Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
С. 382. Семь реплик. Впервые: Эхо. 1980. № 3. С названием «9 Реплик. Двухчастная композиция 1980 года». В состав цикла включены ст-ния «– поэзия черных беретов», «что же в городе полуштатском» (с. 396 наст. изд.) Во вторую часть – «Четыре примечанья» – ст-ния «о Господи, с одним шестым» (с. 398 наст. изд.), «их переписка, их заметки» (с. 386 наст. изд.), «перед агрессией беззвучья» (с. 387 наст. изд.), «„зачем?“ зародыша и старческого „нет!“» (с. 385 нас. изд.). Состав, подготовленный для этой публикации, больше нигде не повторялся: ни в машинописных перепечатках, ни в С(П).
С. 388. «снова горы и воды и горы как воды и воды» В китайском языке письменное обозначение пейзажа (шаньшуй) состоит из иероглифов «горы» и «воды». Это ст-ние художник Александр Аксинин вписал в офорт-экслибрис Кривулина.
С. 390. 4́33́́. Название концептуального произведения Джона Кейджа, состоящего из пауз без единой ноты.
С. 390. Короткое утро с Шёнбергом. Посвящено Сергею Михайловичу Сигитову (1940?–2020), музыковеду и пианисту, легенде ленинградского авангарда 1960-х, почитателю и популяризатору Арнольда Шёнберга. Одним из учеников Шёнберга был Д. Кейдж.
С. 391. Кто защитит народ. Написано ночью в поезде по дороге в Белоруссию, куда Кривулин ездил на родину родителей, вдвоем с братом. Проезжая в районе Чернобыля, следил взглядом из окна вагона за черными ветками деревьев, словно в немой мольбе поднятыми к небу, и испытал необъяснимую тоску и предчувствие катастрофы.
С. 395. «опушкинпушкинпушкин!» Ст-ние отсылает не только и не столько к ст-нию В. Кюхельбекера «О, Дельвиг, Дельвиг! Что награда…» (1820), сколько к вокальной 14-й симфонии Шостаковича, где на текст Кюхельбекера положена одна из центральных частей этого музыкального произведения.
С. 400. Совершенно неправильный сонет. Ст-ние написано в день, когда родился сын, Лев Викторович Кривулин (17 октября 1980 – 8 марта 1998).
С. 403. «позор юбилейного Блока» Отвечая на вопросы «Блоковской анкеты», составленной и распространенной среди деятелей неофициальной литературы, Кривулин писал: «Фигура Блока стала частью массовой культуры. Юбилей должен только кодифицировать то, что уже произошло. Омерзительные юбилейные программы по телевидению. Одна черника и клюква, раздавленные на постели сгоревшего поэта. ‹…› Если развивать метафору Блока, сопоставившего музыку с историей, то имеет смысл, наверное, говорить об оркестре оглохших музыкантов, под руководством глухого дирижера пытающихся исполнить смесь из увертюры „Кармен“, Девятой симфонии Бетховена и Тринадцатой Шостаковича, исполнить так, чтобы глухие от роду слушатели получили впечатление о подлинном Духе Музыки и о рождении трагедии – из упомянутого духа» (Блоковская анкета. 1980 // Диалог (Ленинград). 1980–1981. № 3. С. 83–86.
С. 404. «и арфа африки с единственной струной» В ст-нии отразилось визуальное восприятие континентов и стран по их изображению на картах: так, абрис Африки вызывал образ арфы (сравнение, подкрепленное созвучием), а рисунок страны, занимавшей шестую часть суши (чем предполагалось гордиться) напоминал кровавую кляксу. «Единственная струна» Африки – экватор, находящийся почти посередине материка, отзывается лопнувшей струной в пьесе Чехова. Все расстояния условны; равновесие и гармония в мире держится на более сложных, верховных законах.
