Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)
БАЛЛАДА О ГРОБНИЦЕ ЛЕНИНА
Это слышал я в баре у Кэйси —Савецкаво парня рассказ,Что свалил с Лубянки для горькой пьянкиИ сумел добраться до нас,От кровавой звезды уволок во льдыШрам да выбитый глаз.
Ленин спит в саркофаге, реют красные флаги, и трудяги, к плечу плечом,Словно крысы, входя, ищут нюхом вождя — прощаются с Ильичом.Смотрят пристально, чтоб бородку и лоб в сердце запечатлеть,Вобрать до конца в себя мертвеца, который не должен истлеть.Серые стены Кремля темны, но мавзолей багров,И шепчет пришлец из дальней страны: "Он не умер, он жив-здоров".Для паломников он — мерило, закон, и символ, и знак, и табу;Нужно тише идти — здесь спит во плоти их бог в хрустальном гробу.Доктора в него накачали смолу для покоя людских сердец,Ибо если бог обратится в золу, то и святости всей конец.Но я, тавариш, нынче поддал… и открою тебе секрет,Я своими глазами это видал — других свидетелей нет.
Я верно служил Савецкай стране — чекистом и палачом,Потому в живых оставаться мне всё одно не дадут нипочем;Тех, кто видел такое, не оставят в покое, будь сто раз себе на уме,За это дело только расстрела я дожидался в тюрьме.Но сумел сбежать, а в себе держать больше тайну я не могу;Бородой Ильича поклянусь сгоряча, разрази меня гром, коль солгу.На Красную площадь меня занесло — поглядеть на честной народ,На всякое Марксово кубло, что к Мавзолею прет;Толпится там москаль, грузин, туркмен, татарин-волгарь,Башкир и калмык, латыш и финн, каракалпак и лопарь,Еврей, монгол, киргиз, казах; собравшись из дальних мест,Толпа стоит со слезами в глазах, этакий ленинский съезд.Сколько лет прошло, а их божество закопать еще не пора,Они — будто плакальщики того, кто умер только вчера.Я видел их, бредущих в тоске, кротко шепча слова.У меня, понятно, плясала в башке водка, стакан или два.Шла, как всегда, людская чреда, обыденная вполне,Но с трудом в этот миг удержал я крик, ибо призрак явился мне.Да, меня отыскал этот волчий оскал: таков был только один —Никто иной, как зарезанный мной князь Борис Мазарин.
Ты не думай так, что мне б не в кабак лучше пойти, а к врачу;У алкаша тоже есть душа, я спиртом ее лечу.Без выпивки мне забыть не дано служение делу зла,За мной бегущие, как в кино, лица людей и тела.Но страшнее всех этот черный грех, позабыть я пытаюсь зряТо, как был убит Борис Мазарин, верный слуга царя.
Его, дворянина, мы взяли врасплох: нам повезло однова;И мать, и сына, и дочек всех трех прикончили мы сперва.Мы пытали его, твердя: «Говори!», — а он молчал: ишь, каков!Тогда мы распяли его на двери остриями грязных штыков.Но он с презрением бросил нам: «Чертово шакалье!Сто к одному вас я возьму, сгину за дело свое».И я задрожал и ему кинжал в глотку воткнул до конца,Чтоб затем в тюрьме утопить в дерьме готового мертвеца.Конец казаку, да и всей родне, и они б воскресли навряд…Только князь шагает прямо ко мне, и местью глаза горят.(Может, это бред, может, пьяный вздор моей головы дурной?)Так я увидал мерцающий взор человека, убитого мной.И в огне его глаз я прочел приказ, он короток был и прям;Безвольный, тупой, я слился с толпой, скорбно ползущей к дверям.Не знаю, реален он был или мним, но строго за ним в аккурат —Всё шел я за ним, всё шел за ним и скоро вошел в зиккурат.
Там свет всегда холоднее льда и дует вечный сквозняк;Спотыкаясь, в поту, как в пустоту я сделал по лестнице шаг.Я кричал бы, да горло сухостью сперло; и, его не найдя руки,Подумал — нет, уж какой там вред способны творить мертвяки.Увы, надеждам моим вопреки, он сам нащупал меня,Плечо мое зажала в тиски костлявая пятерня.Не казак удалой, а череп гнилой, проломлен высокий лоб…Вот и зал, где Ленин лежал, нетленен, всунут в хрустальный гроб.
