Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Приглашаю на поздний ужинВсех, кто важен и кто ничтожен,Кто разряжен, кто безоружен,Кто отважен, кто осторожен.Но зачем в беседе застольнойНет у нас настоящей темы?Всё так мертвенно, так пристойно,Словно встретились в пустоте мы,—

Кислородом земным не дышим,В головах не вмещаем мыслейИ, по соображеньям высшим,Вне Истории как-то скисли.А сама История тут же,Вся как есть — стоит великанша,Не продрогшая в жуткой стужеИ красивая, как и раньше!

Мы невольно смутились, воззрясьНа явленье славной старухи,Почитая званье и возраст,Лобызаем древние руки.А История с гордым видомЗаявляет, на нас не глянув:«Не взыщите, я вам не выдамНи секретов своих, ни планов.

Может быть, я полна предвестийИ готовлюсь к новому взмаху,На крутом, на опасном въездеТорможу свою колымагу.Может быть, сама бестолкова,Беззастенчива, бесшабашна…Только не было дня такого.Чтоб мои остывали брашна.

Лишь бы вы не стояли глухо,Ваши вашества, благородья!»Тут пошла вприсядку старухаИ при всем при честном народеПляшет в ужасе и веселье,Новогодний бал открываяКак не раз бывало доселе, —Многотомная мировая!

Мои гости переглянулисьИ пошли кто куда тихонькоСквозь ущелья московских улиц…Спит Остоженка. Спит Волхонка.Может быть, мерещилось этоВсей компании напоследок?Но читателю и поэтуБезразлично, так или эдак.

Вновь смеркается. Вновь светает.Где-то время бредет и бредит.Но кого-то здесь не хватает.Самый лучший друг не приедет,Не вернется под отчий кров он,Не пришлет телеграмм и писем,—Он вне времени замурованИ от времени независим.

Мой призыв ему не указка.Мое слово ему не слышно.Так встречаются быль и сказкаПолной правдой, наверно, лишней.Разве в тщетном коловращенье,В неисчерпанном скрещенье жизнейПредназначено возвращеньеНам, прощающимся на тризне?

Разве ты мне сулила милость,Эстафета времен сквозная?Всё прошло, миновало, смылось.СКОЛЬКО ЛЕТ, СКОЛЬКО ЗИМ —                                                            не знаю.Домовой, мой демон домовый,Не споткнулся на круче скользкой.……………………………………Ночь. Конец шестьдесят седьмого.Кончил летопись Антокольский.

315. ЗОЯ БАЖАНОВА

Всё кончено. Но нет конца — концу.Нет и начала нашему началу.Но как тебе сегодня не к лицу,Что ты вчера навеки замолчала.

Ты, говорунья. Ты, прямая речь.Ты, праведница в поединке с ложью.Ты, музыка, не смогшая сберечьСтрун напряженных. Ты, Созданье Божье.Ты, с детских лет одна и та же. СмехИ рядом — слезы. Честная артистка.Как пристально смотрела ты на всех,А с зеркалами не дружила близко.Ты, жаркий пламень, улетевший ввысьТак безнадежно, так скоропостижно…

Но подожди. Дай досказать. ЯвисьЖивой, отважной, нежною, подвижной.

Любимая, ты остаешься здесь,Не расстаешься с жизнью, не уходишьИ этот дом осиротевший весьГлазами беспокойными обводишь.

Для нас одних такое волшебствоПо всем законам жизни существует,Легчайший отсвет света твоегоИ над тягчайшим горем торжествует —В любом быту и на любом мосту,Хоть на лету, сквозь вихревые тучи,Твой свет, не распыленный в пустоту,Твой молодой, твой лучший, твой летучий!И тут же, а не в прошлом — первый часПрисутствует и бесконечно длится,Тот самый, что, в вагонных окнах мчась,Снопом лучей ударил в наши лица.Наш первый час. Как страшно близок он.В нем тоже ни начала, ни конца нет.А может быть, и вправду есть закон,Что прошлое вновь настоящим станет…

Вагон несется. Где-нибудь в путиМы спутников поздравим с Первым мая.Всё путается в памяти… Прости,Что я и сам еще не понимаю,Зачем не спать, куда тревогу деть.В багряных отблесках, в клокастом дымеЧто загадать, как в окнах разглядетьНаш дальний путь глазами молодыми…

