Николай Майоров - Избранное
Дождь прошел
Врёшь, сестра, —Мне жить с тобой не вместе!Не стыди ты парня,Что с утраПотянуло к розовой невесте,Как к вратам апостола Петра.Снится мне она в подушках белых,В жёлтых лентах,В бусах из стекла,И идёт от царственного телаЗапах еле слышного тепла.Вот она!Её не жалят змеи,К ней в ладони падают орлы,Я б взглянул,Да — глаз поднять не смею,Что-то веки дюже тяжелы.Крылья рук её порозовели.Чтоб скучать царевне не пришлось,Там садовникГармонист СавелийХодит с лейкойПромеж двух берёз.Грядок нет,А есть трава густая,Так густа,Что только, охнув, лечь…Слушай — ты!Садовника оставим,Не о нём завёл я эту речь.На меня повеяло ветрами.Золотой,Нездешней стороны.…Дождь пошёл,И бьются стёкла в раме.На Неве мосты разведены.
1938
М. Соколов. Дама
Ревность
Что вспомнил я?.. Самцов тупую похоть,чужую нежность, ревности петлюиль руку, обнажённую по локоть,той женщины, с которой я не сплю?
Но что б ни вспомнил —я тебя не видел.Простое любопытство истребя,я даже пальцем, жестом не обидел, —лишь взгляд отвёл в восторге от тебя.
Я вздрогнул лишь. И вновь, как полумёртвый,я в третий раз пытался подойтик твоим рукам и вздохам, и в четвёртыйпочти что подошёл. Почти.
Я знал тебя. Ты здесь. Ты где-то рядом.Я знал, что расстоянье — как и смерть —между прикосновением и взглядомне каждому дано преодолеть.
И я прошёл. Не задевая. Мимо.Забыв дышать. Шагами мертвеца.Так с папирос — почти неразличимы —косые струйки розового дымапроходят мимо твоего лица.
Я знать хочу — я вовсе не ревную, —придёт ли тот герой, кому, смеясь,ты разрешишь любить тебя вплотную,касаний грубых пальцев не боясь?
Всё просто так:чужие видеть губы,хотеть касаться их и, не любя,одной рукой, одним движеньем грубым,одним лишь жестом взять суметь тебя.
1939
«Дыша табачным перегаром…»
Дыша табачным перегаром,смежив усталые глаза,я жду последнего удара
твоих ресниц, моя гроза.
Он близок, тот удар. Он близок.Я жду, от счастья онемев,когда ты бросишь этот вызов,вполоборота посмотрев.
И будет он неотразим,великолепен, неминуем, —пощёчиной иль поцелуемон мне уж слышится вблизи.
Как ты, упрям и привередлив,я жду…Молчанье. Вздохи лишь.Ударь, ударь: опасно медлить,когда над пропастью висишь…Окно и осень. Стены в пакле.Ширяет ветер — лют и храбр…Тобою дни мои пропахли,как стеарином — канделябр.
1938
Закат
Где-то в небе за Дунаем,у склонившихся Карпат,перья жёлтые роняя,таял розовый закат.Ветры спали солнца ради,тени с гор в равнины шли.Кто-то долго нежно гладилгрудь истерзанной земли.И она вздыхала томнов ослепительный опал:в небе плыл закат огромный,Перья жёлтые ронял.
1937
«Здесь всё не так…»
Здесь всё не так.Здесь даже день короткий.У моря тоже свой диапазон.И мнится мне — моя уходит лодка,Впиваясь острым краем в горизонт.Я буду плыть. Забуду дом и берег,Чужие письма, встречи, адреса,Забуду землю, где цветут поверья.Где травы меркнут раньше, чем леса.Мне только б плыть,Мне надо очень мало:Простор и море, искорку огняДа имя то, которым называлаТы у шального берега меня.Вот и сейчас мне мнится —На закатеУходит лодка. Верный взмах весла.И тот же голос слышится, и платьеТо самое, в котором ты была.Придёт гроза,И встанет ночь в прибое.Последний довод к жизни истребя,Доколе плыть я буду за тобою,За светлым небом, блузкой голубою?Иль, может, вовсе не было тебя?
