Леонид Заманский: человек без страха - Сергей Владимирович Киреев
Подкинуть, не подкинуть Лёньке ствол?
Они его в клозете потеряли,
И Лёнька от судьбы своей ушёл.
Там срок ему светил совсем весёлый,
Но он тогда Чапаева включил,
И мясорубка Лёньку не смолола,
А придала вдобавок новых сил.
Ещё «герой» — маньяк из сельсовета,
Которого когда-то знал Колян,
Что вроде даже с неба, с того света
Строчил доносы на односельчан.
Товарищ Зайцев тот же, для примера,
Что бизнес весь в итоге пр…л,
За что потом совет акционеров
Едва ему башку не оторвал!
Конечно, все они большие суки,
Собрать их вместе — чистый карнавал!
Но кой-кого Заманский на поруки
Готов был брать и многих даже брал.
Забыл сказать: майор тот очумелый,
Что Лёньку личной свите напоказ
На обыске чморил по беспределу,
Теперь складами ведает у нас.
Он вспоминает прошлое нередко,
Уже не задирает больше нос,
А, самое-то главное, беретку
Ту самую, пропавшую, принёс!
Вот, значит, совесть — это не химера,
И не такой уж гад ты и злодей,
Пока в тебе жива простая вера:
Нельзя беретки п…ть у людей!
-32-
Мне мозги подозренье мутило –
То, что он стопроцентный мудила,
Но потом я свой взгляд поменял,
Всё же не был похож он на лоха,
С накладными справлялся неплохо,
В крепеже стеллажей понимал.
Он однажды сказал мне с тоскою:
«Ты прости, было время такое, –
Всех сажали, ты помнишь — дурдом!»
Он, как гусь, угодил к нам в духовку,
Что ж, такая она, перековка
Добросовестным честным трудом!
«Он тебе нахлобучку и встряску, –
Мы давали майору подсказку, –
Обеспечит, но ты не робей!
Труд есть жизнь. Если честно мы пашем,
То уже нам и дьявол не страшен,
И вообще никакой лиходей!
И уже не мигнёт из-за штор нам
Та, с косой, или кто он там, в чёрном,
Тот безумный больной дровосек».
Мне ясны были эти расчёты –
В том, что кровью, ну, в смысле работой
Много мог искупить человек.
Я раньше был до Лёньки голым, босым,
Простым весёлым парнем молодым,
И первым замом стал по всем вопросам,
Чтоб вкалывать на пару вместе с ним.
Конец восьмидесятых — наше время,
Начало девяностых, а потом
Сложнее стало жить, и не со всеми
Готов сидеть я за одним столом.
Не с каждым я здороваюсь при встрече,
Иных уж нет, как говорил поэт.
Но есть и те, кто рядом, недалече,
Кого бы я не видел тыщу лет,
Кто мне теперь противен до изжоги.
Немало я на свете повидал.
От суммы всё зависело у многих,
Продал он душу или не продал.
Один звонил, который Лёньку кинул:
«Друзья, догадки ваши неверны,
Что я урод и полная скотина,
А просто бабки были мне нужны».
В своих попытках друг мой не ленился
Любого переделать подлеца,
И я прощать у Лёньки научился,
Но, честно говоря, не до конца.
Он многих в баню гнал: «Вперёд, ребята!»
Там некий тип их веником хлестал,
Который лозоходцем был когда-то,
А после человеком всё же стал!
Мне трудно иногда не выражаться:
Там были, кто попарился, поддал,
А через день, не в силах удержаться,
На бабки Лёньку запросто кидал.
-33-
Я бы памятник Лёньке поставил,
Чтобы каждый хлебало раззявил
Хоть на миг, стороной проходя:
«Это ктой-то такой новомодный?»
Что ж, узнают, пускай не сегодня,
А немного потом погодя.
Я не скульптор, не злитесь, ребята,
Я обычный простой литератор –
Как бы с Пушкиным так наравне,
Может, даже чуть-чуть послабее,
Но в итоговой личной судьбе я,
Если честно, уверен вполне.
Я пишу, как умею, стараюсь,
Жилы рву, не сдаюсь, упираюсь,
Я под стать скоро буду ему,
Так как жив, и творю, и не ною,
Как другие порой. И ещё я
За оставшийся срок поднажму.
А вот скульптором быть — как-то это
Не моё. Даже глины-то нету
У меня, чтобы Лёньку лепить.
Так что памятник мой — эта книга.
В ней простая, пожалуй, интрига –
Жить, работать, гулять! Не тупить!
Со статуями сложно всё, ей-Богу,
У земляков бывает скорый суд:
Сначала молотком отколят ногу,
А после морду краской обольют.
И только, распрощавшись с юным пылом,
На склоне дней когда-нибудь, потом,
Задумаются: кем вообще-то был он,
Кого мы били в ногу молотком?
В мозгу у земляков какой-то мутный,
Густой и вязкий плещется кисель,
Ну кто поймёт нерукотворный труд мой,
Событий и героев карусель!
Поймут. Не сомневаюсь. Так ли, этак,
Нам Лёня шлёт из прошлого привет.
Летят, летят года, как листья с веток,
Горит, горит огонь его и свет.
Тот свет души, пронзающий потёмки,
Тот яркий луч, что спать нам не давал,
Скользил, плясал, шептал, прямой и ломкий:
«Держитесь, братцы, чёрт бы вас побрал!
Упал — вставай, и только зубы стисни,
Иди и знай: свои не подведут!»
И мы держались, вместе шли по жизни,
А те, кто вместе, те всегда дойдут.
Я знаю: ничего не исчезает.
Всё остаётся с нами навсегда.
И пусть нас время треплет и терзает,
И пусть за дверью прячется беда.
И я особой тайны не открою:
Товарища и друга моего
Уместно номинировать в герои.
Вот я и номинирую его.
-34-
Знаю, спросит дотошный читатель:
«Лирик ты или нет? вот и кстати
Чем-то новым меня удиви,
Расскажи, не стесняйся, чего ты –
Как у Лёньки по ходу работы
Разрешались вопросы любви?
В нас всегда и везде, в зной и в холод,
К симпатичному женскому полу
Страсть жужжит, словно жук: жу-жу-жу!
Рвёт нам сердце на мелкие части,
Только Лёнька, выходит, бесстрастен?
Скажешь, так что ли?» Нет, не скажу!
Он свои изобрёл наработки,
Разговор был простой и короткий –
Встанет так вот у края стола:
«Гутен морген, мадам, знаешь, кто ты?»
«Знаю: символ разумной работы!» –
Это мантра такая была.
«Ты там модное что-то надела?
Вот и делай полезное дело», –
Лёнька в лоб им любил говорить,
Даже в ухо чего-то пошепчет
Или руку сожмёт чуть покрепче,
Чтоб работой потом завалить.
Чего другого, кроме этой ручки,
Он вряд ли так уж сильно позволял.
Про эти штучки-дрючки-закорючки
Не знаю, братцы, свечку не держал.
Но я тогда у Лёньки научился
Удваивать для бабы фронт работ.
Когда инстинкт у
