Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Февраль 1915

Принцип пересекающихся образов

Это я набросал вам тысячиСлов нежных, как пушистые ковры на тахтах,И жду пока сумрак высечетВаш силуэт на этих коврах.

Я жду. Ждет и мрак. Мне смеется.Это я. Только я. И лишьМое сердце бьется,Юлит и бьется,В мышеловке ребер красная мышь.

Ах, из пены каких-то звонков и материй,В засевающих волнах лифта невдруг,Чу! взлетели в сквозняк распахнуться двери,Надушить вашим смехом порог и вокруг.

Это я протянул к вам руки большие,Мои длинные руки впередИ вперед,Как вековыеВеки Вия,Как копьеСвоеДон-Кихот.

Вы качнулись и волосы ржавые двинутьсяНе сумели, застыв, измедузив анфас.Пусть другим это пробило только одиннадцать,Для меня командором шагает двенадцатый час.

Разве берег и буря? Уж не слышу ли гром я?Не косою ли молний скошена ночь?Подкатываются волны, как к горлу комья,Нагибается профиль меня изнемочь.

Это с бедер купальщиц или с окон стекает?И что это? Дождь? Иль вода? А сквозь мехЭтой тьмы две строки ваших губ выступают,И рифмой коварной картавый ваш смех.

Этот смех, как духи слишком пряные, льется,Он с тахты. Из-за штор. От ковров. И из ниш.А сердце бьется,Юлит и бьется,В мышеловке ребер умирает мышь.

Сентябрь 1917

Небоскреб образов минус спряженье

Свора слез в подворотне глоткиЗа икры минут проходящий часСердце без боли — парень без походки,В пепельницу платка окурки глаз.

Долго плюс дольше.Фокстерьеру сердцаКружиться, юлиться, вертеться.Волгою мокрый платокВ чайнике сердца кипяток.Доменною печью улыбки 140 по ЦельсиюОбжигать кирпичи моих щек.Мимо перрона шаблона по рельсеПаровоз голоса с вагонами строк.

Сквозь обруч рта, сквозь красное О онКрасный клоунЯзык раннийТост.В небес голубом стаканеГонококки звезд.

Март 1919

Динамас статики

Б. Эрдману

Стволы стреляют в небо от жарыИ тишина вся в дырьях криков птичьих.У воздуха веснушки мошкарыИ робость летних непривычек.

Спит солнечный карась вверху,Где пруд в кувшинках облаков и не проточно.И сеет зерна тени в мхуШмель — пестрый почтальон цветочный.

Вдали авто сверлит у полдня зубИ полдень запрокинулся неловок…И мыслей муравьи ползутПо пням вчерашних недомолвок.

Июль 1919.

Сокольники.

Принцип поэтической грамматики

День минус солнце плюс обаПолюса скрипят проселком веков.Над нами в небе пам-пам пляшет злоба,Где аэро качается в гамаке ветров.

Лечь — улицы. Сесть — палисадник.Вскочить — небоскребы до звезд.О, горло! Весенний рассадникХрипоты и невиданных слез.

О, сердце! Какого пророчестваТы ждешь, чтоб вконец устатьИ каждую вещь по имени-отчествуВежливо не называть?!

Уткнись в мою душу, не ерзай,Наседкой страстей не клохчиИ аппаратиком МорзеПо ленте вен не стучи!

Отдираю леса и доскиС памятника завтрашних жить:Со свистком полицейским, как с соской,Обмочившись, осень лежит…

Возвращаясь с какого-то пираМинус разум плюс пули солдат,Эти нежные вёсны на крыльях вампираПролетают глядеть в никуда.

Ноябрь 1918

Принцип обратной темы

Это лужицы светятся нежно и лоско.Это ногти на длинных пальцах Тверской…Я иду и треплет мою прическуВетер теплой и женской рукой.

Ах, как трудно нести колокольчики ваших улыбокИ самому не звенеть,На весь мир не звенеть,Не звенеть…Вы остались. Устались, и стаей серебряных рыбокВаши глаза в ресничную сеть.

Только помнится: в окна вползали корниВсё растущей луны между засадами ос.«Ах, как мертвенно золото всех КалифорнийВозле россыпи ваших волос!..»

