Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения
1923
Грифельная ода
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось...
Звезда с звездой – могучий стык,Кремнистый путь из старой песни,Кремня и воздуха язык,Кремень с водой, с подковой перстень.На мягком сланце облаковМолочный грифельный рисунок -Не ученичество миров,А бред овечьих полусонок.
Мы стоя спим в густой ночиПод теплой шапкою овечьей.Обратно в крепь родник журчитЦепочкой, пеночкой и речью.Здесь пишет страх, здесь пишет сдвигСвинцовой палочкой молочной,Здесь созревает черновикУчеников воды проточной.
Крутые козьи города,Кремней могучее слоенье;И все-таки еще гряда -Овечьи церкви и селенья!Им проповедует отвес,Вода их учит, точит время,И воздуха прозрачный лесУже давно пресыщен всеми.
Как мертвый шершень возле сот,День пестрый выметен с позором.И ночь-коршунница несетГорящий мел и грифель кормит.С иконоборческой доскиСтереть дневные впечатленьяИ, как птенца, стряхнуть с рукиУже прозрачные виденья!
Плод нарывал. Зрел виноград.День бушевал, как день бушует.И в бабки нежная игра,И в полдень злых овчарок шубы.Как мусор с ледяных высот -Изнанка образов зеленых -Вода голодная течет,Крутясь, играя, как звереныш.
И как паук ползет ко мне -Где каждый стык луной обрызган,На изумленной крутизнеЯ слышу грифельные визги.Ломаю ночь, горящий мел,Для твердой записи мгновенной.Меняю шум на пенье стрел,Меняю строй на стрепет гневный.
Кто я? Не каменщик прямой,Не кровельщик, не корабельщик,-Двурушник я, с двойной душой,Я ночи друг, я дня застрельщик.Блажен, кто называл кременьУчеником воды проточной.Блажен, кто завязал ременьПодошве гор на твердой почве.
И я теперь учу дневникЦарапин грифельного лета,Кремня и воздуха язык,С прослойкой тьмы, с прослойкой света;И я хочу вложить перстыВ кремнистый путь из старой песни,Как в язву, заключая в стык -Кремень с водой, с подковой перстень.
1923, 1937
Париж
Язык булыжника мне голубя понятней,Здесь камни – голуби, дома – как голубятни.И светлым ручейком течет рассказ подковПо звучным мостовым прабабки городов.
Здесь толпы детские – событий попрошайки,Парижских воробьев испуганные стайки,Клевали наскоро крупу свинцовых крох -Фригийской бабушкой рассыпанный горох.И в памяти живет плетеная корзинка,И в воздухе плывет забытая коринка,И тесные дома – зубов молочных рядНа деснах старческих, как близнецы, стоят.
Здесь клички месяцам давали, как котятам,И молоко и кровь давали нежным львятам;А подрастут они – то разве года дваДержалась на плечах большая голова!Большеголовые там руки подымалиИ клятвой на песке, как яблоком, играли...
Мне трудно говорить – не видел ничего,Но все-таки скажу: я помню одного,-Он лапу поднимал, как огненную розу,И, как ребенок, всем показывал занозу,Его не слушали: смеялись кучера,И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.Афиши клеили, и ставили капканы,И пели песенки, и жарили каштаны,И светлой улицей, как просекой прямой,Летели лошади из зелени густой!
1923
***
Как тельце маленькое крылышкомПо солнцу всклянь перевернулосьИ зажигательное стеклышкоНа эмпирее загорелось.
Как комариная безделицаВ зените ныла и звенелаИ под сурдинку пеньем жужелицВ лазури мучилась заноза:
– Не забывай меня, казни меня,Но дай мне имя, дай мне имя!Мне будет легче с ним, пойми меня,В беременной глубокой сини.
