Джон Китс - Малые поэмы
Гиперион. И шаровидный огнь
Ему престолом служит – Богу Солнца.
Но чует Бог: беда недалека.
Страшится смертный множества примет,
А знамения горние – грозней:
Не песий вой, и не вороний грай,
Не родственник, ступивший на порог,
Когда раздался погребальный звон —
А знамения навевают страх
Гипериону. Весь его дворец,
От золотых пирамидальных веж
До бронзовых укромных галерей,
Кровавым жаром тлеет – всяк покой,
И всяк чертог соделался багров.
Оконные завесы, тучи тож —
Гремят. И в эти дни кадильный дым,
До Бога доходящий с алтарей,
Что на священных ставятся холмах,
Смердит каленой медью и свинцом
Растопленным… Когда на сонный Запад,
Нисходит Бог усталый, отсияв, —
Не отдыхать ложится великан,
Не засыпает, внемля пенью флейт,
Но мерит, мерит он, за шагом шаг,
Длину и ширину своих палат.
А в дальних закоулках и углах
Теснятся оробелые рабы
Крылатые – так толпы горожан,
Бежавши в степь, сиротствуют, пока
Землетрясенье зыблет их дома.
Сейчас, когда влачится Крон сюда
За Тейей сквозь неведомую дебрь,
Гиперион закатную зарю
Зажег, и скрылся, низойдя на Запад —
На запад поспешим…» – И сгинул мрак,
И хлынул чистый свет. И Мнемозина
Сидела предо мной. Зеркальный куб,
Сверкавший, как невиданный алмаз,
Ей был престолом. Я глядел округ,
И видел череду гигантских зал,
И семицветных арок череду,
И череду сияющих столпов…
И яростный вошел Гиперион,
И риза развевалась, точно ветр
Ее трепал – она, раскалена,
Ревела, что земной кузнечный горн —
И дрогнул всяк. А Бог шагал вперед.
Примечания
«Ламия»
Нижеследующая выдержка служит заметкой к последней строке текста, изданного Китсом в 1820-м году:
«У Филострата, в четвертой книге De Vita Apollonii, описывается достопамятный случай в этом роде, коего не могу не изложить: некто Менипп Ликий, молодой человек двадцати пяти лет от роду, идучи из Кенхреи в Коринф, повстречал подобный фантом в обличье прекрасной и благородной женщины, которая, взяв юношу за руку, отвела его к себе домой, в коринфское предместье, и поведала, что по рождению она финикиянка, и что, ежели оный юноша задержится у нее, то внимет ее пению и музыкальной игре, и отведает вина, коего никто не пил от века дней, и ни единый человек не учинит юноше обиды; она же, будучи прекрасна и привлекательна, и жить, и умереть желала бы вместе с ним, столь прекрасным и привлекательным на вид. Молодой человек, воздержанный и рассудительный философ, способный умерять все свои страсти, за вычетом любовных, задержался у госпожи, и ублажился паче чаяния, и в итоге женился на ней; на свадьбу же, в числе прочих гостей, пришел Аполлоний, и проницательными умозаключениями обнаружил, что сия женщина была ехидной, ламией; и что все убранство дома, подобно Танталову золоту, Гомером описанному, не было вещественно, а только мнилось воображению. Когда госпожа уразумела, что ков расстроен, то разрыдалась, и молила Аполлония смолчать; но Аполлоний пребыл непреклонен, по каковом разоблачении женщина, и златая утварь, и дом, и всё его убранство сгинули во мгновение ока: многие тысячи зрели сие деяние, ибо свершилось оно в самом сердце Греции». (Роберт Бартон, «Анатомия меланхолии»; Часть 3, отдел 2).
«Колпак с бубенцами, или же Зависть»
Поэма написана в ноябре-декабре 1819 года. Напечатана в 1848-м. Чарльз Браун, друг и биограф поэта, вспоминал, что Китс работал над этим сочинением весьма воодушевленно (однажды с утра до обеда получилось целых двенадцать строф) и намеревался опубликовать его под вымышленным именем Люси Воган Ллойд. По-видимому, заглавие «Колпак с бубенцами» предлагалось Чарльзом Брауном, а «Зависть» – Китсом. Поэма осталась незавершенной (3 февраля 1820 года у Китса впервые хлынула горлом кровь), а заглавие – необъяснимым в пределах существующего текста, получившего устойчивое двойное название.
«Зависть» рассматривали как сатиру на разгульные нравы английских политиков, как стихотворный шарж, изображающий повадки современных Китсу литераторов – Байрона, Ли Ханта, Чарльза Лэма, Роберта Саути и др., – однако подобные утверждения трудно, если вообще, доказуемы. Правда, можно с уверенностью сказать, что стихи лорда Байрона поэма пародирует очень часто.
Написанная так называемой Спенсеровой строфой, «Зависть» весело и задиристо перекликается с огромной классической поэмой Эдмунда Спенсера «Королева фей». В частности, оттуда взяты и название сказочной столицы – Пантея, и гордое имя царя Эльфинана.
