Владимир Маяковский - Стихотворения (1927)

НЕГРИТОСКА ПЕТРОВА

У Петровой                   у Надеждыне имеется одежды.Чтоб купить                   (пришли деньки!),не имеется деньги́.Ей     в расцвете юных летрастекаться в слезной слизи ли?Не упадочница,                         нет!Ждет,          чтоб цены снизили.

Стонет            улица                      от рева.В восхищеньи хижины.— Выходи скорей, Петрова, —в лавке            цены снижены.Можешь             в платьицах носитьсяхошь с цветком,                          хошь с мушкою.Снизили              с аршина ситцаровно         грош с осьмушкою.Радуйтесь!                  Не жизнь —                                      малина.Можете            блестеть, как лак.На коробке                 гуталинацены        ниже на пятак.Наконец!              Греми, рулада!На тоску,               на горечь плюньте! —В лавке            цены мармеладавдвое снижены на фунте.Словно ведьма                        в лампах сцены,веником             укрывши тело,баба        грустно                    смотрит в цены.Как ей быть?                     И что ей делать?И взяла,             обдумав длинно,тряпку ситца                     (на образчик),две коробки гуталина,мармелада —                       ящик.Баба села —                     масса дела.Баба мыслит,                      травки тише,как ей         скрыть от срама                                   тело…Наконец             у бабы вышелиз клочка               с полсотней точекна одну ноздрю платочек.Работает,                не ленится,сияет именинницей,—до самого коленцасидит          и гуталинится.Гуталин не погиб.Ярким светом о́жил.На ногах              сапогисобственной кожи.Час за часом катитсябаба        красит платьицев розаны              в разные,гуталином вмазанные.Ходит баба                  в дождь                               и в зной,искрясь             горной голизной.Но зато            у этой Надинос      и губы                 в мармеладе.Ходит гуталинный чадулицей            и пахотцей.Все коровы                  мычат,и быки           шарахаются.И орет           детишек банда:— Негритянка                      из джаз-банда! —И даже           ноту                  Чемберленприслал             колючую от терний:что мы-де                негров                          взяли в плени  возбуждаем в Коминтерне.

В стихах              читатель                            ждет морали.Изволь:            чтоб бабы не марались,таких купцов,                     как в строчке этой,из-за прилавка                        надо вымести,и снизить                цены                        на предметыогромнейшей необходимости.

ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ И ВЯЧЕСЛАВ ПОЛОНСКИЙ

Сегодня я,                 поэт,                         боец за будущее,оделся, как дурак.                             В одной руке —венок         огромный                        из огромных незабудищей,в другой —                  из чайных —                                       розовый букет.Иду      сквозь моторно-бензинную мглув Лувр.Складку             на брюке                            выправил нервно;не помню,                платил ли я за билет;и вот         зала,                 и в ней                             Венеринодезабилье.Первое смущенье                            рассеялось когда,я говорю:               — Мадам!По доброй воле,                          несмотря на блеск,сюда        ни в жизнь не навострил бы лыж.Но я       поэт СССР —                             ноблес                                         оближ!У нас         в республике                              не меркнет ваша слава.Эстеты            мрут от мраморного лоска.Короче:            я —                   от ВячеславаПолонского.Носастей грека он.                              Он в вас души не чает.Он     поэлладистей Лициниев и Люциев,хоть редактирует                            и «Мир»,                                          и «Ниву»,                                                          и «Печатьи революцию».Он просит передать,                                 что нет ему житья.Союз наш                грубоват для тонкого мужчины.Он много терпит там                                 от мужичья,от лефов и мастеровщины.Он просит передать,                                что, «леф» и «праф» костя,в Элладу он плывет                                надклассовым сознаньем.Мечтает он                  об эллинских гостях,о тогах,            о сандалиях в Рязани,чтобы гекзаметром                               сменилась                                                лефовца строфа,чтобы Радимовы                           скакали по дорожке,и чтоб Радимов                         был                               не человек, а фавн,—чтобы свирель,                         набедренник                                              и рожки.Конечно,              следует иметь в виду,—у нас, мадам,                      не все такие там.Но эту я              передаю белиберду.На ней           почти официальный штамп.Велено           у ваших ногположить               букеты и венок.Венера,            окажите честь и счастье.катите          в сны его                         элладских дней ладью…Ну,     будет!               Кончено с официальной частью.Мадам,            адью! —Ни улыбки,                  ни привета с уст ее.И пока           толпу очередную                                      загоняет Кук,расстаемся                   без рукопожатий                            по причине полного отсутствиярук.Иду —           авто дудит в дуду.Танцую — не иду.Домой!            Внимателен                                и немстою в моем окне.Напротив окон                       гладкий домгорит стекольным льдом.Горит над домом                            букв жара́ —гараж.Не гараж —                   сам бог!«Миль вуатюр,                        дё сан бокс».В переводе на простой:«Тысяча вагонов,                            двести стойл».Товарищи!                 Вы                      видали Ройльса?Ройльса,              который с ветром сросся?А когда стоит —кит.И вот этого                  автомобильного кита жподымают                 на шестой этаж!Ставши             уменьшеннее мышей,тысяча машинных малышейспит в объятиях                          гаража-коло́сса.Ждут рули —                      дорваться до руки.И сияют алюминием колеса,круглые,              как дураки.И когда            опять                     вдыхают на заревоздух           миллионом                              радиаторных ноздрей,кто заставит                    и какую дурунос вертеть                   на Лувры и скульптуру?!Автомобиль и Венера — старо́-с?Пускай!            Поновее и АХРРов и роз.Мещанская жизнь                             не стала иной.Тряхнем и мы футурстариной.Товарищ Полонский!                                 Мы не позволимлюбителям старых                               дворянских манерв лицо строителям                               тыкать мозоли,веками           натертые                          у Венер.

ОСТОРОЖНЫЙ МАРШ