Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Тяжёлая вода

Конец августатысяча девятьсот девяносто пятого года.Просыпаюсь за полночьв ярости от ликующе-страстного гудаИ тут же давлю источник вокала —недососавшего жизнь мою гада.В окне, шурша и причмокивая,разволакивается вчерашней газетой обещанная погода.Морфей мгновенно слинял,и можно подвигать извилинами, покудаЕщё не мотает жилы твои на скребки и на метлыдворничих разухабистая бригада.

От первой же мысли о том,что жизни осталось так безнадёжно мало,Во лбу мгновенно мелеет,во рту – как будто в похмельных потьмахпо ошибке наелся мела;Тем более волны житейского моря уже рассекаешь,не как фрегат, а в качестве мола.Вообразишь, смутишься, одно и подумаешь:«Эк тебя заломало»,Порождённая наспех химера, стряхнувши небытие,тебя же и поимела.Всё надеялся: как-нибудь перемелется,да никак не вымолить время для перемола.

За окном между тем занялось:заиграло, запело, ударило светом,на стене взбликовало фотоСочинителя Л. с бородой нараспашку,с ущербной улыбкой провинциального фата;Из-за шкафа смущённо вылез призрак счастьяс традиционным приветом от господина Фета.Оставалось начать: забегать, врубить, сполоснуть;оставалось жить – была бы охотаЗа тобой максимально неощутима,и потому никаких сверхпрограммот романа с суперзвездой до поедания суперфосфата —Вот одно из главных условийуспешного наведенья психотроп и мостов,а проще сказать – душевного марафета…

Конец августа и бесчисленных репетицийещё в июне обещанного действа,называемого «Прощание с летом».От судьбы не уйти – так известный праведник,спасшись из города грешников,погибшего в пламени лютом,Всю свою благодать профукал в момент,затеяв инцест с дочерьми,и звали этого старого греховодника Лотом.Вот и я таков – не в смысле инцеста, а раб судьбы —вот и дергаюсь, что твой юнкер Шмидт с пистолетом,Глядя с горечью, как осина, и клён, и лиственница,уходя, приветствуют нас безмолвным салютом,А ночами всё гуще тянет в окно гнилью и сыростью,понимаем, что гибелью, а говорим – болотом.

Просьба

Памяти Эрика

Пять лет миновало с того сволочного дня,Когда ты ушел в песок и тебя не стало.Сквозь мерную дрожь вечереющего огня,Сквозь сонную взвесь магнетического кристаллаСлежу за тобой, за условно живым, за тем,Как ты говоришь беззвучно, куришь без дыма,Как ты выбираешь из переплетенья темНе ту, воплощенье которой необходимоПаскуде-издателю, как для пупка бандаж,Костыль для ходьбы, извиненье для выраженья;И вот уже резво скачущий карандашКропит белизну, разгружая воображенье…Но как бесновался, как выл я пять лет тому,Метался меж сосен, себя невпопад жалея,Как сердце топил, как немой идиот Му-му,В клокочущей смеси портвейна, чернил, елея,Как память крестил, как осеннюю тьму монах,Как в сумерках шёл по Сенной за тобою следом,И как, объявившись в моих суетливых снах,Ты вёл себя так, словно что-то про что-то сведал.Про что? – намекни, просвети, не оставь слепцом,Надеждой плесни по уныло цедящим жилам.Вот я – неглубокий старик с проходным лицом,Мне верить в ничто, в пустоту уже не по силам.Продлить отраженье? Небывшее освежить? —Не дай угодить врасплох на скорбные дроги.Как мама моя, атеистка, кричала: «Жить!» —Полгода кричала: «Жить!» на смертном пороге.

Воспоминание в пионерском лагере Ижорского завода

(пос. Тюрисевя, ныне Серово)

Воспоминанье, круглое, как дата,Восторжен и болтлив, что твой дебил,Здесь, в пионерском лагере когда-тоЯ Гольдину Викторию любил.

Тому назад лет сорок с лёгким гакомЯ сочинял сей образ впопыхахВот в этих соснах, выпачканных лаком,Вот в этих недовытоптанных мхах.

Неотвратимый, жаркий, словно дьявол,Я вис и вился, каменел и мчал,В её зрачках то плавился, то плавалИ что-то неизбежное мычал.

Смугла, туманноока, бурноброва,Всегда одна, навязчиво одна,Она была не то чтобы сурова,Но как-то вдохновенно холодна.

