Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
343. "Румянец розовых щек…"
Румянец розовых щек,Глаза, как младенца, живые…Когда б я предаться им мог,Быть может, я был бы счастливый!
Когда б неподвластный разливЧувств, в груди бунтующих вечно,И сердца тревожного взрывСковать мог я жизнью беспечной;
Когда бы мечтаний мирыБесчисленней класов над нивой,Фантазии буйной пирыВ тебе я вместить мог единой;
Когда бы бездонность страстей,Догробную жажду желаньяНаполнил я лаской твоей,Насытил амврозьей лобзанья;
Когда бы в тебе, о дитя,Слил жизнь всю: восторги и горе…Но можно ли в каплю дождяВместить беспредельное море!
Но можно ли дерзостный дух,Парящий к делам, не к покою,Смирить и ослабить… и кругЧертить ему волей земною!..
Подставь лучше молнии грудь,Гонись за блудящей кометой,Несися за бурею в путь,Влюбляйся в труп, в саван одетый.
Меня же покинь, убеги!В другом сыщешь чувства наградуМои одиноки шагиВ дороге — и к небу, и к аду.
<1837>344. ЗИМНИЙ ПОХОД
«Потусклый месяц побледнел,Ночное небо голубеет,Петух в последний раз пропел,И ветер холоднее веет.Бог свет дает! Мороз скрыпит.Дорога чрез село лежит.
Из хаты утренний дымокНад кровлей низкою поднялся;Стоит он, тонок и высок,И с колокольней поравнялся.Всё небо в золоте, в огне, —Встречаем день мы на коне.
Хотя на радостный восходИ рано солнце поспешило,Но раньше мы пошли в поход:Оно в пути нас озарило.Здорово, солнышко! Свет твойПускай утешит грустный строй.
Проснулось мирное село,Хозяйка двери отворяет,Глядит поселянин в окно,Его взор радостью блистает.Ему о чем же горевать?Жена, и дети с ним, и мать…
В чужом краю привета нет.Никто нас сирых не встречает;Вздохнув, прохожий смотрит вслед,Быть может, обо мне вздыхает.Меня, друг, можно пожалеть!Ах, тяжко сиротой стареть!..
Труды нерадостно терплюПод неродными небесами;Подчас на камне ночью сплю,А утром моюся слезами.И хлеб не естся! Горек он,Чужой рукою испечен.
Прощай, прохожий! Нам грустней,Когда идем селом, бывает:Огнем кровь сердце сожигает,Как вспомнишь радость прежних дней…Прощай! В селе нам нет родных, —Собаки лают на чужих!»
Походом, песней грусть гоня,Так утром воин пел печальный;Рукой погладил он коня,Вздохнул, взглянул на путь свой дальный,И на замерзлые усыСкатились разом две слезы.
<1837>345. ПАША
Паша́ был светел; в сладкой лени На бархатном диване он лежал, Из янтаря душистый дым впивал,А голову склонил к Дильбере на колени.Гречанка то была — цветущая весна,Зефир, ручей живой, блестящая денница, Видение раскошнейшего сна, Обет восторга — красоты царица.
И вдруг отбросил он чубук,С улыбкой доброю, смеяся и жалея, Шепнул, атлас сжимая белых рук:«Ты в грека влюблена, морейская лилея!»
В негодовании, с слезами на глазах, Дрожащая, искала долго слова. «Что говоришь, душа, властитель благ! Не повторяй наветов духа злого! Кого любить?.. Бог видит грудь мою, — Ты в ней один. Клянусь отца могилой,Всем сердцем, мыслями, всем бытием люблюЕдинственно тебя, мой обладатель милый!»
Беспечно поднял он веселое чело, Не оскорбясь вопроса неудачей; Взглянул очей в прозрачное стекло, Поцеловал уста, коралл горячий. «О гурия! Ты платишь не добромЗа доброту мою! Не отвергай участья:Готов я помогать кинжалом, серебром Для вашего союза, мира, счастья.
В тайник души, друг, отвори мне дверь,Откройся в истине, не плача, не робея,Как матери родной, мне отвечай теперь:Ты в грека влюблена, морейская лилея?»
