Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

278. К А. С ПУШКИНУ

Поэт-племянник, справедливоЯ назван классиком тобой!Всё, что умно, красноречиво,Всё, что написано с душой,Мне нравится, меня пленяет.Твои стихи, поверь, читаетС живым восторгом дядя твой.Латоны сына ты любимец,Тебя он вкусом одарил;Очарователь и счастливец,Сердца ты наши полонилСвоим талантом превосходным,Все мысли выражать способным.«Руслан», «Кавказский пленник» твой,«Фонтан», «Цыганы» и «Евгений»Прекрасных полны вдохновений!Они всегда передо мной,И не для критики пустой.Я их твержу для наслажденья.Тацита нашего твореньяЧитает журналист иной,Чтоб славу очернить хулой.Зоил достоин сожаленья;Он позабыл, что не вреднаГраниту бурная волна.

279. К В. А. ЖУКОВСКОМУ («Товарищ-друг! Ты помнишь ли, что я…»)

        Товарищ-друг! Ты помнишь ли, что я                               Еще живу в сем мире?Что были в старину с тобою мы друзья,                              Что я на скромной лире,Бывало, воспевал талант изящный твой?Бывало, часто я, беседуя с тобой,           Читал твои баллады и посланья:Приятные, увы, для сердца вспоминанья!Теперь мне некому души передавать:С тобою, В<яземски>м, со всеми я в разлуке;           Мне суждено томиться, горевать           И дни влачить в страданиях и скуке.Где Б<лудо>в? Где Д<ашко>в? Жизнь долгу посвятив,                             Они заботятся, трудятся;Но и в трудах своих нередко, может статься,Приходит им на мысль, что друг их старый жив.Я жив, чтоб вас любить, чтоб помнить всякий час,                                  Что вас еще имею;Благодаря судьбу, я в чувствах не хладею.Молю, чтоб небеса соединили нас.

280. А. С. ПУШКИНУ

Племянник и поэт! Позволь, чтоб дядя твойНа старости в стихах поговорил с тобой.Хоть модный романтизм подчас я осуждаю,Но истинный талант люблю и уважаю.Послание твое к вельможе есть пример,Что не забыт тобой затейливый Вольтер.Ты остроумие и вкус его имеешьИ нравиться во всем читателю умеешь.Пусть бесится, ворчит московский Лабомель:Не оставляй свою прелестную свирель!Пустые критики достоинств не умалят;Жуковский, Дмитриев тебя и чтут и хвалят;Крылов и Вяземский в числе твоих друзей;Пиши и утешай их музою своей,Наказывай глупцов, не говоря ни слова,Печатай им назло скорее «Годунова».Творения твои для них тяжелый бич,Нибуром никогда не будет наш москвич,И автор повести топорныя работыНе́ может, кажется, проситься в Вальтер Скотты.Довольно и того, что журналист сухойВ журнале чтит себя романтиков главой.

Но полно! Что тебе парнасские пигмеи,Нелепая их брань, придирки и затеи!Счастливцу некогда смеяться даже им.Благодаря судьбу, ты любишь и любим.Венчанный розами ты грации рукою,Вселенную забыл, к ней прилепясь душою.Прелестный взор ее тебя животворитИ счастье прочное, и радости сулит.Блаженствуй, но в часы свободы, вдохновеньяБеседуй с музами, пиши стихотворенья,Словесность русскую, язык обогащайИ вечно с миртами ты лавры съединяй.

A. И. МЕЩЕВСКИЙ

Биография Александра Ивановича Мещевского (1791–1820?) нам почти неизвестна. Он принадлежал к кружку поэтов Московского университетского пансиона. В 1809 году появилось его стихотворение «Уединение» в хрестоматии трудов пансионских питомцев[289], а в 1810 году — несколько стихотворений в «Вестнике Европы», журнале, в эту пору тесно связанном с пансионом и университетом. В 1812 году он добровольно вступил в армию и при неясных обстоятельствах был вскоре разжалован в солдаты навечно и сослан на Урал. Причины столь суровой кары до сих пор неизвестны. Сам Мещевский в письме к П. А. Вяземскому изъяснялся туманно: «Вы благородны — этой доверенности довольно, чтобы избавить меня от жестокого смятения, — не имею нужды тронуть Вас оправдательными причинами моего поступка, когда могу сказать Вам, что я доволен моими чувствами… Четыре года несчастия заплатили уже моей бедственной опрометчивости — я нахожусь рядовым в Оренбургском гарнизонном полку — в бумаге сказано: разжалован навсегда»[290].