А всё же зрела, всё-таки внимала,Ответный пламень вспыхивал и тух,Но результата слишком было малоВ сравненье с тем, что изнуряло дух…

Теперь здесь осень. Радужные пятна,И воздух, кисловатый, как вино.И что казалось встарь невероятно,За давностью времён исключено.

Исключено. А было бы забавноЗабытую Викторию найтиИ рыхлой статью пожилого фавнаСвинтить её с торёного пути.

Сомнительные радости говеньяВдруг мстительным восторгом освежить,Небывшее восстановить мгновеньеИ снова вдохновенье пережить.

А в результате вычеканить одуПро то, как Бог судил, а чёрт ссудил.Хоть говорят – в одну и ту же воду,Но ты же ведь в неё и не входил.

И так закончить: бывшая отрада,Прими привет от старого дружка —От запевалы третьего отрядаИ старосты юннатского кружка.

Пробуждение

Просыпаюсь по частям,Наблюдаю с интересом:Вдруг какая не проснётся —То-то будет красота.Взрыло дряблою волнойТо, что раньше было прессом,Шея скрипнула шарниромИ душа сошла с креста,

На котором до утра,До включения сознаньяБезмолитвенно моталась,Будто вялилась во сне,Угнетённого умаБезмятежное созданье,Орган самосозерцанья,Потаённое пенсне.

Сон истаял, мрак погас,Жизни рьяное роеньеРаскодировать ни смысла,Ни возможности, увы,Норовя перевестиВпечатленье в настроенье,Омолаживаю звенья,Охорашиваю швы.

Вместо музыки сумбурТипа сельской нескладухи,Перегляды, переплясы,Хохоточек жестяной;Затаились и шуршатТо ли мухи, то ли духи,Крысоватый зверопудельРаспевает за стеной.

Вот такая лепота,Вот такое пробужденье:Ни посмертно не засеять,Ни построчно не продать.Это словно бы суметьПострадать за убежденье,Что страдание не можетУбежденье оправдать.

Вот и глохни, и трясиОплешивевшею репой,Эту музыку распадаНе умеющий постичь,Окольцованный, как гусь,Недоумок недолепый,Разухабисто несущийНедощипанную дичь.

Вот и лопайся по швам,Безотчётно потакаяЧьим – не ведая – затеям,Воспалённый, как чума.«Отчего же, – скажут, – жизнь,Неприметная такая,Вдруг становится причинойПовреждения ума?»

Эта каверзная связьСокровенней пуповины:Ощущенье восхищенья,Подогретого бедой.Это вечные, как стыд,По себе сороковиныС упоительным рефреном:«Жаль, что умер молодой».

Час собаки

Растворив кошерное в квасномИ забывшись регулярным сном,Только это я соприкоснулсяС кем-то важным в чём-то расписном,Занавес упал, и я проснулся.

Так вот пробудился и лежу,Как седок низринутый – вожжу,Волоча поводья сновиденья,И себя неволею ввожуВ каверзы предутреннего бденья.

Вроде ночь, а в голове светло.Что за тварь колотится в стекло?Муза или кто-нибудь попроще?Прыснуть дэтой, оборвать крыло,Засушить, и то-то будут мощи,

То-то утешенье дуракуВставить в набежавшую строкуЭти романтические знаки:Пульса безмятежное ку-ку,Веры недокошенные злаки.

Прилетел незримый шестикрыл,Ласково дыханье перекрыл,Чтобы стало бедному понятно,За какой нуждой он воду рылИ откуда на исподнем пятна.

Отозрел недогрешивший аз,Ссёкся голос, изморгался глаз,Что ни свяжет – праздно либо ложно.Вот и жизнь прошла. В который раз.Всё равно привыкнуть невозможно.

«Всему приходит череда…»

Всему приходит череда:Вражде, нужде, обидам.Спешит за вторником среда,За стадом индивидум.

За барышом спешит товар,Молчание за словом,И честный рисовый отварТоропится за пловом.

Всему выходит срок и прок.Давно ли мой ровесникСалютовал, узрев порок,Парил, как буревестник?

Давно ли был он ас перин,Пленялся дивной ножкой?А нынче глушит аспиринИ заедает ношпой.

Вот так и мы с тобой, мон шер,На склоне сели в лужу.Давно ли шустрый акушерНас выволок наружу?

И первый свих, и первый стих,И вечность в каждой дате,И долгоногих аистихБожественные стати.

Давно ли Шуберт на водеИ Моцарт в птичьем гаме?Вдруг – бац! – и нет тебя нигде,Уплыл вперёд ногами.

И в наступившей пустоте,Пустив пузырь из носа,Тебя списали по статьеМорального износа.

«Дремота опутала нас, как лоза…»