Promener à l’aile (читается «промэнэ а л’эль») – «пролетаться»: шуточное выражение Китса, образованное от французского promener à pied – «пройтись, прогуляться».
Геродот – великий древнегреческий историк.
Бредания (в подлиннике Angle-land ) – шуточно искаженная «Британия».
«Я дерну шнур…» – в лондонских кэбах имелся особый шнур, своеобразный «стоп-сигнал», за который дергал седок, желавший сойти.
Строфы XXVI–XXVIII. Браун заметил: «Какое описание лондонского кэба может быть лучше этого? Но в до чего же неподходящем сочинении!»
Magazin des Modes (читается «магазэн де мод») – модная лавка ( франц. ).
Dentes sapientiae (читается «дэнтэс сапиэнциэ») – зубам мудрости ( лат. ). Швейцар перечисляет некоторые принадлежности магического искусства. Мелом чертили каббалистические знаки при заклинаниях. Aqua-vitae ( лат. ; читается «аква витэ») – буквально: «вода жизни, живая вода» – спирт.
Entre nous (читается «антрэ ну») – между нами ( франц. ).
«Богатая игрушка, заводная…» – Китс имеет в виду знаменитого заводного тигра, сработанного для Типпу-Султана. Этот индийский владыка, знаменитый своей исключительной лютостью, потерпел поражение от англичан при Серингапатаме, в 1799 году. Среди прочих трофеев, победители взяли механическую игрушку, выполненную почти в натуральную величину: заводной тигр нападал на куклу, изображавшую английского офицера, и терзал ее, издавая громкий рык.
В 1818 году игрушка очутилась на выставке, устроенной Ост-Индской Компанией, и Китс наверняка видал ее собственными глазами. Некоторые британские литературоведы полагают, что и «цепной комар», и «рой несытых ос», упоминаемые царем Эльфинаном, возникли в поэме как шуточный отголосок рассказов о милых забавах венценосного индийца.
Зрак – зрелище, вид.
Crēme de citron (читается «крэм де ситрон») – апельсиновый ликер ( франц. ).
«Здесь горе вдовам, и лафа коровам!» – корова была и остается для индийца неприкосновенным животным, а самосожжение вдов с огромным трудом искореняла – и, кажется, сумела искоренить – британская колониальная власть.
Адмирал де Витт – выдающийся голландский флотоводец и государственный деятель (XVII в.).
Всклянь – доверху, до самых краев стакана, рюмки и т. д.
Жупел – пылающая сера, «огнь испепеляющий».
Прощай, прощай! И ежели навек – // Навек прощай! »: в подлиннике – незначительно измененные Байроновские строки “ Fare thee well, and if for ever – // Still for ever, fare thee well… ”. Образованному английскому читателю эти стихи знакомы так же хорошо, как русскому – «Я вас любил…»
Балх – древнеперсидский город.
Замест – вместо.
Вельми – очень, весьма.
Проталама – древнегреческим новобрачным пели песнь-проталаму вечером, перед входом в опочивальню, а утром, когда супружеская чета опять выходила на люди, звучала эпиталама («таламос» по древнегречески – ложе). Ср.: «пролог» и «эпилог» – «предисловие» и «послесловие».
«Гиперион»
Гиперион. Отрывок. Работа над этим произведением началась в конце сентября и прервалась 1 декабря 1818 года, когда скончался Том Китс (к этому времени были написаны две книги). В апреле 1819-го Джон Китс отказался от замысла и, вероятно, стал обдумывать «Падение Гипериона». По настоянию друзей, большой и полностью отшлифованный вступительный фрагмент напечатали в книге «“Ламия”, “Изабелла”, “Канун Святой Агнессы” и другие стихи» (1820 год).
Миф о низвержении всемирных владык, бессмертных титанов Уранидов, поднявшимися против них богами-олимпийцами, сыновьями Крона, достаточно известен любому сколько-нибудь просвещенному читателю. Это сказание – одно из наиболее смутных в античной традиции. Действие поэмы начинается немедленно после того, как боги-олимпийцы, ведóмые младшим Кроновым сыном, Зевсом, одержали победу над Уранидами.
Все комментаторы отмечали, что «Гиперион» возник под заметным влиянием Мильтоновского «Потерянного Рая» – говорил об этом и сам автор. Тем не менее, внимательный анализ текста позволяет предполагать, что на самом деле перед нами – случай то ли вестничества (довольно родственного Мильтоновскому), то ли пробуждавшейся (должно быть, незаметно для Китса) глубинной, хотя и смутной, памяти о невообразимо давнем воплощении в иных мировых слоях, то ли оба этих случая сразу. Обосновывать подобное предположение – значило бы непомерно расширять комментарий; однако читатель, помнящий, что говорится у Даниила Андреева в «Розе Мира» о человечестве титанов, способен и волен строить самостоятельные догадки.