Неясно, идет ли здесь речь о самовольной отлучке из полка или только о прошении об отставке, что в военное время, при конфликте между семнадцатилетним поэтом и полковым начальством, могло быть сочтено тяжелым дисциплинарным проступком. С 1816 года Мещевским заинтересовались арзамасцы. О нем стали говорить как о «приемыше Арзамаса», и Жуковский, видимо знакомый с ним еще по пансиону, стремился вызвать во влиятельных арзамасцах сочувствие к ссыльному поэту. А. И. Тургеневу он писал: «Надобно помнить и о том, что ближе к „Арзамасу“ — Мещевский в Сибири, а вы, друзья, очень весело поживаете в Петербурге»[291]. К хлопотам был привлечен и Карамзин, писавший Жуковскому: «Оренбургский поэт (как человек, и молодой человек), без сомнения, достоин жалости; но как вмешаться в дело, которого не знаем?» [292] С 1817 года энергичное участие в хлопотах принимал П. А. Вяземский. В пользу Мещевского делались денежные сборы, правда, видимо, не давшие ощутительных результатов; под криптонимом А. М. были опубликованы поэмы «Марьина роща» и «Наталья, боярская дочь». Мещевский прислал Жуковскому и Вяземскому два рукописных сборника для подготовки издания стихотворений, с чем, очевидно, связывались надежды на прошение его как уже известного поэта. Хлопотам не суждено было увенчаться успехом. Самое имя Мещевского служило преградой для печати — правительство с упорством отвергало все ходатайства за него.

Нуждающийся и больной, несущий все тяготы казарменной дисциплины, Мещевский стал жертвой скоротечной чахотки и скончался, видимо, в 1820 году. Все сведения о нем к этому времени прекращаются. Подготовленный к печати сборник не был опубликован[293].

Издание стихотворений А. И. Мещевского:

«Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 104, Тарту, 1961, с. 277.

281. НА СМЕРТЬ В. А. ГАББЕ

Его уж для сердец осиротевших нет!..Едва святая страсть зажгла светильник брачный,Едва произнесла супружеский обет,Как мирт любви упал под кипарисы мрачны!..

Судей таинственных незыблемый закон!Вотще угрюмых парк друзья о нем молили,Вотще был детский вопль, супруги горький стон —Добычи роковой они не искупили!..

Давно ль в толпе смертей, чужбины на полях,Ты лавры пожинал, храним благой судьбою?Давно ли ты приник, по доблестных трудах,У дружбы и любви под кровлею родною?..

Как зеркало ручья, светлел твой жизни ток!Как пальма юная цветет, краса долины,Ты цвел красой любви… Но грянул тайный рок:Тоска безбрежная в семье — твой след единый!..

Так быстро пронеслись златые счастья дни!Давно ль супруг, отец, ты взор подруги милойЛовил, восторженный, в семейственной тени?Давно ль?.. Но нет тебя! Ты ранней взят могилой!

Давно ль страдальцам нужд, с веселием очей,Рукой незримою ты лил благотворенья?Давно ль, вдовицы щит и матери детей,Ты их отрадные внимал благословенья?..

Увы! Они теперь на гроб твой их несут!О друг незримый их! Могилы за пределомОбетами сердец они тебя найдут!..Боготворившего и там — венец уделом!

Но здесь, в юдоли трат, что друга заменитСупруге, матери… во цвете сиротою?Что первой страсти жар, цвет жизни воскреситВ душе тоскующей, исполненной тобою?..

Вотще блестящую слезу в ее очахСтремится осушить завистливое время:Ты спутником живым во всех ее мечтах,Тобой, печальная, подъемлет жизни бремя!

Безвестно ей, когда зарю ее ланитИ тихий блеск очей отдаст воспоминанье!Ах! Сердце скорбное в могиле замолчит!В могиле по тебе забудет трепетанье!

Младенцы сирые, залог любви святой,Подобием твоим, быть может, оживятся…Воскреснет в их устах и сладкий голос твой,Воскреснет дар — душой прелестной возвышаться…

Быть может… Но тебя для матери их — нет!Нет для тоскующей супруги — невозвратно!..О, страсти пламенной отторженный предмет!Когда взывание к тебе за гробом внятно,

Когда супруги вопль, сирот твоих младыхИ горестных друзей — тебе еще любезны,Склонись с улыбкою на дол с зыбей святых,Где праху твоему приносят дани слезны!..

Ударит и для них разлуки грозный час —И в нем таинственно сокрыто съединенье!..И если жар к тебе и здесь в них не погас,Отшедший друг их! — там — безвестно измененье!

282. ПРИСУТСТВИЕ МИЛОЙ