Владимир Набоков - Стихи

22 октября 1920

Он знал: отрада и тревогаи все, что зримо на земле —все только бред и прихоть Бога,туман дыханья на стекле!Но от забвенья до забвеньяему был мир безмерно мил,и зной бессменный вдохновеньязвуковаятеля томил.

На крыльях чудного недугалетя вдоль будничных дорог,дружил он с многими, но другаиметь он, огненный, не мог!И в час сладчайший, час напрасный,коснувшись бледных тайн твоих,в долине лилий сладострастнойон лишь сорвал душистый стих!

Вот листопад. Бесплотным перезвономсад окроплен. Свод легок и высок.Клен отдает со вздохом и поклономпоследний свой узорный образок.И на листе огнистый ангел вышит,и радужна меж грядок борозда,и у крыльца стеклянного чуть дышитсиротка ель, как черная звезда.

Дия, мой бледный цветок, поверь ты случайному другу!Звезд непорочных полна мраморной просади глубь.Муж твой не видит, вставай, — уходи ты отсюда, молю я!Дышит стоокая ткань, сердце амфоры горит,ластятся к тучному богу блудницы, как легкие водны,брови блаженно подняв, пьет он, чудовищный Вакх,пьет он, и липкая влага, рыжую шерсть обагряя,льется по жирной груди. Тут же, в сияньи цветном,выпятив смуглый живот, пьяный мальчик, смеясь, орошаетсмятый, упавший венок рдяных уродливых роз.

Песни. Бесстыжие стоны. Золотоногая девавьется средь томных гостей, вторя движеньям любви;вот разбежался один, поймал на лету плясунью,и покатился тимпан, по полу праздно звеня.Дия, молю я, уйдем! Твой муж поседелый, беззубыйспит, благодарно прильнув к вялому юноше… Встань,выйдем мы в сад незаметно, там тихо, пустынно; гроздилунного света и мглы пышно свисают с ветвей.Сочная ночь над землей алмазным стоит вертоградом;жажду полней утолит сладость холодная звезд.

Дия, мои корабли ожидают в недальнем заливе!В край увезу я тебя стройный, как зодчего сон…Горы там, горы одни! Вырезные, немые вершины,гордо прорвав облака, внемлют бесплотным богам…Будем мы там пировать в гостях у луны величавой,рядом, на черной скале… Дия, мой бледный цветок…

19 января 1923, Берлин

Юноша, белый и легкий, пестрым платком подпоясан;ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.Встал он, на гладком лугу, за черту, проведенную мелом,голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, —выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптоюмиг, — и со звуком тугим мяч отлетает и бледноймолнией падает там, где стоит, ожидая, такой жеюноша, белый и легкий; миг, — и со звуком ответныммяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром.Мягкие синие тени бегут по траве озаренной.Поодаль зыблется вяз. На ступени, у двери стеклянной,лоснится лейка забытая. Дышат, блестят занавески.В доме прохладно и пусто, а тут, на упругой поляне,гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длитьсялегких мячей перезвон, — юности белой игра…

10 декабря 1920

* Теннис (англ.).

(Vanessa aniiopa)

Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,вот распахнулась она; сквозь этот бархат живойсладостно светится ряд васильково-лазоревых зеренвдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,то припадая к коре, то обращаясь к лучам…

О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,крылья узнаю твои, этот священный узор.

1917–1922

Мне снились полевые дали,дороги белой полоса,руль низкий, быстрые педали,два серебристых колеса.Восторг мне снился буйно-юный,и упоенье быстроты,и меж столбов стальные струны,и тень стремительной версты.

Поля, поля, и над равнинойворона тяжело летит.Под узкой и упругой шинойпесок бежит и шелестит.Деревня. Длинная канава.Сирень цветущая вокругизбушек серых. Слева, справамальчишки выбегают вдруг.

