Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы - Борис Юлианович Поплавский

иль рыбаИ вновь валилась в длинные рядыКолец змеи, бушующей игриво.

66.

Японский вечер безразлично тих.Он, как стихи Георга Иванова,Не млад, не стар. О беспредметный стих!Дымишься Ты над переулком снова.Она витает, бледная вода,Она летает, тает, обитает.Стекает, как конфета, навсегда.На бедных камнях шёлково блистает.Как смеешь ты меня не уважать!Я сух, ты говоришь. Я бел, прекрасно.Так знай: так сух платок от слёз отжат.И бел, из прачки возвратясь напрасно.Я научился говорить «Всегда»И «Никогда» и «Некогда», я вижу,Как поднимается по лестнице судьба,Кружится малость и стекает ниже.Не верю я тебе, себе, но знаю,Но вижу, как бесправны я и ты,И как река сползает ледяная,Неся с собою камни с высоты.Как бесконечно беззащитен вечер,Когда клубится в нём неяркий стих.И как пальто, надетое на плечи,Тебя покой декабрьский настиг.

67.

Игра огней и лира водопадаУбережёт от тихого распадаТаинственное счастье страшный сонПоцеловал Тебя слегка в високПусть встречи минут только помнишь полночьЯ помню счастье но не помню помощь1925

68.

Как снобы в розовых носкахКак дева в липовых доскахДоволен я своей судьбоюНе выданной а взятой с боюНа башне флаги весело вилисьИ дети хорошо себя велиТо был четверг страстной он был весёлыйС горы к нам тёк необъяснимый знойПод тяжестью своих воспоминанийЛомался я как полосатый стул

69. Страж порога

Не буффонаду и не опереткуА нечто хилое во сне во снеУвидела священная кокеткаУзрела в комфортабельной тюрьмеБыл дом силён и наглухо глубокНо на чердачном клиросе на хорахВо тьме хихикал чёрный голубокС клешнями рака и глазами вораИ только мил хозяин белобрысПродрав глаза тянулся сонно к штореДлиннейшей лапой домовая рысьЕго за шиворот хватала он не спорилИ снова сон храпел сопел вонялИ бесконечно животом раздавшисьЦарил все комнаты облапив всё занявНад теми что уснули разрыдавшисьИ долго дива перьями шуршаЗаглядывая в стёкла билась периПока вверху от счастья антрашаВыкидывал волшебный рак за дверью1925

70.

Шикарное безделие живётСлегка воркуя голоском подводнымА наверху торжественно плывётКорабль беспечальный благородныйНа нём труба где совершенный дымИ хлёсткие прекрасные машиныИ едут там (а мы на дне сидим)Шикарные и хитрые мужчиныОни вдыхают запах папиросОни зовут и к ним бежит матросС лирической восторженною минойА мы мечтаем вот бы снизу миной!Завистлив гномов подвоздушный сонмОни танцуют ходят колесомВоркуют пред решёткою каминаИ только к ним подходит водолазОни ему беспечно строят рожиПытаются разбить стеклянный глазДобыть его из-под слоновой кожиИ им смешно что ходит он как слонС свинцом в ногах (другое дело рыбы)У [них] крокет у них паркет салонСчастливое вращение счастливых.Париж 1925

Расписание Поплавского на день. Середина 1920-х

71.

Бездушно и страшно воздушноВозмутительно и лукавоЛетает трёхкрылая птицаВ неё наливают бензинНа синее дерево тихоВлезает один иностранецОн машет беленькой ручкойАрабы спали внизуОни танцевали как мышиОбеспеченные луноюОни оставались до балаОни отдавались внаёмИ было их слишком многоИ было их слишком малоПотому что поэтов не большеНе больше чем мух на снегу

72.

Лишь я дотронулся до рогаВагонной ручки, я устал,Уже железная дорогаОткрыла дошлые уста.Мы познакомились и дажеСпросили имя поутру.Ответствовал польщённый труп:Моя душа была в багаже.Средь чемоданов и посылокНа ней наклеен номерок,И я достать её не в силахИ даже сомневаюсь: прок.Так поезд шёл, везя наш тихийОднообразный диалог,Среди разнообразных стихий:На мост, на виадук, чрез лог.И мягкие его сиденьяПокрыли наш взаимный бред,И очи низлежащей тени,И возлежащего жилет.Закончив труд безмерно долгий,Среди разгорячённой тьмыНа разные легли мы полки,Сны разные узрели мы.1925

73.