1923
1 января 1924
Кто время целовал в измученное темя,-С сыновьей нежностью потомОн будет вспоминать, как спать ложилось времяВ сугроб пшеничный за окном.Кто веку поднимал болезненные веки -Два сонных яблока больших,-Он слышит вечно шум – когда взревели рекиВремен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелинаИ глиняный прекрасный рот,Но к млеющей руке стареющего сынаОн, умирая, припадет.Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,Еще немного – оборвутПростую песенку о глиняных обидахИ губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!Боюсь, лишь тот поймет тебя,В ком беспомо'щная улыбка человека,Который потерял себя.Какая боль – искать потерянное слово,Больные веки подниматьИ с известью в крови для племени чужогоНочные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сынаТвердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,И некуда бежать от века-властелина...Снег пахнет яблоком, как встарь.Мне хочется бежать от моего порога.Куда? На улице темно,И, словно сыплют соль мощеною дорогой,Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,Недалеко, собравшись как-нибудь,-Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,Все силюсь полость застегнуть.Мелькает улица, другая,И яблоком хрустит саней морозный звук,Не поддается петелька тугая,Все время валится из рук.
Каким железным скобяным товаромНочь зимняя гремит по улицам Москвы,То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паромИз чайных розовых – как серебром плотвы.Москва – опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!Не обессудь, теперь уж не беда,По старине я принимаю братствоМороза крепкого и щучьего суда.
Пылает на снегу аптечная малина,И где-то щелкнул ундервуд,Спина извозчика и снег на пол-аршина:Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.Зима-красавица, и в звездах небо козьеРассыпалось и молоком горит,И конским волосом о мерзлые полозьяВся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,Глотали снег, малину, лед,Все шелушиться им советской сонатинкой,Двадцатый вспоминая год.Ужели я предам позорному злословью -Вновь пахнет яблоком мороз -Присягу чудную четвертому сословьюИ клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?Какую выдумаешь ложь?То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш -И щучью косточку найдешь;И известковый слой в крови больного сынаРастает, и блаженный брызнет смех...Но пишущих машин простая сонатина -Лишь тень сонат могучих тех.
1924, 1937
***
Нет, никогда, ничей я не был современник,Мне не с руки почет такой.О, как противен мне какой-то соименник,То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелинаИ глиняный прекрасный рот,Но к млеющей руке стареющего сынаОн, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки -Два сонных яблока больших,И мне гремучие рассказывали рекиХод воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белелаСкладная легкая постель,И странно вытянулось глиняное тело,-Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового -Какая легкая кровать!Ну что же, если нам не выковать другого,Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палаткеВек умирает,– а потомДва сонных яблока на роговой облаткеСияют перистым огнем.
1924
***
Вы, с квадратными окошкамиНевысокие дома,-Здравствуй, здравствуй, петербургскаяНесуровая зима.
И торчат, как щуки, ребрамиНезамерзшие катки,И еще в прихожих слепенькихВаляются коньки.
А давно ли по каналу плылС красным обжигом гончар,Продавал с гранитной лесенкиДобросовестный товар?
Ходят боты, ходят серыеУ Гостиного двора,И сама собой сдираетсяС мандаринов кожура;
И в мешочке кофий жареный,Прямо с холоду – домой:Электрическою мельницейСмолот мокко золотой.
Шоколадные, кирпичныеНевысокие дома,-Здравствуй, здравствуй, петербургскаяНесуровая зима!
И приемные с роялями,Где, по креслам рассадив,Доктора кого-то потчуютВорохами старых «Нив».
После бани, после оперы,Все равно, куда ни шло,Бестолковое, последнееТрамвайное тепло...
1925
***
Сегодня ночью, не солгу,По пояс в тающем снегуЯ шел с чужого полустанка.Гляжу – изба, вошел в сенцы,Чай с солью пили чернецы,И с ними балует цыганка...
У изголовья вновь и вновьЦыганка вскидывает бровь,И разговор ее был жалок:Она сидела до зариИ говорила: – ПодариХоть шаль, хоть что, хоть полушалок.
Того, что было, не вернешь.Дубовый стол, в солонке ножИ вместо хлеба – еж брюхатый;Хотели петь – и не смогли,Хотели встать – дугой пошлиЧерез окно на двор горбатый.
И вот – проходит полчаса,И гарнцы черного овсаЖуют, похрустывая, кони;Скрипят ворота на заре,И запрягают на дворе;Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.С водою разведенный мел,Хоть даром, скука разливает,И сквозь прозрачное рядноМолочный день глядит в окноИ золотушный грач мелькает.
1925
