Константин Батюшков - Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана

Послание к стихам моим

("Стихи мои! опять за вас я принимаюсь!..")

Sifflez-moi librement, je vous le rends, mes frères.

Voltaire

Стихи мои! опять за вас я принимаюсь!С тех пор как с музами, к несчастью, обращаюсь,Покою ни на час... О, мой враждебный рок!Во сне и наяву Кастальский льется ток!Но с страстию писать не я один родился:Чуть стопы размерять кто только научился,За славою бежит — и бедный рифмотворВ награду обретет не славу, но позор.Куда ни погляжу, везде стихи марают,Под кровлей песенки и оды сочиняют.И бедный Стукодей, что прежде был капрал,Не знаю для чего, теперь поэтом стал:Нет хлеба ни куска, а роскошь выхваляетИ грациям стихи голодный сочиняет;Пьет воду, а вино в стихах льет через край;Филису нам твердит: «Филиса, ты мой рай!»Потом, возвысив тон, героев воспевает:В стихах его и сам Суворов умирает!Бедняга! удержись... брось, брось писать совсем!Не лучше ли тебе маршировать с ружьем!Плаксивин на слезах с ума у нас сошел:Всё пишет, что друзей на свете не нашел!Поверю: ведь с людьми нельзя ему ужиться,И так не мудрено, что с ними он бранится.Безрифмин говорит о милых... о сердцах...Чувствительность души твердит в своих стихах;Но книг его — увы! — никто не покупает,Хотя и Глазунов в газетах выхваляет.Глупон за деньги рад нам всякого бранить,И даже он готов поэмой уморить.Иному в ум придет, что вкус восстановляет:Мы верим все ему — кругами утверждает!Другой уже спешит нам драму написать,За коей будем мы не плакать, а зевать.А третий, наконец... Но можно ли помыслить —Все глупости людей в подробности исчислить?..Напрасный будет труд, но в нем и пользы нет:Сатирою нельзя переменить нам свет.Зачем с Глупоном мне, зачем всегда браниться?Он также на меня готов вооружиться.Зачем Безрифмину бумагу не марать?Всяк пишет для себя: зачем же не писать?Дым славы, хоть пустой, любезен нам, приятен;Глас разума — увы! — к несчастию, не внятен.Поэты есть у нас, есть скучные врали;Они не вверх летят, не к небу, но к земли.

Давно я сам в себе, давно уже признался,Что в мире, в тишине мой век бы провождался,Когда б проклятый Феб мне не вскружил весь ум;Я презрел бы тогда и славы тщетный шумИ жил бы так, как хан во славном Кашемире,Не мысля о стихах, о музах и о лире.Но нет... Стихи мои, без вас нельзя мне жить,И дня без рифм, без стоп не можно проводить!К несчастью моему, мне надобно признаться,Стихи, как женщины: нам с ними ли расстаться?..Когда не любят нас, хотим их презирать,Но всё не престаем прекрасных обожать!

1804 или 1805

Послание к стихам моим. Впервые — «Новости русской литературы», 1805, № 1, стр. 61—64, с таким примечанием: «Сии стихи присланы к нам при следующих строках: «„C’est un méchant métier que celui de médire ‹Злословить — плохое ремесло›“, — сказал Боало и, несмотря на то, продолжал браниться с несчастным Котеном и с гармоническим Кинольтом. Знаю и я, что брань самое худое ремесло и что

Нет счастия тому, кто в оное вдается:От брани завсегда лишь брань произведется.

Но легче знать пороки свои, нежели исправляться от них. В моей сатире нет личности: самолюбием играть опасно». Благодарим г. автора за сию пиесу и помещаем ее с особливым удовольствием. Издат.». В «Опыты» не вошло. В СТ, куда входит послание, к стихам 25—26 сделано примечание: «Безрифмин точно написал отрывок: „Мавзолей моего сердца“». К ст. 32 имеется следующее примечание: «Кругами утверждает. Всем известно, что остроумный автор Кругов бранил г. К‹арамзи›на и пр. и советовал писать не по-русски». Эпиграф — из произведения Вольтера «Послание к королю Дании Христиану VII о свободе печати, дарованной в его государстве».

Стукодей — герой сатирического стихотворения В. Л. Пушкина «Вечер» (1798), порицающий Карамзина за то, что он якобы сочиняет «безделки».

Плаксивин — по-видимому, поэт-шишковист Е. И. Станевич (см. о нем примеч. к «Певцу в Беседе любителей русского слова», стр. 295), в сборнике которого «Сочинения в стихах и прозе» (1805) содержались сентиментальные жалобы на утрату друзей.

Безрифмин — вероятно, Бобров Семен Сергеевич (1767—1810), поэт, близкий к шишковистам и часто писавший безрифменные стихи. Батюшков осмеивал Боброва на протяжении почти всего своего творческого пути. См. «Видение на берегах Леты», эпиграмму «Как трудно Бибрису со славою ужиться...» и послание «П. А. Вяземскому» («Я вижу тень Боброва...»).

Глазунов Иван Петрович (1762—1831) — книгопродавец, расхваливший в рекламном объявлении собрание стихотворений Боброва. В журнальном тексте фамилия Глазунова была обозначена: ***-в.

