Игорь Северянин - Полное собрание стихотворений
Благодаря, быть может, Вите,
И я – заправский рыболов.
В моей благословенной Суде -
В ту пору много разных рыб,
Я, постоянно рыбу удя,
Знал каждый берега изгиб.
Лещи, язи и тарабары,
Налимы, окуни, плотва.
Ах, можно рыбою амбары
Набить, и это не слова!..
Водились в Суде и стерлядки,
И хариус среди стремнин…
Я убежал бы без оглядки
В край голубых ее глубин!
…О Суда! Голубая Суда,
Ты, внучка Волги! дочь Шексны!
Как я хочу к тебе отсюда
В твои одебренные сны!..
21
Был месяц, скажем мы, центральный,
Так называемый – июль.
Я плавал по реке хрустальной
И, бросив якорь, вынул руль.
Когда развесельная стихла
Вода, и настоялась тишь,
И поплавок, качаясь рыхло,-
Ты просишь: “И его остишь!”-
В конце концов на месте замер,
Увидел я в зеркальной раме
Речной – двух небольших язей,
Холоднокровных, как друзей,
Спешивших от кого-то в страхе;
Их плавники давали взмахи.
За ними спешно головли
Лобастомордые скользили,
И в рыбьей напряженной силе
Такая прыть была. Цели
Сорожек, точно на буксире,
И, помню, было их четыре.
И вдруг усастый черный черт
Чуть не уткнулся носом в борт,
Свои усища растопырив,
Усом задев мешок с овсом:
Полуторасаженный сом.
Гигант застыл в оцепененьи,
И круглые его глаза,
С моими встретясь на мгновенье,
Поднялись вверх, и два уса
Зашевелились в изумленьи,
Казалось – над открытым ртом…
Сом ждал, слегка руля хвостом.
Я от волненья чуть не выпал
Из лодки и, взмахнув веслом,
Удары на него посыпал,
Идя в азарте напролом.
Но он хвостом по лодке хлопнул
И окатил меня водой,
И от удара чуть не лопнул
Борт крепкий лодки молодой.
Да: “молодой”. Вы ждете “новой”,
Но так сказать я не хочу!
Наш поединок с ним суровый
Так и закончился вничью.
22
Как девушка передовая,
Любила волны ячменя
Моя Лилит и, не давая
Ей поводов понять меня
С моей любовью к ней, сторожко
Душой я наблюдал за ней,
И видел: с Витею немножко,
Чем с прочими, она нежней…
Они, годами однолетки,
Лет на пять старшие меня,
Держались вместе, и в беседке,
Бальмонтом Надсона сменя,
В те дни входившим только в моду
“Под небом северным”, природу
Любя, в разгаре златодня
Читали часто, или в лодке
Катались вверх за пару верст,
Где дядя строил дом, и прост
Был тон их встреч, и нежно-кротки
Ее глаза, каким до звезд,
Казалось, дела было мало:
Она улыбчиво внимала
Одной земле во всех ее
Печалях и блаженствах. Чье,
Как не ее боготворенье
Земли передалось и мне?
И оттого стихотворенья
Мои – не только о луне,
Как о планете: зачастую
Их тон и чувственный, и злой,
И если я луну рисую,
Луна насыщена землей…
Изнемогу и обессилю,
Стараясь правду раздобыть:
Как знать, любил ли Витя Лилю?
Но Лиля – Витю… может быть!..
23
Росой оранжевого часа,
Животворяща, как роса,
Она, кем вправе хвастать раса,-
Ее величье и краса,-
Ко мне идет, меня олиля,
Измиловав и умиля,
Кузина, лильчатая Лиля,
Единственная, как земля!
Идет ко мне наверх, по просьбе
Моей, и, подойдя к окну,
Твердит: “Ах, если мне пришлось бы
Здесь жить всегда! Люблю весну
На Суде за избыток грусти,
И лето за шампанский смех!..
Воображаю, как на устьи
Красив зимы пушистый мех!”-
Смотря в окно на синелесье,
Задрапированная в тюль,
Вздыхает: “Ах, Мендэс Катюль…”
И обрывает вдруг: “Ну, здесь я…
Ты что-то мне сказать хотел?…”
И я, исполнен странной власти,
Ей признаюсь в любви и страсти
И брежу о слияньи тел…
Она бледнеет, как-то блекнет,
Улыбку болью изломав,
Глаза прищуря, душу окнит
И шепчет: “Милый, ты не прав:
Ты так любить меня не можешь…
Не смеешь… ты не должен… ты
Напрасно грезишь и тревожишь
Себя мечтами: те мечты,
Увы, останутся мечтами,-
Я не могу… я не должна
Тебя любить… ну, как жена…”-
И подойдя ко мне, устами
Жар охлаждает мой она,
Меня в чело целуя нежно,
По-сестрински, и я навзрыд
Рыдаю: рай навек закрыт,
И жизнь отныне безнадежна…
Недаром мыслью многогранной
Я плохо верил в унисон,
Недаром в детстве сон престранный
Я видел, вещий этот сон…
Настанут дни – они обманут
И необманные мечты,
Когда поблекнут и увянут
Неувяданные цветы.