Качались мы, увы, но не встречались,Таинственно качание сюда.Туда мы с искренним привольем возвращались;В строй становились мирно, как года.Безмерно удивлялись: разве этоТа родина, которую? та? ту?Но уходило прочь земное лето.Валилось сердце в смертную пяту.Пенился океан цветочным мылом.Вода вздыхала, в раковине, тая:Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,Но мы не отвечали, улетая.Кружась, не замечали, не смеялись,Не узнавали, умирая, дом.Мы никогда назад не возвращались,Хоть каждый день ко флигелю идём.И так пришли к тебе к тебе, бе! бе!Ты слышишь, козы блеют перед смертью;Как розовое милое бебе,Как чёрные таинственные черти.Париж август 925

74. Á Catulle Mendés

Я примерять люблю цилиндры мертвецов,Их надевать белёсые перчатки.Так принимают сыновья отцовИ Евы зуб на яблоке сетчатки.На розовый, холёный книжный листКладу изнемогающую рукуИ слышу тихий пароходный свистКак круговую гибели поруку.Подходит ночь, как добродушный кот,Любитель неприличия и лени;Но вот за ним убийца на коленях,Как чёрный леопард, крадётся год.Коляска выезжает на рассвете,В ней шёлковые дамы “fin de siècle”.Остановите, это смерть в карете!Взгляните, кто на эти козлы сел!Растёт возок, и вот уже полнебаОбвил, как змей, нерукотворный бич,И все бросаются и торопятся бытьПод жёлтыми колёсами. Кто не был!Но что скачок, пускай ещё скачок,Смотри, с какой невыразимой леньюЗемля вращается, как голубой зрачокСентиментального убийцы на коленях.август 1925

75.

Пролетает машина. Не верьтеКак кружащийся в воздухе снегКак печаль неизбежной смертиНелюдим этот хладный брегПолноводные осени былиНе стеснялись сады гореватьИ что первые автомобилиШли кареты как эта кроватьТа кровать где лежим холостыеПраздно мы на любильном станкеИ патронами холостымиГреем кожу зимой на вискеВыстрел выстрел фрегат сгорячаПо орудии. Зырили давечеНо Очаков на бахче зачахЗавернули за вечер и завечерСомный сон при бегах поспешахЧует кол на коллоквиум счастияДует: Ластится ходко душаК смерти рвущей на разные части1925

76.

На улице стреляли и кричалиВойска обиды: армия и флот.Мы ели пили и не отвечали,Квартиры дверь была, была оплот.Плыло, плыло разъезженное полеВ угоду экипажам сильных сном.Ещё плыло, ещё, ещё, не боле,Мы шли на дно, гуляли кверху дном.Мычало врозь разгневанное стадо,Как трам трамвай иль как не помню что.Вода катилась по трубе из сада,За ней махало крыльями пальто.На сорный свет небесного песцаДругие вылезали, вяло лая.Отец хватал за выпушку отца,Мотал как будто. Вторя: не желаю.Зверинец флотский неумело к нам.Мы врозь от них, кто врос от страха в воду.Питомник басуркуний. Время нам!В хорошую, но сильную погоду.1925

77.

Запор запоем, палочный табак.Халтурное вращение обоев!А наверху сиреневый колпак:Я не ответственен, я сплю я болен.(Катились прочь шары, как черепаКатаются, бренчат у людоеда.Бежала мысль со скоростью клопа,Отказывалось море от обеда.)Я отравляю холодно веснуБесшумным дымом полюса и круга.Сперва дымлю, потом клюю ко сну(В сортире мы сидим друг против друга.)И долго ходят духи под столом,Где мертвецы лежат в кальсонах чистых,И на проборы льют, как сны в альбом,Два глаза (газовых рожков) – любовь артиста.Запор рычит, кочуют пуфы дыма,Вращается халтурное трюмо,И тихо блещет море невредимоСредь беспрестанной перемены мод.1925

78.

А.Г.

В серейший день в сереющий в засёрыйБеспомощно болтается рукаКак человек на бричке без рессоровИли солдат ушедшего полкаЛоснящиеся щёки городовНамазаны свинцовою сурьмоюИ жалкий столб не ведая годовРуками машет занявшись луноюИ было вовсе четверо надеждПять страшных тайн и две понюшки счастьяИ вот уже готов обоз невеждГлаголы на возах в мешках причастьяБеспошлинно солдатские порткиВзлетают над ледовыми холмамиИ бешено вращаются платкиЗа чёрными пустыми поездамиСклоняется к реке холёный дымБесшумно убывая как величьеИ снова город нем и невредимСтирает с книг последние различья1925

79.

Лицо судьбы доподлинно светлоПокрытое веснушками печалиКак розовое тонкое стеклоИль кружевное отраженье шалиТак в