Андрей Расторгуев - Русские истории

«Дымом жизнь уходит от земли…»

Дымом жизнь уходит от земли,да слезой вернуться норовит.Раны вековые заросли,да поверх, а донное болит.

Холодеет в ящике столадедова нагрудная латунь,но покуда память не свелавоедино с прочими июнь.

Если мимолётные годасмогут раны те зарубежить —сыщется у времени всегда,чем людское сердце освежить.

Материк

«Правят конторские. Черновиков навалом…»

Правят конторские. Черновиков навалом:пишем на гербовой – правда, на оборотках.Медленно движется по костяным каналамвремя коротких денег и дел коротких.

Ведает Бог, каким завариться кашамв юных, нетвёрдых ещё черепных коробках.Разве мы раньше знали, что будет нашимвремя коротких писем, друзей коротких?

Сказано было: живи и не жди иное.Но разве кто уверен чужою правдой?Словно Луна, поворачивается спиноюмамина поговорка: хоть стой, хоть падай…

Вот и стою пока, укрепляем то листрахом посмертным,то ли семейным долгом.Да вот ещё – не смейтесь – родное поле:слово короткое, а на дыханье долгом.

«Плотина, полотина, платина…»

Язык до Киева доведёт…

Плотина, полотина, платина:основа единая – плоть.Такая накопится патинана слове, что не прополотьи не догадаться в обычаекозе, и ежу, и коню,какое – из иноязычия,какое – своё на корню.

На корни гляжу без мороки я,хотя докопаться – хлопот…Подумаешь, этимология —да хоть генетический код.Не время идти на попятную,аларму сдаваясь до пят…Я немец на пятидесятую,ан русский поэт, говорят.

В крови у меня и брательникаужились внутри ДНКпотомки тагильского мельникаи вятского межевщика,сошлись через горы и терниии не разойдутся никаккрестьянин из Минской губерниии верхнеуральский казак.

А в новом колене заронена —не том, что поверх сапогов —с повадкою коми-зыряниназагадка тунгусских снегов.Гремучее кровосмешение —от Рейна и до Колымы…Всем, кто мельтешит, в утешение:да – русские. Русские мы.

Хотя утешать не умелец я,послушайте, как наявуработает русская мельница —английскую мелет молву.По мере к родимой довешивай,ссыпая в лари-словари.Управимся – тесто замешивай.Иначе – суши сухари.

Не брат и не сват – а не кинь его:не вся оборона – броня…Когда доберёмся до Киева —и там есть родня у меня.

Баллада о безымянном поколении

Рождённым в 1960-е

Опустил мониторнепросветное тёмное веко —от мерцания внешнего мираустал человек…Будто не было насдо скончания прошлого века.Да и века тогоне бывало как будто вовек.

Мы не ждали, что времянас будет в объятиях тискать,но казалось – дождёмся,простор ещё великоват…Мы с кассет и катушексошли на компактные диски,оказалось – гармониейне угадали формат.

А взаправду, наверное,не угодили натурой:настроению нынешнейтысячи лет вопрекимы отравлены странноюрусскою литературой,где летят в небесахна горбатых конях дураки.

Даже кто не желалнадышался духовной отравыи себя закопалбез обещанной чести и славыв долгий ящик почтовый,где крепят сургуч и тесьмаобветшалую плотьневостребованного письма.Вроде адрес разборчив,отчётлив на штемпеле номер,да, видать, адресат переехал,а может быть, помер…

Те, что нас обскакали,наверное, тоже неплохи —просто едут земными дорогамине наугадда в начале путина крутом повороте эпохине стеснялись вопросом,что делать и кто виноват.Что везут в тороках,почему содрогается почва?Сохранится надолго лиих электронная почта?

Подхлестнули, пришпорили —тоже за честью и славой…Пусть их едут, а мыпосидим на кургане заставой:что как наш небывалыйда незабываемый векоживёт и устроитнежданный кровавый набег?

Коршун времени ходит кругамитуда и обратно,и на тех седокахразличил я родимые пятна:как на стороны светалихой головой ни верти,остаётся примета —не будет с кургана пути.