О чем мы говорим? Да ни о чем…О том, что, облачной закутан ватой,Весь город завтра будет завлеченИгрой актерской, пестрой, диковатой.О том, что в черных окнах проводаНесут событья, новости, известьяИз края в край, оттуда и туда.А наша мысль несется с ними вместе.О том, что всё неясно впередиИ выяснится, кажется, не скоро…Нам спать немыслимо.                                   Но погоди!Таинственные голоса из хора —Мужской и Женский — вырвались. Их два.Нет содержанья в слитном песнопенье.Неразличимы русские слова.Но праздничные гулкие ступениНам под ноги легли.                                 Но каждый мигИное разверзается пространство,Иная ширь морей, времен и книг,Иная даль твоей дороги страстной.Так мы пройдем по чуждым городам:Стокгольм, Берлин, огни рекламных окон…

Настанет день, я молодость отдамЗа каждый твой взметенный ветром локон,За каждый взгляд, за каждый взлет руки,За каждый возглас правды непорочной,За каждый взрыв назло и вопрекиВсему, что общепринято и прочно,За удивленье дивное твое,За сдержанность и за неудержимость.

И вот уже отстроено жилье.И слажен быт. И жизнь вдвоем сложилась.…………………………………………Но сроки так сдвигаются в стихах,Что слишком плотен и бездушен воздух.Наверно, я слагаю впопыхахПреданье о твоих погасших звездах.

Наверно, так и надо. Ведь любовьДиктует безрассудно и жестоко.Так в телеграфной проволке столбовГудит и стонет напряженье тока.

Так правда на земле изможденоЗа то, что разделяет боль чужую,Вся кладбищами загромождена,Вся в рытвинах, куда ни погляжу я.

Но правда может стать еще лютей,Безумней, обнаженней, откровенней —Единственная школа для людей,Трудящихся в отчаянье и рвенье.

Возлюбленная! Жизнь моя! Жена!Ты с юных дней была такого склада,Так слажена, так стройно сложена,Так лишена сама с собой разлада,

Что в эту ночь у нас обоих естьОдин просвет, глазам открытый настежь:Всё видеть. Всё сказать. Всё перенесть.А ты во мгле ничем себя не застишь.

Не застишь! Нет. В порыве добротыРаздвинув черный купол мирозданья,Одной улыбкой превращаешь тыВ рабочую страду — само страданье.

Вспомни, Зоя, начало жизни,Золотые детские дниИ печалящимся на тризнеХоть платочком белым взмахни!

Легкий взмах мгновенно доплещетБелопенным гребнем волна.………………………………Что за девочка в доме блещет —Так послушлива, так вольна.

Зоя, Зоя, росла ты ясно.Смейся, радуйся, пой, играй!Всеми сказками опоясанТвой зеленый и синий рай.

Сколько сказок прочла ты рано!Братья Гриммы, Пушкин, ПерроТвоей верной встали охраной,Ткали звездное серебро.

За русалкой Андерсен старыйСам в окошко дачи стучал.Жуткий Гофман бренчал гитарой,Небылицы плел, не скучал.

Если нравился гимназистамТвой прелестный робкий огонь,Комплиментам их неказистымОтвечала ты: «Только тронь!»

Вырастала с двадцатым веком,Чуть моложе, но наравне,Стала девочка — человеком,Поглядела в глаза войне.

И в года всеобщей разрухи,Когда жизнь была тяжела,Подняла ты тонкие руки,Бедный заработок нашла.

В час нужды — а был он нередок —У чужих купцов на домуНаставляла капризных детокИ грамматике, и всему…

…Приближались с подступов дальнихНаши завтра, наши года.В золотых гостиных и спальняхЖались важные господа.

…Слышишь, милая, гром и гомон,Первый митинг славной грозы?А пока тебе не знаком он,Вот газета — наши азы.

Ты мала, но вырастешь быстроНа виду у всех, на свету,Оттого что каждая искраУстремляется в высоту.

На Поволжье, в голодном мраке,С матросней дружа у костра,Ты в холерном будешь баракеИ уборщица и сестра.

На нечаянном перегоне,В двадцать третьем легком году,В том летящем сквозь жизнь вагоне,Знал ли я, что тебя найду?

Наша молодость! Прокричи нам,Не увиливай, не солги,По каким ты правилам чиннымЗамедляешь свои шаги?

Уже мчатся сюда оттудаВсе курьерские поезда,Мчится давнее наше чудо,Наша жизнь — оттуда сюда.

