Сборник - Поэзия Серебряного века (Сборник)

Валерий Брюсов

Валерий Яковлевич Брюсов занимал одно из главенствующих мест в русской литературе начала прошлого века, открыв и проложив немало новых путей ее развития. Обладая необыкновенным трудолюбием и эрудицией, Брюсов выступал не только как поэт: он был историком и литературоведом, переводчиком и драматургом, писал исследования по теории стихосложения. Поэтический мир Брюсова практически всеохватен: стихи его отличаются тематическим многообразием, неустанным поиском новых форм.

Являясь одним из основателей и теоретиков символизма, Брюсов не разделял взглядов своих единомышленников на символизм как на миропонимание. Для него это была только литературная школа. Брюсов настойчиво отстаивал право художника на свободу, заявляя, что поэт должен стоять вне общественной, философской и религиозной борьбы.

Мы встретились с нею случайно,И робко мечтал я об ней,Но долго заветная тайнаТаилась в печали моей.

Но раз в золотое мгновеньеЯ высказал тайну свою;Я видел румянец смущенья,Услышал в ответ я “люблю”.

И вспыхнули трепетно взоры,И губы слилися в одно.Вот старая сказка, которойБыть юной всегда суждено.

Есть тонкие властительные связиМеж контуром и запахом цветка.Так бриллиант невидим нам, покаПод гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,Бегущие, как в небе облака,Окаменев, живут потом векаВ отточенной и завершенной фразе.

И я хочу, чтоб все мои мечты,Дошедшие до слова и до света,Нашли себе желанные черты.

Пускай мой друг, разрезав том поэта,Упьется в нем и стройностью сонета,И буквами спокойной красоты!

Тень несозданных созданийКолыхается во сне,Словно лопасти латаний[41]На эмалевой стене.

Фиолетовые рукиНа эмалевой стенеПолусонно чертят звукиВ звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски,В звонко-звучной тишине,Вырастают, словно блестки,При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженныйПри лазоревой луне…Звуки реют полусонно,Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданийС лаской ластятся ко мне,И трепещет тень латанийНа эмалевой стене.

Юноша бледный со взором горящим,Ныне даю я тебе три завета:Первый прими: не живи настоящим,Только грядущее – область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,Сам же себя полюби беспредельно.Третий храни: поклоняйся искусству,Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором смущенным!Если ты примешь моих три завета,Молча паду я бойцом побежденным,Зная, что в мире оставлю поэта.

Ты – женщина, ты – книга между книг,Ты – свернутый, запечатленный свиток;В его строках и дум и слов избыток,В его листах безумен каждый миг.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!Он жжет огнем, едва в уста проник;Но пьющий пламя подавляет крикславословит бешено средь пыток.

Ты – женщина, и этим ты права.От века убрана короной звездной,Ты – в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,Тебе мы служим, тверди гор дробя,И молимся – от века – на тебя!

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножо н не вырвешь свой клинок…

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,Как и в былые дни, отточенный и острый.Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,И песня с бурей вечно сестры.

Когда не видел я ни дерзости, ни сил,Когда все под ярмом клонили молча выи,Я уходил в страну молчанья и могил,В века, загадочно былые.

Как ненавидел я всей этой жизни строй,Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,Не веря в робкие призывы.

Но чуть заслышал я заветный зов трубы,Едва раскинулись огнистые знамена,Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,Я вторю грому с небосклона.

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,Как прежде, пробежал по этой верной стали,И снова я с людьми, – затем, что я поэт,Затем, что молнии сверкали.

Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,Мне странен ваш неокрыленный крик,Но, в шумном круге, к вашей общей чашеИ я б, как верный, клятвенно приник!

Где вы – гроза, губящая стихия,Я – голос ваш, я вашим хмелем пьян,Зову крушить устои вековые,Творить простор для будущих семян.

Где вы – как Рок, не знающий пощады,Я – ваш трубач, ваш знаменосец я,Зову на приступ, с боя брать преграды,К святой земле, к свободе бытия!

Но там, где вы кричите мне: “Не боле!”Но там, где вы поете песнь побед,Я вижу новый бой во имя новой воли!Ломать – я буду с вами! строить – нет!

Ты должен быть гордым, как знамя;Ты должен быть острым, как меч;Как Данту, подземное пламяДолжно тебе щеки обжечь.

Всего будь холодный свидетель,На все устремляя свой взор.Да будет твоя добродетель —Готовность взойти на костер.