Канарейка в углу (как осколок луны) нанизала,НизалаБусы трелей стеклянных на нитку и вдругЖестким клювом, должно быть, эту нить оборвала,И стекляшки разбились, попадав вокруг.

И испуганно прыснули под полом мышки,И взглянувши на капельки ваших грудей,Даже март (этот гадкий, непослушный мальчишка)Спотыкнулся о краткий февраль страстей.

Октябрь 1917

Принцип архитектурного соподчинения

У купца — товаром трещат лабазы,Лишь скидавай засов, покричи пять минут:— Алмазы! Лучшие свежие алмазы! —И покупатели ордой потекут.

Девушка дождется лунного часа,Выйдет на площадь, где прохожий чист,И груди, как розовые чаши мяса,Ценителю длительной дрожи продаст.

Священник покажется толстый, хороший.На груди с большущим крестом,И у прихожан обменяет на грошиСвое интервью с Христом.

Ну а поэту? Кто купит муки,Обмотанные марлей чистейших строк?Он выйдет на площадь, протянет руки,И с голоду подохнет в недолгий срок!

Мое сердце не банк увлечений, ошибкиИ буквы восходят мои на крови.Как на сковородке трепещется рыбка,Так жарится сердце мое на любви!

Эй, люди! Монахи, купцы и девицы!Лбом припадаю отошедшему дню,И сердце не успевает биться,А пульс слился в одну трескотню.

Но ведь сердце, набухшее болью, дорожеПустого сердца продашь едва ль,И где сыскать таких прохожих,Которые золотом скупили б печаль?!

И когда ночью сжимаете в постельке тело ближнее,Иль устаете счастье свое считать,Я выхожу площадями рычать:— Продается сердце неудобное, лишнее!Эй! Кто хочет пудами тоску покупать?!

Январь 1918

Принцип реального параллелизма

От полночи частой и грубой,От бесстыдного бешенства поз,Из души выпадают молочные зубыНаивных томлений,ВлюбленийИ грез.

От страстей в полный голос и шепотом,От твоих суеверий, весна.Дни прорастают болезненным опытом,Словно костью зубов прорастает десна.

Вы пришли и с последнею, трудною самойБолью взрезали жизнь, точно мудрости зуб,Ничего не помню, не знаю, упрямоУтонувши в прибое мучительных губ.

И будущие дни считаюЧислом оставшихся с тобой ночей…Не живу… Не пишу… ЗасыпаюНа твоем глубоком плече.

И от каждой обиды невнятнойСлезами глаза свело.На зубах у души побуревшие пятна.Вместо сердца — сплошное дупло.

Изболевшей душе не помогут коронкиИз золота. По ночамТы напрасно готовишь прогнившим зубамПломбу из ласки звонкой…

Жизнь догнивает, чернея зубами.Эти черные пятна — то летит воронье!Знаю: мудрости зуба не вырвать щипцами,Но как сладко его нытье!..

Май 1918

Принцип графического стиха

Когда среди обыденной жизни,Напоминающей днями слова салонной болтовни,Кто-нибудь произнесет(Для того, чтоб посмеятьсяИли показаться грустным)— Любовь!Эти буквы сливаются во что-то круглое,Отвлеченное,Попахивающее сплетнями.Но все хватаются за него,Как ребенок за мячик.А мне делается не по себе,Нестерпимо радостно.Хотя сердце сжимается, как у рыдающего горло,Хотя вспоминанья впиваются в мозгХолодеющими пальцами умирающегоВцепившегося в убийцуИ, застегнутый на все пуговицы спокойствия,Я молчу…Впрочем, кто же не услышит в таком молчанииВозгласов, криков, стонов,Если даже воздух золотится огненными знаками препинаний!И не так ли озарялся Христос на кресте,Когда звучало:— Отче наш!Ибо изо всех произносивших это,Только ему было ведомо,Что именно значит такое страшное имя,И того, кого называли окрест понаслышке.Он видел воочию.Так молчу о любви,Потому что знакомые что-то другоеНазывают любовью(Словно мохнатой гориллой колибри),И хочется долго до самой могилы(И, пожалуй, даже дальше!)О моей настоящей любвиДумать без строф, без размера, особенно без рифм.До мудреного просто, другим непонятно.И завидовать,Что не я выдумал это единственное слово:— Любовь

Май 1918