В переулке замоскворецком,В тот сочельник, в той же ночи,Оборвутся в порыве резкомТвое ДА и мое МОЛЧИ…

Всё, что будет, — вплоть до разлуки, —Всё сбывается и сбылось:Слабый стон, усталые руки,Пенный кипень льняных волос,Умиление, утомление,Удивленье юной души,Ранней ранью реянье, мленье —О, не слушай, о, не дыши!..

Будет ночь — короче и краше.Будет день — длинней и трудней.Подружится твое бесстрашьеС быстрой сменой ночей и дней.

Сколько в молодости несчастий,И безденежья, и тоскиРазрывает сердце на частиЖизнь разламывает на куски.

Сколько ждать еще двум бездомнымДней, ночей, и недель, и лет,По каким окраинам темнымЗаметут метели их след…

Но прервутся ночи прогулокПо мостам, по садам дворов.Здравствуй, Левшинский переулок,Принимай нас, домашний кров!

В легкой шубке, с пуделем ДжиномТы взлетишь на пятый этажИ движеньем неудержимымСкинешь шубку и мне отдашь.

После утренних репетицийЗимний вечер не так далек.Не хозяйкой — сказочной птицей,С лету бьющейся в потолок,Оживится наше жилище.За окном метель.                            А покаМы богаты юностью нищей,Нет ни славы, ни табака.Только страшная вера в завтра,В простоту событий простых.Моя жизнь, позволь, чтобы авторПрочитал тебе новый стих:

Я люблю тебя в дальнем вагоне,В желтом комнатном нимбе огня.Словно танец и словно погоня,Ты летишь по ночам сквозь меня…

Много строк и краше родится.Но как в рифмах ни ухитрись,Ты служанка древних традицийИ скромнейшая из актрис.

И по этой простой причинеНынче вечером стань другой,В крепдешине или в овчине,Стань девчонкой или каргой.

День придет. И черный подрясникПодчеркнет твой девичий стан.Это будет твой первый праздник,Он не многим актерам дан.В драме Горького в мрачной сценеТы прервешь пустой разговор,И раздастся в общем смятеньеВысшей мерой твой приговор.У портала сначала тихо,Лишь слова раздельно рубя,«Ты… собака… стерва… волчиха…», —Скажет маленькая раба,—Не артистка, но агитатор,Не монашенка, весь народСразу вырастет. И театрНа одно мгновенье замрет.Но, в хлопках отбивая руки,Разразится блаженный вой,В горькой радости, в сладкой мукеДружный вызов Ба-жа-но-вой!

Моя строгая недотрога,Будешь ты скромна даже здесь.Еще так далека дорога!Столько будет новых чудес!Тут не спешка, одна лишь гонкаВслед за жизнью и ей в обгон,В лад ударам сердца, как гонга,Мчится дальше дальний вагон.

День придет. Мы в Горький приедем,В Арзамас, Сергач, Городец.Всем, что знаем, — не тем, так этим, —Взбудоражим двадцать сердец.Это будут славные парни,Благонравны, как на подбор,И талантливо благодарны,Что нужде глядели в упор.Суждено в театре веселомИм узнать и славу и труд,Их маршрут по колхозным селамБудет ярок, долог и крут.

Да и в жизни скажется нашейРанней молодости возврат,—Долгосрочный постриг монашийИ гражданственность без наград.

Но решенье времени строго,В нем иной извилистый ход.Еще так далека дорога,Так неясен будущий год!

День придет. И в Грузии знойнойВстретит нас вдохновенный другИ включит обоих спокойноВ свой домашний избранный круг.Молодой огонь Тициана,Его древнее колдовствоВечной памятью осиянно —Да святится имя его!

В первый день в компании узкойТициан тебя наречетБелокурою музой русской —О, не в счет, а только в почет,В хриплом голосе балагураЯсен домысел доброты:«Муза русская белокура!» —Но зачем потупилась ты?Ведь сейчас же, сама изведавСтиль застолья, взамен меняВознесешь грузинских поэтов,О стакан стаканом звеня.

…Но внезапно — всегда внезапно —Налетает в окна гроза.Будем бодрствовать неослабно,Поглядим ей прямо в глаза.Рухнет молния-телеграммаСверху вниз зигзагом косымИ в сознанье вонзится прямо;У тебя нет матери, сын.

Еще так далека дорога,Так мудра и могуча жизнь.Моя радость, моя тревога,Будь со мной, не робей, держись!