1939
Ветер
Сквозной, он шёл наперерез
жаре. И вопреки июльской лени
он взмыл в сухое небо. Лес
упал, взмолившись, на колени.
И с неба солнце пало в заводь:
неподалёку — так светла —
с полузакрытыми глазами
на пляже женщина спала.
Был след руки, как ложе мола,
и пели путанно пески,
как ныла в этом сгибе голом
боль тяжелеющей тоски.
Тоски по лету, по воде,
по дрожи стёсанных уключин,
по крику детскому. Но где
тот ветер счастью был научен?
1938
Б. Пророков. Лист из альбома
В грозу
Он с моря шёл, тот резкий ветер,Полз по камням и бил в глаза.За поворотом свай я встретилТебя. А с моря шла гроза.Кричали грузчики у мола,И было ясно: полчасаЕдва пройдёт, как сон тяжёлый,И вздрогнет неба полоса.И гром ударит по лебёдкам.Мне станет страшно самому.Тогда, смотри, не выйди к лодкам:В грозу и лодки ни к чему.А ты пришла. Со мной осталась.И я смотрел, запрятав страх,Как небо, падая, ломалосьВ твоих заплаканных глазах.Смешалось всё: вода и щебень,Разбитый ящик, пыль, цветы.И, как сквозные раны в небе,Разверзлись молнии. И тыВсё поняла…
1939
Рождение искусства
Приду к тебе и в памяти оставлюЗастой вещей, идущих на износ,Спокойный сон ночного ЯрославляИ древний запах бронзовых волос.Всё это так на правду непохожеИ вместе с тем понятно и светло,Как будто я упрямее и строжеВзглянул на этот мир через стекло.И мир встаёт — столетье за столетьем,И тот художник гениален был,Кто совершенство форм его заметилИ первый трепет жизни ощутил.И был тот час, когда, от стужи хмурый,И грубый корм свой поднося к губе,И кутаясь в тепло звериной шкуры,Он первый раз подумал о тебе.
Он слышал голос ветра многоустыйИ видел своды первозданных скал.Влюбляясь в жизнь, он выдумал искусствоИ образ твой в пещере изваял.
Пусть истукан массивен был и грубИ походил скорей на чью-то тушу.Но человеку был тот идол люб:Он в каменную складку губВсё мастерство вложил своё и душу.Так, впроголодь живя, кореньями питаясь,Он различил однажды неба цвет.Тогда в него навек вселилась завистьК той гамме красок. Он открыл секретБессмертья их. И где б теперь он ни был,Куда б ни шёл, он всюду их искал.Так, раз вступив в соперничество с небом,Он навсегда к нему возревновал.Он гальку взял и так раскрасил камень,Такое людям бросил торжество,Что ты сдалась, когда, припав губамиК его руке, поверила в него.Вот потому ты много больше значишь,Чем эта ночь в исходе сентября,Что даже хорошо, когда ты плачешь,Сквозь слёзы о прекрасном говоря.
1939
«Тогда была весна. И рядом…»
Тогда была весна. И рядомС помойной ямой на дворе,В простом строю равняясь на дом,Мальчишки строились в кареИ бились честно. ПолагалосьБить в спину, в грудь, ещё — в бока.Но на лицо не поднималасьСухая детская рука.
А за рекою было поле.Там, сбившись в кучу у траншей,Солдаты били и кололиТаких же, как они, людей.И мы росли, не понимая,Зачем туда сошлись полки:Неужли взрослые играют,Как мы, сходясь на кулаки?
Война прошла. Но нам осталасьПростая истина в удел,Что у детей имелась жалость,Которой взрослый не имел.А ныне вновь война и порохВошли в большие города,И стала нужной кровь, которойМы так боялись в те года.
1940
