Анна Присманова - Туманное Звено. Стихотворения

«Жаждет влаги обугленный бор…»

Жаждет влаги обугленный бор.Изогнулись дерев поясницы.Гробовой беспросветный укорв кругляках остывающей птицы.

О, в жаровне над жаром оса!Столкновенье зари с палачами!Сиротинушка, чьи волосатолько солнце ласкает лучами.

Белый воздух, который виситпоутру над сырым листопадом.Белый лекарь, который косит,чтоб с предсмертным не встретиться взглядом…

Что дороже нам: розы иль рожь?Днем — глаза мы за пазуху прячем.(Теснота. Ослепление. Ложь.)Ночь. И что ж? Мы от зрячести плачем.

«Разве помнит садовник, откинувший стекла к весне…»

Разве помнит садовник, откинувший стекла к весне,как всю зиму блистали в них белые стебли мороза?Разве видит слепой от рожденья хотя бы во сне,как, пылая над стеблем, весною красуется роза?

Проза в полночь стиху полагает нижайший поклон.Слезы служат ему, как сапожнику в деле колодка.На такой высоте замерзает воздушный баллон,на такой глубине умирает подводная лодка.

Нас сквозь толщу воды не услышат: кричи — не кричи.Не для зверя рожок, что трубит на осенней ловитве.Ведь и храм не услышит, как падает тело свечи,отдававшей по капле себя на съеденье молитве.

«Недолговечна полная луна…»

Недолговечна полная луна.Уже, взгляните, месяц на ущербе.Трещат дрова под краем колуна,но клок гнезда уже висит на вербе.

Двулики яйца, в хрупкой пеленелелея солнца и луны начало.Сто лет назад при этой же лунедитя огромный колокол качало.

Как знаменщик таскает славный флаг,так я иллюстрирoванного томастолбцы таскаю в памяти. Но какдоставлю их до земляного дома?

Под лилиями мартовской луныспят ангелы, хоть их и не бывает.И лишь Мартынов в стане сатаныпро верный выстрел свой не забывает.

Забуду ль, как влачил мою кроватьна кручи демон, в тучный драп одетый?Его привыкли Лермонтовым звать,но он с другой был, знаю я, планеты.

Пошла я, в узкий ранец мой вложивтого корнета синее сиянье.И посейчас тот бедный ранец жив,но ах, взгляни — какое в нем зиянье!

ДОРОГА

Спи, тополь, спи — иль наявуот тли погибнешь здешних мест.Пока ты веткой в синеву,червяк твою средину ест.

Как хочешь листья золоти —в них осени не скроешь ног.И в стих должна слеза войти,чтоб он дойти до сердца мог.

Чуть виден путь. Нас водит бесиз ниоткуда в никуда.Вдали шумит отчизны лес,гуляет севера вода.

Хоть нынче ритмы у химер,у нас же битвы на носу —того монаха, например,припомним, что рыдал в лесу.

Была Тамара за стеной,ее моленье не спасло —сияло нимбом под лунойворонокудрое чело.

Но побелели, что мороз,твои, о ангел, волоса,когда ты Лермонтова несживую душу в небеса.

«Найдя мешок нездешнего добра…»

Найдя мешок нездешнего добра,мечтатели слоняются в бездельи.Встречаются каскады серебраи в самом неотесанном ущельи.

Внизу — концы бездомные журчат,начало порождается вершиной.Рождается желтком крыло галчат,свирель — отверстьем в трубке камышиной.

Вот облако у горного горбаостановилось греть кривую спину…Спи, Лермонтов! Скрипучая арбавезет тебя, могучего, в ложбину.

Пятнадцатого каждый год числаиюля, отдавая дань разлукес тем, коего обида унесла, —река Дарьял выходит из русла,гора Машук заламывает руки.

«Нас точит время кончиком ножа…»

Нас точит время кончиком ножа.Вблизи итог несложного сложенья.Щитом ладонь на сердце положа,мы всходим. Небо. Головокруженье.

Ах, за день сердцу страшно много силступенями сложить необходимо,чтоб ночью ветр нам волосы носил,носил… небесного сиянья мимо.

С одышкой мы в этаж взошли восьмойи вот висим над бездной на балконе.Но, душенька, остался голос мойна самом дне, на муравьином лоне.

Оттуда лучше видит он полет.Куда ему в редеющие сферы?Не стратосферы дай ему оплот —святых сестер: любви, надежды, веры!

ПОТОНУВШИЙ КОЛОКОЛ

В полночь в озеро скатилидухи колокол с горы.Стал звонить он из-под лилий,потонувший, с той поры.

Горе! Колокольный мастерв горы плоть свою понес.И жена его в несчастьивыплакала крынку слез.

Там, где Виттиха мышонкакормит, лешего пасут,видишь, двое в рубашонкахтащат горести сосуд.

Эти водоросли, слезы,эти голые птенцы,в эти горькие морозыэти дальние концы.

В стужу рубка. Мелким стукомдровосек считает снег.О, внемлите этим звукам —стонет будто человек.

О, взгляните в глубь покоя,в дом, упавший в водоем, —в отраженье, в жизнь, из коеймы живыми — не уйдем!

«Так уходят в сумрак поезда…»

Так уходят в сумрак поезда,так в музеях старятся амфоры,так зимою птицы иногдаразбивают грудь о семафоры.

Жмется жизнь под арками моста:нищие укутаны газетой.Счастье для газетного листа —греть он может спину жизни этой!

Но лишен тетрадный складный листэтого завидного удела.Лист мой, понапрасну ты речист:никому до слов твоих нет дела.

Молоку предписано скисать,молочаю — соки лить над полем.Но о смерти зрело написатьможет тот лишь, кто смертельно болен.

ВОСК

Зерно в земле созрело и взошло.Цветок висит, виясь серьгою длинной.До круч его дыхание дошло,а стебель всё качается над глиной.

К полудню посетит его пчелаи улетит, забрав с собой пожитки,чтоб к празднику душа его моглалить на церковный камень пламень жидкий.

Жужжание осиного гнезда —несносное бесплодное дрожанье;зато пчела (звенящая звезда)имеет золотое содержанье.

Пусть теплый мед клетчатки золотойдает питанье плоти человека,чей дух идет к Психее нежной, к той,которая ведет его от века…

Смола струит вдоль сосен янтари,и слабость белым облаком летает.Ах, в этот час гори, свеча, гори —пусть воск тяжелый твой по капле тает!

ТЕНЬ В ХАРЧЕВНЕ

Там, где в ведре воздушной шапкойвстает дыханье молока, —вступает топка в дом охапкой,во тьму — с подсвечником рука.

Свеча вошла, на гроздь обоев,на гвоздь — свой зыбкий свет лия,и стало в комнате нас двое:на стенке тень моя и я.

Сродни нам лестница харчевни,на буквах — золота налет,ее окошек контур древний,ее холста суровый лед.

Нам сладко в кислом доме спится!Ах, нам бы над ложбиной сейпод крепким солнцем двигать спицыи хворостиной гнать гусей!

Но тень моя иного хочет,и для чернильного ведрапучок гусиных перьев точити водит ими до утра.

Привыкла тень — о, немудреныйдагерротипный аппарат, —являть в одежде похороннойкрупней наш облик троекрат.

Уходит голос в лист бумажный,линяет волос в силу лет.Но постоянен наш протяжный,наш важный черный силуэт.

«Напуганы вороньим граем…»