Семь стихотворений Льву Рубинштейну
Лев Семенович Рубинштейн (р. 1947) – друг и многолетний соратник Кривули-
на, стихи которого он любил и ценил, несмотря на непохожесть поэтики и творческого метода. «Как ни парадоксально, но термин „Московский романтический концептуализм“ впервые прозвучал не в самой Москве, а в конкурирующем с нею Ленинграде, на страницах самиздатского журнала „37“, где в 1978 году были опубликованы произведения Некрасова, Рубинштейна, Пригова, предваренные большой теоретико-философской работой Бориса Гройса, который и сформулировал основные принципы московского постмодерна и соцарта
‹…› Лев Рубинштейн написал немного. Несколько (не более полутора десятков) обширных композиций, состоящих из фраз-сегментов, каждый из которых занесен на отдельную библиотечную карточку и представляет собой сепаратное высказывание – реплику, цитату, просто бланкированный кусок картона, без единого слова, но иногда со знаками препинания. Эти типовые карточки в строго определенном порядке предъявляются читателю. Или слушателю, поскольку лучшая форма знакомства с опусами Рубинштейна – концертно-камерная, а сам автор, обладающий абсолютным музыкальным слухом, особо акцентирует не столько слова, сколько паузы между ними, задавая, таким образом, не только ритм высказывания, но и как бы выстраивая немой гиперсюжет, который держит внимание аудитории по всем законам драматургии, хотя никакого видимого или словесно обозначенного действия в самих квантах-высказываниях не содержится. Впечатление разорванного и заново насильственно скрепленного мира – мира, где поэту лучше и честнее молчать, нежели говорить, провоцирует главный эффект текстов – их одновременную трагедийность и ироничность. Ничего всерьез – но все более чем всерьез. Пауза у Рубинштейна способна улыбаться, рыдать, обличать и успокаивать» (Кривулин В. Полвека русской поэзии [Предисловие] // Антология новейшей русской поэзии. Милан, 2000).
С. 411. «февраль подоспеет – и я обнаружу». Ср.: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откр 21, 1).
Dubia. Из стихов Арно Царта
Dubia (от лат. dubius – сомнительный) произведения, предположительно приписываемые тому или иному автору. Арно Царт – мистификация, придуманная Еленой Шварц и подхваченная В. Кривулиным, С. Стратановским и А. Мироновым. См. об этом: Шварц Е. Происхождение Арно Царта // Шварц Е. Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. СПб.: Пушкинский Дом, 2002. С. 325–329. Стихи «Арно Царта-младшего» публиковались в самиздатских журналах «Обводный канал» (№ 3, 1982) и «Часы» (№ 41, 1982). Литературные споры о праве на вымышленное имя нашли отзвук в «Повести о Лисе» (1987) Елены Шварц:
– Еще болтают – здесь объявился некий
Поэт, стихи подписывает Арно Царт.
– Вот самозванец! И хорош собой?
В нем силы много жизненной?
– Не знаю, все недосуг
Мне было повидать,
А прозывается
Как будто Кри-ву-лин.
– Уж не китаец ли? Я навещу его.
К поэтам я питаю с детства слабость.
С. 448. «под морозец мандаринный» и примыкающее к нему ст-ние
«извивы Яузы я узнаю: в телегах» объединены общими образами московских прогулок. Иронический взгляд на себя со стороны – когда петербургскому поэту опять «дарят Москву»: извивы Яузы я узнаю: в телегах / опять худой рассвет везут из темноты – отсылает к ст-нию «На розвальнях, уложенных соломой…» (1916) М. Цветаевой, а ритм и интонации первого стиха к ст-нию О. Мандельштама: «Как подарок запоздалый / Ощутима мной зима…» (1936). Дом Бабеля в Николоворобинском переулке рядом с Яузой и ее заводами и горбатыми мостиками – тот самый дом, где стоял сундук с его рукописями, сожженными потом на Лубянке. Фамилия Бабель происходит от еврейского названия Вавилона, а тот, в свою очередь, означает «врата Бога». Фамилии писателей, написанные с маленькой буквы, снижают их упоминание до нарицательных,