Глупон — сторонник враждебного Батюшкову литературного лагеря архаистов, выступавшего против Карамзина и его школы.

Кругами утверждает. В своем главном труде — «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803) — Александр Семенович Шишков (1754—1841), реакционный государственный деятель и писатель, теоретик архаистов, ставший впоследствии главой их объединения — «Беседы любителей русского слова», сравнивал эволюцию смыслового значения слова с кругами, расходящимися по воде после падения в нее камня, и приводил соответствующий чертеж.

Кашемир — Кашмир, княжество в Индии.   

Элегия

("Как счастье медленно приходит...")

Как счастье медленно приходит,Как скоро прочь от нас летит!Блажен, за ним кто не бежит,Но сам в себе его находит!В печальной юности моейЯ был счастлив — одну минуту,Зато, увы! и горесть лютуТерпел от рока и людей!Обман надежды нам приятен,Приятен нам хоть и на час!Блажен, кому надежды гласВ самом несчастьи сердцу внятен!Но прочь уже теперь бежитМечта, что прежде сердцу льстила;Надежда сердцу изменила,И вздох за нею вслед летит!Хочу я часто заблуждаться,Забыть неверную... но нет!Несносной правды вижу свет,И должно мне с мечтой расстаться!На свете всё я потерял,Цвет юности моей увял:Любовь, что счастьем мне мечталась,Любовь одна во мне осталась!

1804 или 1805

   Элегия. Вольный перевод элегии французского поэта Эвариста де Форжа Парни (1753—1814) «Que le bonheur arrive lentement...». Впервые — «Северный вестник», 1805, № 3, стр. 338—339.

Послание к Хлое:

Подражание

("Решилась, Хлоя, ты со мною удалиться...")

Решилась, Хлоя, ты со мною удалитьсяИ в мирну хижину навек переселиться.Веселий шумных мы забудем дым пустой:Он скуку завсегда ведет лишь за собой.За счастьем мы бежим, но редко достигаем,Бежим за ним вослед — и в пропасть упадаем!Как путник, огнь в лесу когда блудящий зрит,Стремится к оному, но призрак прочь бежит,В болота вязкие его он завлекаетИ в страшной тишине в пустыне исчезает, —Таков и человек! Куда ни бросим взгляд,Узрим тотчас, что он и в счастии не рад.Довольны все умом, фортуною — нимало.Что нравилось сперва, теперь то скучно стало;То денег, то чинов, то славы он желает,Но славы посреди и денег он — зевает!Из хижины своей брось, Хлоя, взгляд на свет:Четыре бьет часа — и кончился обед:Из дому своего Глицера поспешает,Чтоб ехать — а куда? — беспечная не знает.Карета подана, и лошади уж мчат.«Постой!» — она кричит, и лошади стоят.К Лаисе входит в дом, Лаису обнимает,Садится, говорит о модах — и зевает;О времени потом, о карточной игре,О лентах, о пере, о платье и дворе.Окончив разговор, который истощился,От скуки уж поет. Глупонов тут явился,Надутый, как павлин, с пустою головой,Глядится в зеркало и шаркает ногой.Вдруг входит Брумербас; всё в зале замолкает.Вступает в разговор и голос возвышает:«Париж я верно б взял, — кричит из всех он сил, —И Амстердам потом, гишпанцев бы разбил...»Тут вспыхнет, как огонь, затопает ногами,Пойдет по комнате широкими шагами;Вообразит себе, что неприятель тут,Что режут, что палят, кричат «ура!» и жгут.Заплюет всем глаза герой наш плодовитый,Но вдруг смиряется и бросит взгляд сердитый;Начнет рассказывать, как турка задавил,Как роту целую янычаров убил,Турчанки нежные в него как все влюблялись,Как турки в полону от злости запыхались,И битые часа он три проговорит!..Никто не слушает, а он кричит, кричит!Но в зале разговор тут общим становится,Всяк хочет говорить и хочет отличиться,Какой ужасный шум! Нельзя ничто понять,Нельзя и клевету от правды различать.Но вдруг прервали крик и вдруг все замолчали,Ни слова не слыхать! Немыми будто стали.Придите, карты, к нам: все спят уже без вас!Без карт покажется за век один и час.К зеленому столу все гости прибегаютИ жадность к золоту весельем прикрывают.Окончили игру и к ужину спешат,Смеются за столом, с соседом говорят:И бедный человек живее становится,За пищей, кажется, он вновь переродится.Какой я слышу здесь чуднейший разговор!Какие глупости! какая ложь и вздор!Педант бранит войну и вместе мир ругает,Сердечкин тут стихи любовные читает,Тут старые Бурун нам новости твердит,А здесь уже Глупон от скуки чуть не спит!И так-то, Хлоя, век свой люди провождают,И так-то целый день в бездействии теряют,День долгий, тягостный ленивому глупцу,Но краткий, напротив, полезный мудрецу.Сокроемся, мой друг, и навсегда простимсяС людьми и с городом: в деревне поселимся,Под мирной кровлею дни будем провождать:Как сладко тишину по буре нам вкушать!

1804 или 1805