Вдогонку шапку тот бросает,тот кличет тонким голоском,и звонко собачонка лает,вертясь пред зыбким колесом.И вновь поля, и голубеетнад ними чистый небосвод.Я мчусь, и солнце спину греет,и вот нежданно поворот.

Колеса косо пробегают,не попадая в колею.Деревья шумно обступают.Я вижу старую скамью.Но разглядеть не успеваю,чей вензель вырезан на ней.Я мимо, мимо пролетаю,и утихает шум ветвей.

30 сентября 1918

Вдохновенье — это сладострастьечеловеческого «я»:жарко возрастающее счастье, —миг небытия.Сладострастье — это вдохновеньетела, чуткого, как дух:ты прозрел, ты вспыхнул на мгновенье,в трепете потух.Но когда услада грозоваяпронеслась, и ты затих, —в тайнике возникла жизнь живая:сердце или стих…

Cologne

Обезьяну в сарафанекак-то ряженый привел;вперевалку подбежала,мягко вспрыгнула на стол.Села (бисерные глазки,гнусно выпученный рот…) —с человеческой ужимкойкнигу чудище берет,книгу песен, книгу неги…А она-то лапой хвать! —вмиг обнюхала страницыи давай их вырывать!Пальцы рыжие топырит;молчаливо, с быстротойделовитою, кромсаетсердце книги золотой…

Карлик безрукий во фраке,глупый, неловкий пингвин,помнишь сиянье во мраке,синие выступы льдин?Помнишь зарницы ночные,кольца и складки огня?Помнишь туманы седыедлинного, длинного дня?

Грустная птица, смешная,глядя на нас, на людей,плачешь ли ты, вспоминаяласковых черных моржей?Помнишь ли птицу-подругу,встречи на высшей скале,вьюгу, волшебную вьюгу,снежные вихри во мгле…

Ах, эти встречи! А ныне:душный, искусственный грот,имя твое по-латыни,пятиалтынный за вход…

* Сентябрь 1917 *

К тебе, в минувшее, к иной, чудесной доле,душа моя плывет в зазубристой гондоле;осталось горе за кормой.Я рад, что до конца молчали мы упрямо,что в пышный, страшный сад не вышли мы из храмалюбви глубокой и немой:на каменных устах прекрасного былогоулыбкою горит несказанное слово,невоплощенная мечта, —как световой двойник стоцветной, вечной зыби,дрожащий, над водой, на внутреннем изгибевенецианского моста…

Восходит благовоние сыроесо дна долин, и в небе, над холмом,на трех крестах во мгле белеют трое…Там женщина, в унынии немом,на среднюю, на черную вершинуглядит, глядит… Провидеть ей дано,что в горький час ее земному сынувсего живей воспомнилось одно…Да, — с умиленьем сладостным и острым(колени сжав, лицо склонив во мглу…),он вспомнил домик в переулке пестром,и голубей, и стружки на полу.

Блаженство мое, облака и блестящие водыи все, что пригоршнями Бог мне дает!Волнуясь, душа погружается в душу природы,и розою рдеет, и птицей поет!Купаюсь я в красках и звуках земли многоликой,все яркое, стройное жадно любя.Впитал я сиянье, омылся в лазури великой,и вот, сладость мира, я славлю тебя!Я чувствую брызги и музыку влаги студеной,когда я под звездами в поле стою,и в капле медвяной, в росинке прозрачно-зеленойя Бога, и мир, и себя узнаю.Заря ли, смеясь, восстает из смятенья цветного,я к голой груди прижимаю ее…Я — в яблоке пьяная моль, и мне рая иногоне надо, не надо, блаженство мое!

Я без слез не могутебя видеть, весна.Вот стою на лугу,да и плачу навзрыд.А ты ходишь кругом,зеленея, шурша…Ах, откуда она,эта жгучая грусть!Я и сам не пойму,только знаю одно:если б иволга вдругзазвенела в лесу,если б вдруг мне в глазамокрый ландыш блеснулв этот миг, на лугу,я бы умер, весна…

1920