Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Стихотворения // Арион, 2005. № 2.

Стихотворения // Арион, 2007. № 1.

Стихи для голоса: Вторая книга. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2007. 104 с.

В зеленоватой оболочке смысла // Новый мир. 2009. № 1.

На уровне дыхания. СПб.: Алетейя, 2009. 184 с.

Вот слова. М.: Русский Гулливер, 2011. 124 с.

Глеб Шульпяков

или «Я просто не знаю, с чего мне начать…»

Есть поэты (я поминал об этом в прошлом выпуске рубрики), для понимания которых необходима проба собранием сочинений. Именно в пределах единого обширного свода «избранной лирики разных лет» более очевидным становится масштаб дара, диапазон тематики, «голосовые данные»: нередко оказывается, что вместо полнозвучных октав автор использует всего несколько несложных аккордов.

Глеб Шульпяков – поэт ровный, многие годы регулярно публикующий стихи, в общем-то свободные от крупных срывов, сбоев звучания, стилистических диссонансов. Хотя надо признаться, что иногда закрадывается сомнение и пожелание весьма парадоксальное: уж лучше бы эти сбои имели место, тогда налицо были бы «поиски слога», «развитие» и т. д. Собрания сочинений Шульпякова пока не издано, впрочем по некоторым данным можно думать, что оно не за горами – хотя бы в виде традиционного «Избранного». Это можно предположить с учетом очевидно высокой степени продуманности, последовательности авторской публикационной стратегии. Мне, например, трудно с ходу припомнить иной пример последовательной установки на дублирование публикации одних и тех же стихотворений в разных периодических изданиях.

Лирика Шульпякова стабильно профессиональна, есть несколько тем и приемов, которые опознаются как «фирменные», шульпяковские. Однако каждый такой прием зачастую легко оборачивается своею противоположностью. Например, повествовательность, сюжетность: стихотворение Шульпякова очень часто содержит четко зафиксированную последовательность событий, обрамленных диалогом между двумя собеседниками:

«Послушайте, вы верите в приметы?» –«Я верю, но не слишком понимаю…»

И все же при чтении подряд большого количества стихотворений выясняется, что подобные разговоры слишком уж часто происходят между одними и теми же собеседниками. Это могут быть два лица мужского пола (случайно либо намеренно встретившиеся, обсуждающие проблему добывания горячительного или перспективу какого-нибудь приключения) либо «лица противоположных полов» (и тут возможна как случайная, так и запланированная встреча с более или менее далеко идущими последствиями).

Повествовательность у Шульпякова нередко дорастает до большой стихотворной формы: он питает пристрастие к жанру поэмы, в наше время почти исключительное. Однако поэма порою выглядит как несколько затянутое и для оживляжа оснащенное нехитрой интригой обычное «шульпяковское» стихотворение. Так, поэма «Тамань», недвусмысленно намекающая на освященную классической позолотой лермонтовскую повесть, на практике оказывается не более чем историей о дорожном приключении героя, не к добру повстречавшего в поезде «Брест – Варшава» привлекательную девицу-«челночницу», поначалу пообещавшую вагонные «радости рая», но в итоге коварно скрывшуюся с чужим чемоданом.

Сильная сторона Шульпякова – пристальное внимание к деталям:

На старом кладбище в Коломенском,где борщевик в ограды ломится…

В самом деле – многие ли горожане нынче отличат борщевик от зверобоя? Или вот еще:

какой-нибудь полузабытый мотивна старом базаре, и сердце разбито,а в небе качается белый наливи тянется вдоль переулка ракитакакой-нибудь малознакомый квартал,где снежную бабу катали из глиныя знаю! там желудь за шкафом лежал,а мимо несли бельевые корзины…

И снова те же разочарования: зоркость и внимательность, как правило, не развивают темы, детальные описания оказываются вписанными в одну и ту же ностальгическую и интонацию – «я помню, как это было» и… и все тут.

