Дмитрий Кедрин - Избранные произведения
13–14. ДВЕ ПЕСНИ ПРО ПАНА
1. «Настегала дочку мать крапивой…»
Настегала дочку мать крапивой:«Не расти большой, расти красивой,Сладкой ягодкой, речной осокой,Чтоб в тебя влюбился пан высокий,Ясноглазый, статный, черноусый,Чтоб дарил тебе цветные бусы,Золотые кольца и белила.Вот тогда ты будешь, дочь, счастливой».
Дочка выросла, как мать велела:Сладкой ягодкою, королевой,Белой лебедью, речной осокой,И в нее влюбился пан высокий,Черноусый, статный, ясноглазый,Подарил он ей кольцо с алмазом,Пояс драгоценный, ленту в косы…Наигрался ею пан — и бросил!
Юность коротка, как песня птичья,Быстро вянет красота девичья,Иссеклися косы золотые,Ясный взор слезинки замутили.Ничего-то девушка не помнит,Помнит лишь одну дорогу в омут,Только тише, чем кутенок в сенцах,Шевельнулась дочь у ней под сердцем.
Дочка в пана родилась — красивой.Настегала дочку мать крапивой:«Не расти большой, расти здоровой,Крепкотелой, дерзкой, чернобровой,Озорной, спесивой, языкатой,Чтоб тебя не тронул пан проклятый.А придет он, потный, вислоусый,Да начнет сулить цветные бусы,Пояс драгоценный, ленту в косы, —Отпихни его ногою босой,Зашипи на пана, дочь, гусыней,Выдери его глаза косые!»
2. «Белый цвет вишневый отряхая…»
Белый цвет вишневый отряхая,Стал Петро перед плетнем коханой.Он промолвил ей, кусая губы:«Любый я тебе или не любый?Прогулял я трубку-носогрейку,Проиграл я бритву-самобрейку.Что ж! В корчме поставлю шапку на конИ в леса подамся к гайдамакам!»
«Уходи, мужик, — сказала Ганна.—Я кохаю не тебя, а пана.—И шепнула, сладко улыбаясь:— Кровь у пана в жилах — голубая!»
Два денька гулял казак. На третийУ криницы ночью пана встретилИ широкий нож по рукояткуЗасадил он пану под лопатку.
Белый цвет вишневый отряхая,Стал Петро перед плетнем коханой.А у Ганны взор слеза туманит,Ганна руки тонкие ломает.«Ты скажи, казак, — пытает Ганна,—Не встречал ли ты дорогой пана?»
Острый нож в чехле кавказском светел.Отвечает ей казак: «Не встретил».Нож остер, как горькая обида.Отвечает ей казак: «Не видел».Рукоятка у ножа резная.Отвечает ей казак: «Не знаю.Только ты пустое толковала,Будто кровь у пана — голубая!»
193615. «Когда кислородных подушек…»
Когда кислородных подушекУж станет ненадобно мне —Жена моя свечку потушит,И легче вздохнется жене.
Она меня ландышем сбрызнет,Что в жизни не жаловал я,И, как подобает на тризне,Не очень напьются друзья.
Чахоточный критик, от сплетенКоторого я изнемог,В публичной «Вечерней газете»Уронит слезу в некролог.
Потом будет мартовский дождикВ сосновую крышку стучатьИ мрачный подпивший извозчикНа чахлую клячу кричать.
Потом, перед вечным жилищемПростясь и покончив со мной,Друзья мои прямо с кладбищаЗайдут освежиться в пивной.
Покойника словом надгробнымПочтят и припомнят, что онБыл малость педант, но способный,Слегка скучноват, но умен.
А между крестами погоста,Перчаткой зажавшая рот,Одета печально и просто,Высокая дама пройдет.
И в мартовских сумерках длинных,Слегка задохнувшись от слез,Положит на мокрый суглинокВесенние зарева роз.
193616. КОФЕЙНЯ
«…Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него».