Будет строк этих продолженьеБегло, коротко и общо:Как мое под уклон скольженьеНезаметно тебе еще…

Как с мороза, назло невзгодам,Ковыляя ночью домой,Назову я Пушкинским годомНезабытый — тридцать седьмой…………………………………Может статься, я не сумеюВспомнить счет безымянных дорог,Ради жизни и рядом с неюНе закончу мартиролог.

Нет ни в чем у жизни возврата,Передышки нет ни одной.Ты отца и младшего братаПохоронишь перед войной.

Только чем же мы виноваты,Что на празднике роковом,Провожая тридцать девятый,Встретим полночь в сороковом?

Так сотрется горькая память,А того, что ушедших нет,Ни забыть, ни переупрямитьСтолько лет, столько зим и лет.

Так когда-то грешный НекрасовМатеринскую смерть постиг,Своей доли не приукрасив,Переплавил рыданье в стих.

И побрел от тризны до тризны,Еле слышно к людям стучаст,Сам себе шептал укоризныВековечный РЫЦАРЬ НА ЧАС.

В июне сорок первого МоскваГлазам своим не верила вначале.Лишь на бульварах пыльная листваПрошелестела завтрашней печалью.

И время замедляло свой полет.Но в страшный день — в пылающем полуднеЖестокий зной сам превратился в лед —Стал город сумрачней и многолюдней.

Мерещилось предчувствие разлукНа лицах женщин, на цветущих розах.Мерещился иной — железный — звукВ растущих облаках, в гнетущих грозах.

Шел первый месяц. Таяли фронты.Прощались мы с друзьями на вокзалах.Но и тогда еще не знала тыУтрат грядущих. Да и я не знал их.

Но сразу ты сняла с дверей засовИ сделала гостиницей жилище,Друзьям служила верно и без словИ не стыдилась оскудевшей пищи.

Дежурила на крыше ночью той,Когда стоял Вахтанговский театр,Как у собора каменный святой,Как на арене цирка гладиатор.

А завтра телефон забил в набат!И, страшной правды не расслышав толком,Мы побежали оба на АрбатПо сонным переулкам, по осколкамРазбитого стекла…                                  Так вот она —Глядит в глаза нам, хриплая, лихая,Бездушная воздушная война,Убившая Театр…                              И, полыхая,Остановилось на короткий миг,Не дышит время, ничего не слышит,Лишь ожиданьем душу истомив,Еще не скоро письма нам напишет.

Однажды в зимний день иль ввечеруАктеры-горьковчане к нам явилисьИ приняли как брата и сеструНа пятитонку, на попутный виллис.

Нам многое увидеть довелось —Горчащие в снегу печные трубы,Босые, в мерзлом инее волос,Солдатские глухонемые трупы…

Ты видела дела фашистских рук,Уничтоженье по штабному плану —В следах разгула бедный Бежин луг,В следах ожогов Ясную Поляну…

Узнала летчиков, их бивуак,Короткий сон, короткий сбор на гибель,Безжалостную точность в их словахИ точный счет — кто налицо, кто выбыл…

И там и тут искала правды ты,На всех распутьях, в судьбах и бессудьях,Непобедимость русской правотыИграла в симоновских «Русских людях»,

…Узнав про гибель сына моего,Тебе я отдал смятый треугольник.………………………………………Ты встретишь в беспредельности его,Разговоришь молчанье безглагольных

И озаришь хоть на мгновенье тьму.И если тьма прислушается немо,И если можешь — страшную поэмуВслух прочитаешь сыну моему.

Не думай, Зоя, что я стал отнынеКак факельщик на кляче вороной,О, нет! Пускай слезливое уныньеОбходит нас обоих стороной.

Мне время диктовало, как бывало,Железными клещами сердце сжать,Сквозь тьму, в дыму зловещего обвалаНа твой огонь равнение держать.

А если где-то людям станет жуткоВ пробелах, в недомолвках, между строк,—Что ж, правда жизни — не пустая шутка.ГЛАГОЛ ВРЕМЕН не жалостлив. Он строг.

Пронеслись военные годы.Несся дальше дальний вагон.Не знавал отпусков и льготыТвой открытый, легкий огонь.

Ты — учительница простаяТеатрального мастерства,В свою новую роль врастая,Оказалась и в ней права:

Не скольженье в учтивом танце,Не муштра на гладком плацу —Не блюсти никаких дистанций,С каждым младшим лицом к лицу!