Запоминаются шульпяковские картинки Москвы, скажем, такая:

низко стоят над москвой облакасквозь облака ледяного валькастук раздается в сырой темнотевсадники с гнездами на бородеедут по улицам свищут в рожоки покрывается пленкой зрачокптичьим пером обрастает рукав белом зрачке облака облака

Но и в данном случае тот же узкий круг тем и приемов, без открытий, без необходимого для каждого стихотворения момента, когда, по выражению одного современного поэта, обязательный мороз по коже встряхивает читателя, возвращает его к восприятию поэзии как тайны. Вот один из примеров, когда в одном тексте сходятся несколько из выше отмеченных достоинств-недостатков: наличие прямого диалога, меткость детализации, ностальгия, московские зарисовки:

Окликни меня у Никитских вороти лишний билетик спроси по привычке.«А помнишь, в “Оладьях” – вишневый компоти как на домах поменяли таблички?»

Да, я тоже помню «Оладьи», а еще, допустим, пельменную и прачечную на метро «Аэропорт», и что ж?..

Жанровый диапазон публикаций Глеба Шульпякова с годами становится все более разнообразным: кроме оригинальных стихотворений и поэм, еще переводы, романная проза, эссе и, конечно, путевые очерки. Шульпяков – литератор-путешественник, его зарисовки дальних стран в прозаическом изводе часто весьма привлекательны и мастеровиты. Так же обильно присутствуют описания чужих земель и в стихах, однако здесь они порою выглядят избыточными, иногда непонятно, что именно добавляет лирическая форма картинам Тбилиси, Болоньи или Ташкента. Конечно, реальный опыт путешественника сказывается – в стихах масса зорко выхваченных деталей. Возьмем, скажем, стихотворение «Болонья»:

Мой детский сон, в котором так темнои старый шкаф стоит впритык с буфетом,я вижу вновь на черных галереях,где пахнет морем каждый мокрый камень.Болонья! что за сны в твоем комоде…

Требуется перевод с болонского на русский? Думаю, да: всякому, кто был в этом городе, запомнились не только две знаменитые не по-пизански «падающие» башни, но и две характерные архитектурные особенности. Во-первых, широкие стены-галереи, по которым можно передвигаться почти как по Великой китайской стене, на протяжении многих километров не спускаясь на грешную землю. Во-вторых, характерные надстройки второго и более высоких этажей зданий, вызванные извечной дороговизной городского пространства. Это надстройки, нависающие над улицами, выступающие вперед за их красную линию навесы-веранды, почти застящие небо над «проезжей частью». Ну вот эта-то болонская теснота возрождает детские сны, где «шкаф впритык с буфетом». Кстати говоря, возможность передать содержание «своими словами» в данном случае не уникальна. Не только поэмы (это им положено по статусу), но и лирические стихотворения легко поддаются пересказу, а еще точнее – сами являются рифмованным дневником, пересказом вполне живых и искренних, но довольно-таки однообразных повседневных впечатлений от встреч, разговоров с различными собеседниками в городе или (очень часто!) в пригороде, на даче.

Самое, может быть, сильное из опубликованных Глебом Шульпяковым в последние годы стихотворений весьма симптоматично:

человек на экране снимает пальтои бинты на лице, под которыми то,что незримо для глаза и разумом не,и становится частью пейзажа в окне –я похож на него, я такой же, как он,и моя пустота с миллиона сторонпроницаема той, что не терпит во мнепустоты – как вода, – заполняя во тьмеэти поры и трещины, их сухостой,и под кожей бежит, и становится мной.

Здесь, конечно, имеется в виду вовсе не пустота натуры: «моя пустота» означает всеприемлемость, абсолютную открытость человека всем впечатлениям – почти без разбора и порядка. Наблюдатель – регистратор, путешественник – коллекционер впечатлений, такой свидетель событий попросту не замечает, стихами он говорит и думает либо прозой, даже порой не осознает, что переходит со стихов на прозу и обратно. Иногда создается впечатление, что ему попросту все равно, о чем говорить:

Я о том же, я просто не знаю, с чего мне начать,Вот и медлю, как школьник, оставшийся после уроков:«Буря мглою…» «Мой дядя…»… А дома тарелка борщаС ободком золотистого жира и веткой укропа.

Возможность в лирике сразу всего оборачивается ничем или почти ничем: узостью чувств и повторением ситуаций. Именно поэтому стихи Глеба Шульпякова не всегда соответствуют гамбургскому счету большой поэтической книги и гораздо более естественно читать их небольшими подборками.

Арион. 2000. № 3.