СаадиУ поэтов есть такой обычай —В круг сойдясь, оплевывать друг друга.Магомет, в Омара пальцем тыча,Лил ушатом на беднягу ругань.
Он в сердцах порвал на нем сорочкуИ визжал в лицо, от злобы пьяный:«Ты украл пятнадцатую строчку,Низкий вор, из моего „Дивана“!
За твоими подлыми следамиКто пойдет из думающих здраво?»Старики кивали бородами,Молодые говорили: «Браво!»
А Омар плевал в него с порогаИ шипел: «Презренная бездарность!Да минет тебя любовь пророкаИли падишаха благодарность!
Ты бесплоден! Ты молчишь годами!Быть певцом ты не имеешь права!»Старики кивали бородами,Молодые говорили: «Браво!»
Только некто пил свой кофе молча,А потом сказал: «Аллаха ради!Для чего пролито столько желчи?»Это был блистательный Саади.
И минуло время. Их обоихЗавалил холодный снег забвенья.Стал Саади золотой трубою,И Саади слушала кофейня.
Как ароматические травы,Слово пахло медом и плодами,Юноши не говорили: «Браво!»Старцы не кивали бородами.
Он заворожил их песней птичьей,Песней жаворонка в росах луга…У поэтов есть такой обычай —В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
193617. ЛЮБОВЬ («Щекотка губ и холодок зубов…»)
Щекотка губ и холодок зубов,Огонь, блуждающий в потемках тела,Пот меж грудей… и это есть — любовь?И это всё, чего ты так хотела?
Да! Страсть такая, что в глазах темно!Но ночь минует, легкая, как птица…А я-то думал, что любовь — вино,Которым можно навсегда упиться!
193618. СОЛОВЕЙ
Несчастный, больной и порочныйПо мокрому саду бреду.Свистит соловей полуночныйПод низким окошком в саду.
Свистит соловей окаянныйВ саду под окошком избы.«Несчастный, порочный и пьяный,Какой тебе надо судьбы?
Рябиной горчит и брусникойТридцатая осень в крови.Ты сам свое горе накликал,Милуйся же с ним и живи.
А помнишь, как в лунные ночи,Один между звезд и дубов,Я щелкал тебе и пророчилУдачу твою и любовь?..»
Молчи, одичалая птица!Мрачна твоя горькая власть.Сильнее нельзя опуститься,Страшней невозможно упасть!
Рябиной и горькой брусникойТропинки пропахли в бору.Я сам свое горе накликалИ сам с этим горем умру.
Но в час, когда комья с лопатыПовалятся в яму, звеня,Ты вороном станешь, проклятый,За то, что морочил меня!
193619. БЕСЕДА
На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро.Присядем у нашей печки и мирно поговорим.Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира.Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь в Крым.
Еще тошноты и пятен даже в помине нету,Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри!Но ты по неуловимым, по тайным женским приметамИспуганно догадалась, что́ у тебя внутри.
Не скоро будить он станет тебя своим плачем тонкимИ розовый круглый ротик испачкает молоком.Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых потемкахНе жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.
И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату.Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях,Глаза у него навыкат и борода лопатой,Он очень ученый дядя — и все-таки он дурак!
Как он самодовольно пророчит тебе победу!Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет.«Пять капель перед обедом, пять капель после обеда —И всё как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!»
Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется?Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт,Этот не живший мальчик, вытравленный тобой?
Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницыИ волосы разовьются, старательно завиты,
Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..Помнишь, ведь мы читали, как в старой английской сказкеК охотнику приходили души убитых птиц.
А вдруг, несмотря на капли мудрых гомеопатов,Непрошеной новой жизни не оборвется нить!Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что когда-тоЭтою же рукою старалась его убить?
Кудрявых волос, как прежде, туман золотой клубится,Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой.Пускай за это не судят, но тот, кто убил, — убийца.Скажу тебе правду: ночью мне страшно вдвоем с тобой!
193720. СКАЗКА ПРО БЕЛУЮ ВЕДМЕДЬ И ПРО ШМИДТОВУ БОРОДУ