«Ах, смею ли, могу ль, должна ли я любить!..Хоть ангел бы предстал, но не сломить заклятья,Когда мне суждено твоей навеки быть,Когда, как цепью, ты сковал меня объятьем!До гробовой доски послушная раба!И, если б чувство в грудь невольницы запало, —Преступна менее и более слаба,Сто раз бы умерла, а тайны не сказала».
И обнял деву он. Ласкаяся, шутя,Играл развитыми, блестящими кудрями.«Ты правду говоришь, прекрасное дитя! Но женщина властна ли над страстями?Я не тиран, не зверь, не нильский крокодил, Чтоб голубя разрознивать с голубкой.Не будет извергом, кто так тебя любил:За ласки не воздаст насилья вечной мукой.
Готов поддерживать кинжалом власть моюИ золотом; лишь ты признайся, не краснея, —Я в ту ж минуту вас навек соединю, —Ты греку отдалась, морейская лилея?»
И, вне себя, она — у ног паши!Трепещет, не найдет речей в рыданьи горьком. «О, ты прозрел всю внутренность душиБлагим, пронзительным и милосердым оком!Так! Я нарушила, забыла вечный долг.Он мой! Люблю его! Не помогло боренье!Он морем ум топил, он солнцем сердце жег,Навеки он скрепил сердец соединенье!
Ты не разлучишь их!.. Ты добр… Тебе гарем Невольницу увядшую заменит.Чтоб осчастливить нас — не правда ли? — затемМеня ты спрашивал?.. Ах, он твой дар оценит,Он будет раб твоим желаньям и страстям,Над драгоценными он станет бдеть годами!О, сделайся отцом несчастным сиротам, Будь господом оставленной судьбами!
Всё высказала я, что только ты желал,Стыдом, надеждою и страстью пламенея…»Как тигр вскочил паша, ей в грудь вонзил кинжал,«И я сдержу обет, морейская лилея!»
В ладони хлопает — толпа предстала слуг.«Возьмите прочь ее!.. И труп окровавленныйНесите в комнату, где ждет ее супруг,Грек обезглавленный, в ночь прошлую казненный. Я слово дал. Я слову господин!Найду приличное сердцам влюбленным место! Заприте их обоих в гроб один —Да не разлучится жених с своей невестой!»
<1837>346. ИЗМЕННИЦА
Ах, певец! какое горе!Лучший цвет любви твоей,Дева милая, не споряС гордой матерью своей,Отдала иному руку!Боги, тяжкую разлуку,Неизбежной смерти вестьДайте силы перенесть!Шумной свадьбы вереницуПроводив за ворота,Уж не я тебя в ложницуПоведу, о красота!Уж не мне в тревоге новойС белоснежных юных плечЦеломудрия покровыДланью жаркою совлечь,Вняв благих богов веленьям,Пояс девы отрешитьИ стыдливые моленьяПоцелуем заглушить.Боги смертному на долюМало дали счастья, друг!Мне — беспечной жизни волю,Струны, чашу и досуг;Мне — разгул вечерних оргий,Поцелуи при луне;Но законные восторгиПредназначили не мне!
Вздох унылый, ропот томныйТщетно лишь волнуют грудь;Бессемейный и бездомный,Избираю новый путь.В край безвестный, край далекойЧашу с лирой унесу;Там забуду черноокойВероломную красу.
Я уйду — со мною вместеМузы милые уйдутИ изменнице-невестеБрачной песни не споют.Скучен будет пир венчальный,И жрецов унылых рядСовершит, как долг печальный,Утомительный обряд.Муж суровый и надменныйВ пышный дом тебя введет,Но в сокровищах вселеннойНаслажденье не живет!Видя гордые палаты,Скажешь, помня счастья сны:«Золотом они богаты,А веселием бедны!Всюду пасмурные лица,Тусклы взоры, как свинец;Здесь надежд моих гробница,Здесь любви моей конец!»
<1841>347–351. <ИЗ ЦИКЛА «ПО СЛЕДАМ АНАКРЕОНА»>