Боже мой, как ты это знала,Как ломала руки свои,Как звала из темного зала:«Чем попало себя взорви!»Не сдавалась и добивалась,Чтобы где-то в конце концовУстранилась робкая вялость,Сохранилась дерзость юнцов.

А в конце концов — сколько тратыНервной силы, как труд велик…Но пределом твоей отрадыБыл ТРАГЕДИИ грозный лик.

Ничего нет острей и строже,Чем на меди тонкой чекан.Ничего трудней и дороже,Чем служенье ученикам.Нет отчаянней, нет опасней,Нет светлее света того!Говорят, что искусство — басня,Балаган или баловство,Балагурство или рулетка:«Ставь медяк, а червонец грабь!»Нет, искусство — тесная клетка,В ней пожизненно стонет раб.

Гимназисткою, иль пьянисткой,Иль артисткой — но ты росла,Всё равно, высоко иль низко.Твоим обликам нет числа!

И опять являлись пристрастья,Мимо стольких скользя невзгод,Ты молила их: «РазукрасьтеИль разрушьте мой новый год!»

Самодержица и владыкаПрямо в руки шедших даров,Ты сначала робко и дикоУкрашала домашний кров,В подмосковной нашей природеМолодевшая, а скорейЧародейка лесная вродеДревних северных кустарей.

В грудь земли кривой можжевельникВрос корнями не для того,Чтобы трубку сосал бездельник,А для замысла твоего.Для тебя лесные деревьяИзгибались, кверху ветвясь.Так заметила вся деревняМеж тобой и деревом связь.Так рождалась новая Зоя,Неожиданно, как всегда,В изнуренье летнего зноя,В счастье редкостного труда,Шла по дебрям и перелескам,Лишь бы чей-то глаз подстеречь,С первобытным дикарским блескомНемоту превращала в речь.Босиком, в истрепанном платье —В прелых листьях, в ненастной мглеТы отыскивала распятьеИли ведьму на помеле.Стерегла в наростах березы,В горбылях древесных грибовДве гляделки, скупые слезыИ морщины скошенных лбов.

Появлялись в доме фигуры,Как исчадья лесной весны.Из древесной корявой шкурыТы выпрастывала их сныИ сдвигала века, припутавВ них охапки сказок и вер.…Злился Леший… От лилипутовНе предвидел зла Гулливер…Отражался в зеркале Пращур,За меньшой держался народ,Из пещеры око таращилИ беззубый ощерил рот…

Свистопляской ведьм окруженный,Честь и совесть Макбет отверг…Ясень, молнией обожженный,Вскинул сильные руки вверх…В том же древнем лесу дремучем,Той же древней как мир весной,Странной страстью к ребенку мучим,Сумасбродствовал Царь Лесной…Актеон, Альциона, Дафна —Твои замыслы, твоя боль…

Это сделано так недавно,А сегодня стало ТОБОЙ.

Да, сегодня Тобою стало!И припомнил поэт-старикТо, что в юности отблистало,ТОЙ ТРАГЕДИИ грозный лик,—

Это мчанье сквозь жизнь вагона,Предназначенного судьбой.Это в буре волос Горгона,Не оконченная тобой…

Выбрав рашпиль или стамеску,Ты работала, пела, жглаДень за днем… И, словно в отместку,Где-то рядом клубилась мгла.

Но когда, когда, о когда жеОбозначилась эта тень,Притаившаяся на стражеИ крадущаяся вдоль стен?

Не скучала ты, не молчала…Но сквозь время или в обгон —Тот же самый, что был сначала,Вдруг застопорил наш вагон.

Орфей привел на землю Эвридику,Но не стерпел и посмотрел назад.Он различил одну лишь невидимку,Чьи ножки мимо времени скользят.

Он встретил только взгляд потусторонний,Внутрь обращенный, тусклый как свинец,Услышал только карканье вороньеДа вопли женщин, стихших под конец.

И заметалась в нем и зашаталасьЗагадочная для любых врачейТакая стовековая усталость,Что только странствуй, нищий и ничей.

С кривых путей, из гнилостных харчевенОн сманивал пьянчужек за собой,Пел и плясал… А сам был так плачевен,Что вечен стал их временный запой.

И с той поры бывалого союзаОн с гражданами больше не искал…История, как мать его и муза,Вела Орфея от фракийских скал.

