Другое. Сборник - Антон Юртовой
Только теперь все остальные прошли к дому и разбрелись по комнатам. Екатерина Львовна, испытывавшая сильную родительскую подавленность, не забыла, однако, об Алексе, как особенном госте, появление которого следовало дорого ценить за возможность нечаянной, но столь желанной для матери встречи с сыном; ещё не умея до конца унять подступавшие слёзы, она просила его простить великодушно её и Мэрта и пока остаться, не уезжать, по крайней мере, хотя бы день, поскольку отъезд непременно станет ей поводом для расстройства, такого же, как сейчас; в кабинете, сказала она, можно ему и поработать сколько нужно, а теперь обязательно следует хорошенько выспаться, ведь вон как допоздна рассиделись да разговорились оба на радостях.
Отказ при таких пояснениях считался бы неуместным, и пришлось пообещать, ведь совет был располагающим и добрым, как и всегда в тех довольно частых случаях, когда поэту при его скитаниях приходилось бывать и задерживаться у людей одного с ним сословия. В порядке вещей, с которым свыкаешься. Разве что относиться к нему Алекс предпочитал на свой лад.
За ним не в едином числе водились неожиданно скорые обрывы задушевных, постоянно жаждаемых им общений, наподобие того, как это вышло теперь у него с Мэртом; так бывало, что до срока, обозначаемого своим же обязательством, он, извинившись, сам уезжал вдруг из чьей-то усадьбы или дома, поспешно изыскивая для этого стоящий, благовидный предлог.
Теперь огорчать старушку он не собирался никоим образом, помня, что спонтанный вольный отъезд был бы неуместен и в виду заранее рассчитанного плана.
До намеченного прибытия в Лепки, с учётом остановки для встречи с Мэртом, времени ещё было с запасом, чуть ли не двое с половиной суток, и появиться там раньше могло быть воспринято и неудобным, и несколько странным, если вообще не двусмысленным. В таких обстоятельствах не следовало торопиться. «Еду завтра», – назначил себе Алекс, соглашаясь на предложение барыни и предполагая ещё раз подтвердить ей это, если о том снова зайдёт речь с нею. Сейчас же, поутру, после сна, оставалось только встряхнуться и отбросить прочь навалившуюся подавленность и нервозность.
К тому как будто и должно было всё идти под воздействием принятого решения. Хватит хандры. Вот и строчки выбегают из под пера, будто их заказал – точность и простота. Не ленись, вдохновение! Однако, было уже ясно, что сложением текстов перебороть раздражение и тоску не удастся.
Он решил устроить себе прогулку, и, послав за слугой Никитой во флигель для мужской прислуги, велел тому принести свою железную палку, а также – испросить у барыни провожатого мальчишку, посмышлённее, который бы мог дать толковые пояснения при обходе свободных окрестных мест.
Никита не медля отправился к навесу для фуры и, захватив с её пола металлический предмет, возвратился, прежде накоротке переговорив с конюхом, а затем и с барыней, удержавшей его, по меньшей мере, десятком вопросов и грубых несуразных наставлений, раскрывавших необъятный, хотя и сильно утеснённый условиями глухой и замкнутой усадебной жизни, мир её интересов. Представ у входной двери в кабинет, слуга только было собирался отчитаться об исполненном поручении перед своим барином и принять, если они последуют, новые, как появилась тут сама Екатерина Львовна.
В её усталом лице выражалась какая-то весьма нешуточная расстроенность, лишь в этот момент набиравшая силу и пока не имевшая окончательной формы. Причина стала понятна с первых её слов.
Екатерина Львовна, заламывая руки и едва ли не причитая, поведала гостю, что мальчишка Володей, с навыками сопровождения заезжих и как на всё имение один изо всех подростков освоивший чтение книжек, с прошлого вечера был отправлен в ночное с дружком Петей и крепостным Ермолаем, и там они, верно, все беспробудно спали у костра и не уследили набега волков, а те едва не отбили от табунка двоих рослых жеребчиков, подрав им огрудки и передние ноги, и вот теперь, уже с утра, все трое незадачливых стражника заслуженно выпороты по всей положенной строгости, а поскольку нынче день экзекуций, выпороты, кроме них, ещё двое подростков, пасших дойное коровье стадо и позволивших, уже не впервой, переходить отдельным коровам за край установленного выгона, в места, где изобилует привлекательный, но опасный для переедания скотом клевер, а больше из мужеского пола уже никого и нет пригодных для сопровождения, так что она, хозяйка, не знает как теперь и быть и огорчена этим без меры, вот если бы только стало возможным соизволение взять сопровождающей девку, то прямо сейчас она готова прислать Марусю, мастерицу на многое, знакомую уже и с грамотой и не раз помогавшую на здешних прогулках приезжавшим дамам и ей самой, Екатерине Львовне…
То, как издалека и осторожно было сделано это предложение, указывало на особый оттенок в нём, заключавший запрет в общепринятом смысле, но в то же время допустимый к нарушению ввиду объяснённых соответствующих причин, – разумеется, с учётом согласия принимающего предложение.
В сословии дворян тогдашней поры этаким намёкам на обязательную строгую отстранённость от простонародья и особенно от его женской половины ходу, как правило, уже не давалось; однако тут ведь была деревня с будто нависавшей над нею мощной слепой и угрюмой религиозностью и затяжным отсталым старорусским укладом, задававшимся хотя и ханжеской, но по-своему целесообразной моралью крепостников; из-за их опасений потерять бесконтрольную власть не могло быть и речи о каких-либо послаблениях для холопов, прежде всего, конечно, в интимном и сокровенном; как раз поэтому на бесцеремонное глумление барыни над истёртым табу полагалось делать определённую скидку, да, к тому же, сейчас, тут, возле двери, всё ещё находился почти как оторопевший Никита, и она могла в продолжение прежней с ним неравной беседы, а также по закоренелой привычке всесильного деспота выразить личное понимание идеальной нравственности в своём гнезде одновременно и ему, не её, но всё же – холопу.
Для Алекса тут не было ничего неясного. Оставалось только поблагодарить помещицу за столь обоснованный выбор провожатой. Она, как выяснялось, умела резко прекратить общение и