Вот уже вдалекезавивается пыльная дымка.Остаётся немногодля беглого снимка-обнимка.Не сутулься хотя бы,а стало глазам горячо —половецкую бабупойди ухвати за плечо.

Её камню как дождиклюдские прощальные слёзки —не последние мына степном вековом перекрёсткеи не первые мыв череде поколенных полков,что ложатся безвестнымина пограничье веков…

Тихоокеанское

I

– Здесь жизнь течёт, как тихая вода,жаль только, не впадает никуда, —изрёк земляк, заехав по дорогепрополоскать крючки и невода.

Материки меняя и моря,он трижды прав, такое говоря,но с чем равняет родину в итоге,не досказал – наверное, не зря.

Порою в монотонной тишинеона болотом кажется и мне.А после ком подкатится к гортани:я – словно капля в тихом океане…

II

За морем книжек, в дальнем уголкезастыла и моя на сквознякеи ждёт, пока внимательный читательнаткнётся, словно первооткрыватель.В заморский малохоженый конецзагнал туземцев книгопродавец:мол, в кассу не добудешь и полтиныот их аборигенской писанины…

Кто ведал про Великий океан,покуда не явился Магеллан?А разве до Фернандо Магелланане колыхались волны океана?

Недопролетарское

Где руда – не ерунда,под берёзовыми сводамикрепостями да заводаминачинались города.

А когда родили-робилина металле и в дыму,по здоровому умуразве надобны кому«Во саду ли, в огороде ли…»?

Но, в железо не ушедшие,пишут, словно от сохи,полусельские стихипро поляны-лопухигородские сумасшедшие…

Вдохновляет и огоньв золотой утробе доменной,да в законный выходнойобожжённая ладоньпросит памяти иной —деревянной да соломенной.– Все на стройку за лопаты-топоры —верьте, дело стоит свеч!..Так о чём, ребята, речь?Печь – она повсюду печь:что в избе, что у Магнит-горы…

По сей день не понарошку наслучай всяческих невзгод —недород, переворот… —раскрестьяненный народзапасается картошкою.

И, пока огонь горит,нас стальное сердце Родиныпривечает, как юродивых,и копеечкой дарит.

В Михайловском мы пили молоко…

I

Оставь друзей, тропою выйди в поле,где бродит конь по вымокшей траве,и улови предощущенье воли,разлитое в небесной синеве.Минуй окошки – жёлтые, живые,заборы, огороды, тополя…И следом – валуны сторожевые,святая, заповедная земля.Там лес и дол полны свободной речи,прозрачные озёра глубоки,и на полянах расправляют плечитугие лукоморские дубкии впитывают грудью без опаскина многие столетия вперёдстихи и удивительные сказки —всё, чем народ отчаянный живёт.

II

«И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит…»

В Михайловском мы пили молокои никого не хаяли при этом —тому, кто дружен хоть с одним поэтом,в такое, знаю, верить нелегко…Доили мы и бешеных коров.Но и опять – неповторимый случай —на дюжину собратии писучейхватило поллитровки будь здоров…

А вот июньской ночи было мало.Густой туман клубился варенцом,над Савкиной горой и Маленцомлуна осоловелая вставалаи пялилась на наше торжество,как будто вопрошаючи: с чего?И ничего мы ей не объясняли,лишь за кормильца стопки подымалис хранителями памяти его…

И что бы ни творили со страной,жива его поэзия в народе,пока ещё поэты под лунойв Михайловском ночами колобродят!

III

Над Соротью – высокая трава,и свежий ветер клонит дерева,и кажется: степные табунынесутся на литые валуны.И новая несчётная волнарождается упруга и вольнаи, подхватив стремительный набег,его бросает с берега на брег.Мгновение, биение плотвы —и вновь перетекание травы,а мерное движение водыпереправляет новые ряды…

Недолго до ивановской зари.Рукою размахнутся косари,и этот нескончаемый полётотточенное лезвие прервёт.И станет одинокою водаи скакунов погонит в никуда —теперь они до будущей весныволнами пребывать обречены…

Но кровное теченье трав и рексобою продолжает человек,когда, неясной жаждою влеком,её он утоляет молокоми плещется на белизну листкалетучая живучая строка.

IV