множество раз.Видишь, как мы сроднились с тобою!
Ежевечерне, без перемены, —мы видим на улице той жевсе те же привычные сцены…И девушка та же, — скромна и тиха,—стареющая постепеннов ожидании жениха…
Порою нежданные встречи:незнакомцы, приветливо или строго,глядят на прохожих с порога.И расставанья бывают тоже —кто-то тихо уходитна новое место иль в бездорожье,покинув тебя, дорога.
Уходят люди —соседи, которых больше не будет!И мы — даже страшно подумать —однажды уйдем, кто знает — куда,тихонько уйдем, без шума,уйдем, как они — навсегда.
Ты вернулась, шарманка
Ты вернулась, шарманка. Ты снова запела,вызывая улыбки, рыдая,устало выдыхая… Слепец престарелыйвсе сидел на пороге, тебя поджидая.Он слушает молча. И смутным наплывом —в уголках его памяти где-то —возникают года, когда был он счастливыми глава его полнились светом,вспоминает невесту, о чем-то жалеет —неповторимыни радость, ни грусть… И он тихо светлеет,упиваясь напевом старинным.Что волнует его, что тревожит?..
Ты вернулась, шарманка. И вновь — как обычно —тебя слушает каждый прохожиймеланхолично.Ты неспешно шагаешь по улице нашей,озаренная зимней луною белесой,и мотив тараторишь — извечный, домашний.На углу задержавшись, поешь безголосопростодушную песню, напев безыскусный, —что соседке-портнихе по вкусу.
А затем ты на вальс переходишь с налета,наполняется улица грустной тревогой,отворяются двери, и кто-тосмотрит в зимнюю лунность с порога.
В этой нежной мелодии, в зыбкости легкойсколько образов милых, далеких!А когда ты ушла в молчаньена ночную легло мостовую,то слепые глаза — как печально! —уронили слезинку живую.
Твой секрет
Забыла обо всем… И здесь, на фортепьяно,к которому давно ты охладела,оставила дневник — своей души частицу,записки девушки, болезненной, несмелой.Интимный мир. Я заглянул в него случайнои никому не выдам твоего секрета —поверь, твоим друзьям совсем неинтересно,что именем моим полна тетрадка эта.
Витаешь в облаках… Рассеянно глядишь…Вернись скорей — дневник я положил на место.Оставила мечты вот здесь, на фортепьяно…Забыла обо всем… Наивная!.. Невеста!..
БАЛЬДОМЕРО ФЕРНАНДЕС МОРЕНО[55]
Перевод В. Столбова
Сорок восемь балконов
Сорок восемь балконов у этого дома,И ка все сорок восемь хоть один бы цветок.Что за люди живут в этих серых хоромах,Ароматы земли не пустив на порог.
Строй равняют балконы мышиного цвета,Камень душу гнетет, зажимает в тиски.Неужели стихов здесь не пишут поэтыИ не плачут невесты от внезапной тоски.
Проживающим здесь неужели не надо,Чтобы вился жасмин и дышал за стенойИ цветок за окном как подобие садаГоворил о природе, хотя бы ручной.
Вам растенья чужды, незнакомы вам птицы,Вам, не знающим песен, любви и стихов.Вас обходят дожди, вам не светят зарницы……Сорок восемь балконов, и все без цветов.
Человек из пампы[56]
Молча ты пьешь у стойки маленькой пульперии[57],молча стоит у привязи твой неразлучный конь.Черными были виски твои, стали совсем седыми.Знаки судьбы положены на лоб твой, как на ладонь.
Тебе высматривать тучи, выслеживать ливней лавины,с ветром сухим и пыльным вести мужской разговор.Лоб твой похож на поле. Четыре глубоких морщиныпересекают, как изгородь, его опаленный простор.
Одной сеньоре бальзаковских лет
Вы храбро вступили, сеньора, в единоборство с годами.В вашей упряжке ходят солнце, воздух, вода.Утром вместо молитвы крутите вы ногами,Овощи, фрукты и овощи — вот и вся ваша еда.
Пускай вам шьет туалеты Рафаэль портняжного дела,Пускай закованы в каучук вы с головы до ног.Снова не станет мраморным уже размякшее тело,Время не пересмотрит сполна отсчитанный срок.
На шею кораллы и жемчуг навесили вы напрасно.Поверьте, они не скроют жалобных ваших морщин.Только одно искусство времени не подвластно,Только оно вашу прелесть векам передаст без седин.
Простые, дешевые краски, пятна тени и света,Суровой рукой художника брошенные на холст.Всего лишь четыре слова, но найденные поэтом…Секрет сохранения юности, как видите, очень прост.
Целуйте меня, сеньора! Не медля, целуйте смело!Я этих слов хозяин, и только за вами дело!
Элегия на смерть Л. Лугонеса
Может быть, птица поетВетвям могучего дуба.
Может быть, речка журчитКамням замшелым и грубым.
Может быть, плачет ветерКресту на церковной крыше.
Может быть, мы молчим.Потому что ты нас не слышишь.
ЭНРИКЕ БАНЧС
Перевод Н. Горской
Хвала ливню
Три молодых девицыв покоях пышных сидели,три прекрасных принцессыв замке за рукодельем.
Меньшую, со взглядом лани,прекраснейшую меж ними,Тростиночкой называли,Тростинка ей дали имя.
— Ай, почему ты печальна?О чем ты вздыхаешь тяжко? —спросил король у Тростинки,и стала плакать бедняжка.
— Сеньор, золотистым шелкомдевиз я вышила ныне:«Меня госпожа Венерадержит я своей твердыне».
Инфанта вновь зарыдала,король разгневался страшно:— Мою негодницу дочкубросьте в сырую башню!
В каменной башне мрачнойместо девчонке глупой!.. —… Голубка кругом летала —лучник убил голубку…
— Лучник, страж королевский,сделай такую милость,дай мне воды глоточек,в башне я истомилась!
— Да я не смею, инфанта!Коль сделаю то, что просишь,мне голову вмиг отрубяти псам кровожадным бросят.
— Сестрички, мать-королева,возьмите в реке водицы!.. —Но не услышали просьбыни матушка, ни сестрицы.
Тут ливень внезапно хлынул,ливень из тучи серой,добрый и звонкий ливень —строка в моем романсеро.
Инфанта простерла руки,а лучник колчан подставил…В ладонях вода искрится,в колчане она блистает.
Романс пленника