О, знай, живой: те дни настанут,
И всю тщету познаешь ты…
Отрадой грезил ты, – не падай
В уныньи духом, подожди:
Неугасимою лампадой
Надежда теплится в груди,
Сияет снова даль отрадой,
Любовь и Слава – впереди!
ЧАСТЬ III
1
Для всех секрет полишинеля,
Как мало школа нам дает…
Напрасно, нос свой офланеля,
Ходил в нее я пятый год:
Не забеременела школа
Моим талантом и умом,
Но много боли и укола
Принес мне этот “мертвый дом”,
Где умный выглядел ослом.
Убого было в нем и голо,-
Давно пора его на слом!
2
Я во втором учился классе.
Когда однажды в тарантасе
Приехавший в Череповец,
В знак дружбы, разрешил отец
Дать маме знать, что если хочет
Со мною быть, ее мы ждем.
От счастья я проплакал очи!
Дней через десять под дождем
Причалил к пристани “Владимир”,
И мамочка, окружена
Людьми старинными своими,
Рыдала, стоя у окна.
Восторги встречи! Радость детья!
Опять родимая со мной!
Пора: ведь истекала третья
Зима без мамочки родной.
Отец обширную квартиру
Нам нанял. Мамин же багаж
Собой заполнил весь этаж.
О, в эти дни впервые лиру
Обрел поэт любимый ваш!
Шкафы зеркальные, комоды,
Диваны, кресла и столы -
Возили с пристани подводы
С утра и до вечерней мглы.
Сбивались с ног, служа, девчонки,
Зато и кушали за двух:
Ах, две копейки фунт печенки
И гривенник – большой петух!..
И та, чья рожица омарья
Всегда растянута в ухмыл,
Старушка, дочка пономарья,
Почти классическая Марья,
Заклятый враг мочал и мыл,
Была довольна жизнью этой
И объедалась за троих,
“Пашкет” утрамбовав “коклетой”
На вечном склоне дней своих…
Она жила полвека в доме
С аристократною резьбой.
Ее мозги, в своем содоме,
Считали барский дом избой…
И ногу обтянув гамашей,
Носила шляпу-рвань с эспри,
Имела гномный рост. “Дур-Машей”
Была, что там ни говори!
Глупа, как пень, анекдотична,
Смешила и “порола дичь”,
И что она была типична,
Вам Федор подтвердит Кузьмич…
…Ей дан билет второго класса
На пароходе, но она,
Вся возмущенье и гримаса,
Кричала: “Я пугаюсь дна,-
Оно проломится ведь, дно-то!
Хочу на палубу, на свет…”-
Но больше нет листков блокнота,
И, значит, Марьи больше нет…
Был сын у этой “дамы”, Колька,
Мой сверстник и большой мой друг.
Проказ, проказ-то было сколько,
И шалостей заклятый круг!
Однажды из окна гостиной
Мы с ним увидели конька,
Купив его за три с полтиной
У рыночного мужика.
Стал ежедневно жеребенок
Ходить к нам во второй этаж…
Ах, избалованный ребенок
Был этот самый автор ваш!
С утра друзья мои по школе,
Меняя на проказы класс,
Сбегались к нам, и другу Коле
Давался наскоро заказ:
Купить бумагу, красок, ваты,
Фонарики и кумача,
И, под мотивы “Гайаватты”,
Вокруг Сашутки-лохмача,
Кружились мы, загаром гнеды,
Потом мы строили театр,
Давая сцену из “Рогнеды”,-
Запомни пьесу, психиатр!..
Горя театром и стихами,
И трехсполтинными конями,
Я про училище забыл,
Его не посещая днями;
Но папа охладил мой пыл:
Он неожиданно нагрянул
И, несмотря на все мольбы,
Меня увез. Так в Лету канул
Счастливый час моей судьбы!
А мать, в изнеможеньи горя,
Взяв обстановку и людей,
Уехала, уже не споря,
К замужней дочери своей.
О, кто на свете мягче мамы?
Ее душа – прекрасный храм!
Копала мама сыну ямы,
Не видя вовсе этих ям…
3
Ту зиму прожил я в деревне,
В негодовании зубря,
По варварской системе древней,
Все то, что все мы зубрим зря.
Я алгебрил и геометрил.
Ха! Это я-то, соловей!
О счастье! Я давно разветрил
“Науки” в памяти своей…
Мой репетитор, Замараев,
Милейший Николай Ильич,
Все больше терся у сараев,
Рабочему бросая клич
Объединенного Протеста,
За что лишился вскоре места:
Хотя отец – и либерал,-
Но бунт на собственном заводе
Несносен в некотором роде:
Бунт собственника разорял.
“Бунтарь” уволен. Математик
На смену вызван из Твери.
Он больше был по части “Катек”,
Черт математика дери!
Любила тетка преферансы,-
Учитель был ее партнер.
А я слагал в то время стансы,
Швырнув учебник за забор.