Быть может, все в жизни лишь средствоДля ярко-певучих стихов,И ты с беспечального детстваИщи сочетания слов.

В минуты любовных объятийК бесстрастью себя приневоль,И в час беспощадных распятийПрославь исступленную боль.

В снах утра и в бездне вечернейЛови, что шепнет тебе Рок,И помни: от века из тернийПоэта заветный венок.

Я изменял и многому и многим,Я покидал в час битвы знамена,Но день за днем твоим веленьям строгимДуша была верна.

Заслышав зов, ласкательный и властный,Я труд бросал, вставал с одра, больной,Я отрывал уста от ласки страстной,Чтоб снова быть с тобой.

В тиши полей, под нежный шепот нивы,Овеян тенью тучек золотых,Я каждый трепет, каждый вздох счастливыйВместить стремился в стих.

Во тьме желаний, в муке сладострастья,Вверяя жизнь безумью и судьбе,Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,Чтоб рассказать тебе!

Когда стояла смерть, в одежде черной,У ложа той, с кем слиты все мечты,Сквозь скорбь и ужас я ловил упорноВсе миги, все черты.

Измучен долгим искусом страданий,Лаская пальцами тугой курок,Я счастлив был, что из своих признанийТебе сплету венок.

Не знаю, жить мне много или мало,Иду я к свету иль во мрак ночной, —Душа тебе быть верной не устала,Тебе, тебе одной!

Три женщины – белая, черная, алая —Стоят в моей жизни. Зачем и когдаВы вторглись в мечту мою? Разве немало яЛюбовь восславлял в молодые года?

Сгибается алая хищной пантероюИ смотрит обманчивой чарой зрачков,Но в силу заклятий, знакомых мне, верую:За мной побежит на свирельный мой зов.

Проходит в надменном величии чернаяИ требует знаком – идти за собой.А, строгая тень! уклоняйся, упорная,Но мне суждено для тебя быть судьбой.

Но клонится с тихой покорностью белая,Глаза ее – грусть, безнадежность – уста.И странно застыла душа онемелая,С душой онемелой безвольно слита.

Три женщины – белая, черная, алая —Стоят в моей жизни. И кто-то поет,Что нет, не довольно я плакал, что мало яЛюбовь воспевал! Дни и миги – вперед!

За полем снежным – поле снежное,Безмерно-белые луга;Везде – молчанье неизбежное,Снега, снега, снега, снега!

Деревни кое-где расставлены,Как пятна в безднах белизны:Дома сугробами задавлены,Плетни под снегом не видны.

Леса вдали чернеют, голые, —Ветвей запутанная сеть.Лишь ветер песни невеселыеВ них, иней вея, смеет петь.

Змеится путь, в снегах затерянный:По белизне – две борозды…Лошадка, рысью неуверенной,Новит чуть зримые следы.

Но скрылись санки – словно, белая,Их поглотила пустота;И вновь равнина опустелаяНема, беззвучна и чиста.

И лишь вороны, стаей бдительной,Порой над пустотой кружат,Да вечером, в тиши томительной,Горит оранжевый закат.

Огни лимонно-апельсинныеНа небе бледно-голубомДрожат… Но быстро тени длинныеЗакутывают все кругом.

Июльский сумрак лепитсяК сухим вершинам лип;Вся прежняя нелепицаВлита в органный всхлип;Семь ламп над каруселями —Семь сабель наголо,И белый круг усеяли,Чернясь, ряды голов.

Рычи, орган, пронзительно!Вой истово, литавр!Пьян возгласами зритель, ноПьян впятеро кентавр.Гудите, трубы, яростно!Бей больно, барабан!За светом свет по ярусам, —В разлеты, сны, в обман!

Огни и люди кружатся,Скорей, сильней, вольней!Глаза с кругами дружатся,С огнями – пляс теней.Круги в круги закружены,Кентавр кентавру вслед…Века ль обезоруженыБеспечной скачкой лет?

А старый сквер, заброшенный,Где выбит весь газон,Под гул гостей непрошеныхГлядится в скучный сон.Он видит годы давниеИ в свежих ветках дни,Где те же тени вставлены,Где те же жгут огни.

Все тот же сумрак лепитсяК зеленым кронам лип;Вся древняя нелепицаВлита в органный всхлип…Победа ль жизни трубится —В век, небылой досель, —Иль то кермессы[42] РубенсаВновь вертят карусель?

Андрей Белый