Ступив за порог, я всё так же не мог ни вырваться, ни упасть:Будто клешня, вцепилась в меня его ледяная пясть.Вспоминать не хочу, как к Ильичу мы подошли наконец,Жестом недобрым к собственным ребрам вдруг потянулся мертвец.Затрещала рубашка, кости хрустнули тяжко, а потом единым рывкомИз груди, смеясь, выхватил князь сердца кровавый ком…Кабы просто ком бы!.. Как выглядят бомбы, я узнал на своем веку.А он хохотнул… и БОМБУ метнул прямо в ленинскую башку.За вспышкой слепящего огня раздался бешеный рев.И мир обрушился на меня, он стал кровав и багров.Потом и вовсе исчез во тьме; я очнулся, едва живой,Не то в больнице, не то в тюрьме свет мерцал над моей головой:А рядом призрачная орда ворочалась тяжело,Из всей толпы в мавзолее тогда одному лишь мне повезло.Твердили, что всё это было во сне, — а сны, понятно, не в счет, —Но по их глазам было ясно мне, что я назначен в расход.
С Лубянки в итоге я сделал ноги, да не о том рассказ,Не прими за брехню, но я объясню, как дела обстоят сейчас…Гепеу закон охраняет свой, ему никогда не спех;Мавзолей на ремонте — так не впервой: он снова открыт для всех.Там Ленин лежит на все времена, как символ, знак и табу,И плетутся вшивые племена, благодаря судьбу;Раз Ленин нетленен, то мир неизменен, протухнет — падет Совдеп,А не сгнил он покуда — охрана не худо зарабатывает на хлеб.Но к стеклянному гробу подойти ты попробуй, при этом надо учесть:Нетленная рожа на воск похожа… но это же воск и есть.Расскажут тебе про искусство врача, про чудотворный бальзам,Но там — лишь чучело Ильича, уж поверь ты моим глазам.Бомба брошена в гроб прямо в лысый лоб, это я увидеть успел.Всё гремит надо мной гул волны взрывной… а Ленин, выходит, цел?Я кричу, и пусть дрожит мавзолей: кто придумал такую дрянь?Не веришь — времени не пожалей, пойди туда да и глянь.Ты решил — смутьян безумен и пьян… Нет, я не полезу в раж,Рубану сплеча: там нет Ильича, там лежит восковой МУЛЯЖ.
Это слышал я в баре у Кэйси —Савецкаво парня рассказ,Это был пролетарий с развороченной харейПредставитель народных масс.Ну, а если поймешь, где тут правда, где ложь, —Стало быть, в добрый час.
ТЕОДОР КРАМЕР (1897–1958)
ЗИМНЯЯ ГАВАНЬ
Мойше Розенблит на месте старомутомился бизнес делать свой,взял да и пошел со всем товаромк Гавани далекой Грузовой.Спустится матрос с холодных сходени решит на корточки присесть, —а товар у Мойше превосходен:есть ножи и есть любая жесть.Мойше Розенблит,или что болит?Кто тебе шататься тут велит?От реки ползет холодный морок,и шпана не слышит отговорок,Мойше Розенблит, ты старый жид!
Мойше Розенблит с лотком на пузе,что ни вечер, заявлялся в порт,научился разбираться в грузе,различал второй и третий сорт.Он смотрел, как флот уходит в рейсы,но имел достаточно умане бурчать, коль дергали за пейсы:грогом надирался задарма.Мойше Розенблит,что за странный вид,что в порту тебя так веселит?От реки ползет холодный морок,и шпана не слышит отговорок,Мойше Розенблит, ты старый жид!
Мойше Розенблит тропой в туманек мельнице добрался водяной.Утром он по дырам на кафтанебыл опознан уличной шпаной.Дождь, рассвет не темен и не светел,вот и Мойше подошел черед;те, кого вчера жестянщик встретил,слышали, как тихо он поет:Мойше Розенблит,плюнь на грустный вид,больше ничего не заболит!От реки ползет холодный морок,и шпана не слышит отговорок,Мойше Розенблит, ты старый жид!
ИНТЕРНИРОВАННЫЕ ХАЙТОНА[2]
