Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога
II. «Тот же месяц, изогнутый тонко…»
II
Тот же месяц, изогнутый тонко,Над московскою крышей блестит.Та же лиственница-японкаУ балконных дверей шелестит.
Но давно уж моим не зоветсяЭтот сад и покинутый дом.Что же сердце так бешено бьется,Словно ищет спасенья в былом?
Если б даже весна воскресилаТопором изувеченный сад,Если б дней центробежная силаПовернула движенье назад, —
В этом царстве пустых антресолейЯ следа все равно б не нашлаОт девичьих моих своеволий,Постояла — и прочь пошла!
III. «Когда-то, в юные года…»
III
Сестре
Когда-то, в юные года,Далекою весною,Похоронили мы дроздаВ саду, под бузиною.
И кукол усадив рядкомЗа столик камышовый,Поминки справили потомИ ели клей вишневый.
А через много, много летПришли с сестрой туда жеВзглянуть на сад, а сада нетСледа не видно даже.
Многоэтажная гораОкон на небоскребе.— Пойдем, — сказала мне сестра, —Мы здесь чужие, обе.
А я стою и глупых слезНи от кого не прячу.Хороший был, веселый дрозд, —Вот почему я плачу.
«Затравила оленя охота…»
Затравила оленя охота,Долго он не сдавался врагу,Он бежал по лесам, по болотам,След кровавый ронял на снегу.
Гналась по следу гончая стая,Пел все ближе охотничий рог,И, почуяв, что смерть настигает,Он на землю встречать ее лег.
Окружили его звероловыИ, добив, вспоминали не разНа снегу, полный влаги лиловой,Смертной мукой расширенный глаз.
Мите
I. «Друг с другом за руку идем…»
I
Друг с другом за руку идем,Пока желаний дремлет сила,И детства чистый водоемНи страсть, ни желчь не замутила.
Но будет день. Он предназначен.Разлуке двери распахну.Прощай! Лети, как лист, подхваченПорывом бури в вышину.
И будет день, сама предамТебя любви. Склонив колени,Как Исаака Авраам,Сложу на угли наслаждений.
Живи. Люби. Гори. Свети.И, отгорев, как факел бурный,Последней искрою летиКо мне на грудь, как пепел в урну!
II. «Как формула, вся жизнь продумана…»
II
Как формула, вся жизнь продумана,Как труп анатомом, разъята.Играет сын сонату Шумана,Мою любимую когда-то.
И снова, музыкой взволнована,Покою жизнь противоречит.И все, что волей было сковано,Взлетает музыке навстречу.
Играй, мой сын! Все были молоды.И ты, как все, утраты встретишьИ на бесчисленные доводыСтраданью музыкой ответишь.
В старой Москве
Памяти Е. М. Лопатиной
В гостиной беседа за чайною чашкой.В углах уже тени, а в окнах — закат.И кружатся галки над Сивцевым Вражком,И март, и капель, и к вечерне звонят.
Давно карандашик ментоловый водитХозяйка над бровью, скрывая мигрень.Но вот и последняя гостья уходит,Кончается долгий и суетный день.
И в доме тогда зажигаются свечи,А их на стене повторяет трюмо.Платок оренбургский накинув на плечи,Она перечитывает письмо.
Письмо о разрыве, о близкой разлуке.«Ты слишком умна, чтоб меня осудить…»Почти незаметно дрожат ее руки.Две просьбы в конце: позабыть и простить.
Свеча оплывает шафрановым воском,И, верно, страдание так молодит,Что женщина кажется снова подростком,Когда на свечу неподвижно глядит.
В музее
Знакомая музейная хандраВлечет меня по эрмитажным залам.За окнами — Нева, снежинок мошкара,И в небе — Петропавловское жало.
А здесь почиет в рамках красотаНетленная, как в пышных саркофагах.Мадонн мне улыбаются устаИ праздник Брейгеля кипит в цветах и флагах.
Там — рыбы Снайдерса, оленьи потроха,Лимоны, устрицы на блюде,Здесь — бабочка на виноградной грудеНавеки замерла, бессмертна и тиха.
Зал Рубенса. Цветы. Венерин грот.Богиня возлежит на львиной шкуре,Прикрыв рукою розовый живот.Над ней крыло трепещет на амуре.
А рядом — холодеющий закат,И мирт, и плющ в развалинах Лоррена.Я возвращаюсь мыслями назад,На кладбище надежд моих и тлена.
Воспоминания! Художник, не они льВечерней жизнью нашей правят?Закатов наших бронзовую пыльВ бессмертные виденья плавят?
Вздохнем и постоим. Густеет тень.Проходит сторож со звонком по залам.Так короток декабрьский этот день,Так незаметно я устала.
И в сумерках, спускаясь на гранитДворцовой набережной, в вихре вьюги,Я вспоминаю ласковый магнит —Улыбку Леонардовой подруги.
«Нас потомки не осудят…»
Нас потомки не осудят,Не до нас потомкам будет.Все понятным станет в мире,Станет дважды два четыре.
В пепле прошлого не роясь,К свету выйдя из потемок,Затянув потуже пояс,В дело ринется потомок.
Потому, что будет делаБольше, чем рабочих дней,И мишени для прицелаБудут ближе и точней.
Но, пожалуй, будет нечемТешить музы баловство.Ей на ветреные плечиЛяжет формул торжество.
И крыла с такою гирейЕй, крылатой, не поднять.Ей, грешившей в старом мире,Так и чудится опять,Что, быть может, не четыре —Дважды два, а снова пять!
«Отшумят пустые шумы…»
М. Л. Лозинскому
Отшумят пустые шумы,И отсеются дела.Спросят внуки-многодумы:Муза чем твоя жила?
Чем дышала в этом мире,Взрытом бурею до дна?И уликою на лиреБудет каждая струна.
Ты ответить внукам сможешь,Не слукавишь для красы.И терцины им положишьДивным грузом на весы.
«Писем связка, стихи да сухие цветы…»
Памяти Марины Цветаевой
Писем связка, стихи да сухие цветы —Вот и все, что наследуют внуки.Вот и все, что оставила, гордая, тыПосле бурь вдохновенья и муки.
А ведь жизнь на заре, как густое вино,Закипала языческой пеной!И луна, и жасмины врывались в окноС легкокрылой мазуркой Шопена.
Были быстры шаги, и движенья легки,И слова нетерпеньем согреты.И сверкали на сгибе девичьей руки,По-цыгански звенели браслеты!
О, надменная юность! Ты зрела в бредуКолдовских бормотаний поэта.Ты стихами клялась: исповедую, жду! —И ждала незакатного света.
А уж тучи свивали грозовый венокНад твоей головой обреченной.Жизнь, как пес шелудивый, скулила у ног,Выла в небо о гибели черной.
И Елабугой кончилась эта земля,Что бескрайные дали простерла,И все та ж захлестнула и сжала петляСладкозвучной поэзии горло.
На озере Селигер