История ждала и не стремиласьОрфею смертный кубок подносить.И вслед ему, как приговор и милость,Всё гуще разрасталась волчья сыть.

Ты столько раз припоминала этоИ не грустила. Ты была права.Ты знала, что у каждого поэтаСвои разрыв-трава и трын-трава.

Так и случилось. Не смогла проститься,Назад не обернулась на лету,Ушла из глаз и упорхнула птицаВ свою сверкающую высоту…

Я должен в стуже, всё еще не стихшей,Твое благоволенье обрести,Я должен в каждом из четверостишийХоть волком выть: «Прости-прощай… Прости».

Хоть волком выть? О, нет! Как можно тише,Как можно глуше. Не дышать почти.Но в памяти — затменье ты простишь ей —С тобой в далеком встретиться пути…

А время не щадит и не врачуетУвечных душ, да и не сушит слез,Но всё, что суждено, — задолго чует,И всё, что должно, — делает всерьез.

… День последний, день беспощадныйБыл тридцатого декабря.Его свечка таяла чадно,Не светясь, но еще горя.

И тянул он — тянул, как тянетХриста ради нищий во мглу,Нас клянет, а в глаза не глянетИ отстанет сам на углу…

Потрудились врачи усердно,С ними сестры и фельдшера.Как ждала ты их в муке смертной,Как не верила им вчера,Как меня гнала непрестанно,Как на помощь звала чужих………………………………Я на вечную вахту встану,Еле жив — я остался жив.Жив-здоров — даже с той секунды,Когда твой опускали гроб,А за гробом рушился скудныйВ рыжей глине рыхлый сугроб.

Жив-здоров — до седьмого пота,До последнего дня в пути.Мне осталась одна забота —Скорбный памятник возвести.

Что ты прячешь на самом дне,Мой двужильный и жалкий мозг?Ожиданье. Столбняк родни.Безнадежного лифта лязг.Коридор больницы пустойДа носилки там, на полу,Когда выше пернатых стайМоя Милая уплыла…

За чертой зачеркнутых строк,В серой обыкновенностиЧто скрывается? Только страх.Страх, что правды не вынести.Ни сейчас, ни в новом годуНе сулит ничто перемен,И останется Ни-ког-даДо скончанья земных времен.

…Из того, что решалось ночью,Не кривая кардиограммы,А кривая кривда росла,А за нею шли многоточья,Шли на слом театры и храмыВне пространства и без числа…

Да и в будущем ничего нет.Только врытый в землю гранит.Только Зоя меня не гонит,От могилы не отстранит,Не смеется Зоя, не стонет,Навсегда молчанье хранит.

Зоя, Зоя, ты так близка мне,Так близка мне в такой дали!Я твой облик вижу на камне,Врытом в толщь могильной земли.

Так и будет, — трижды, семиждыВ черный камень башкой стучась,Твердо верую — осенишь тыЗвездным светом мой смертный час.

В память стольких наших свиданийИ всего, что решалось в них,Моя радость в дороге дальней,Твой вдовец, твой муж и жених,Твой поклонник и современникНикогда, ничего, ничемНе отменит, не переменит,Только глухо спросит: «Зачем?..»

Зоя, Зоя, зачем так поздноВыхожу я на смертный бой,Так не узнан, так не опознан,Так давно ПРЕДСКАЗАН тобой!

Поэзия! Я лгать тебе не вправеИ не хочу. Ты это знаешь?                                                — ДА.Пускай же в прочно кованной оправеНичто, ничто не сгинет без следа,—Ни действенный глагол, ни междометье,Ни беглый стих, ни карандашный штрих,Едва заметный в явственной примете,Ни скрытый отклик, ни открытый крик.Всё, как умел, я рассказал про Зою.И, в зеркалах твоих отражена,Она сроднится с ветром и грозою —Всегда невеста, никогда жена.

И если я так бедственно тоскую,Поверь всему и милосердна будь, —Такую Зою —                   в точности такую —Веди сквозь время в бесконечный путь.

И за руку возьми ее…                                  И где-то,Когда заглохнет жалкий мой мятеж,Хоть песенку сложи о ней, одетойВ ярчайшую из мыслимых одежд.

Поэзия! Ты не страна.                                  Ты странникИз века в век — и вот опять в пути.Но двух сестер, своих союзниц ранних, —Смерть и Любовь —                            со мною отпусти.

316. МОЩИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО