Земляки - Мулярчик Анджей
Теперь уж и слов больше не надо: обнялись оба, завсхлипывали на груди друг у друга. Что тут клятвы, и так ясно: нет и не было лучших друзей на всем свете. В порыве нежных чувств захмелевшие мужики не замечают, что уже свалились с доски, на которой сидели, и, лежа на соломе, продолжают обниматься, нежно повторяя: «Казик!», «Владек!»…
На третий день Казимеж, натянув старые сапоги, картуз и сшитую из одеяла куртку, выходит к своей стодоле. За. ней простирается поле, которое теперь принадлежит ему. Там, среди густой пшеницы, грозно застыли, воздев к небу дула умолкших орудий, полусожженные немецкие танки.
Далеко, насколько хватает глаз, тянутся брошенные немцами неубранные поля. Казик срывает колос, внимательно рассматривает его и переводит взгляд на заросшее сорняками поле. На лице его появляется выражение озабоченности. «Ох, не быть урожаю с того, что другие посеяли…» — вздыхает он. Вдруг до него доносится характерное чавканье коровы — это Каргулева Мучка пасется на его поле. Мучка на его земле!
Схватив палку, Казимеж со всего маху лупит ею корову.
— Ах ты зараза! Да чтоб тебе моя трава боком повылазила! Пошла вон отсюда, марш на свою землю!
Таща на цепи колоду, к которой она привязана, Мучка возвращается на поле Каргуля. Казимеж запускает ей вслед валявшимся неподалеку колесом, удар приходится по цели. Перепуганная корова, тяжело прыгая, скачет в глубь Каргулева поля. Казимеж, чрезвычайно довольный победой, оборачивается и натыкается… на взгляд Каргуля, который стоит в воротах своей стодолы.
И тут — точно вспыхнула искра от удара их взглядов — за спиной Казимежа раздается мощный взрыв. Когда туча дыма оседает, становится ясно, что это Мучка подорвалась на мине.
Рассерженный Каргуль бежит к Казимежу, крича на ходу:
— Ах, вон ты как! Твой брат Яська меня уже один раз убил, теперь ты за убийства принялся?!!
Казимеж, который доходит ему ростом только до плеча, воинственно выпячивает грудь.
— Принялся! И дальше приниматься буду! Потому как ты, Каргуль паршивый, святость не уважаешь!
— Это какая же такая святость тебе снится, чучело гороховое?!!
— А такая, что межа — дело святое! И ежели ты этого на носу своем не зарубишь, так я тебе опять на ребрах святую истину выпишу!
— А где ты тут межу углядел, а? — хрипя от ненависти, кричит Каргуль, разводя руками так широко, будто желает охватить ими землю до самого горизонта.
Стоя на краю огромной ямы, образовавшейся от взрыва, и уже позабыв о корове, они начинают топтаться друг возле друга, как два петуха, готовящиеся к бою. Вдруг оба застывают в неподвижности: со стороны дворов слышатся отчаянные крики Вити и Ядьки: «Мины!.. Мины!..»
Опомнившись, мужики растерянно оглядываются вокруг. Среди моря золотых колосьев притаилась смерть. Сделай они шаг — и лететь им в небо, как взлетела только что покойница Мучка…
— Выводи вот теперь отсюдова… — уже почти мирно говорит Казимеж.
— Иди, пожалуйста! Ты начал, тебе первому и дорога, — приглашает жестом любезного хозяина Каргуль.
— Так твое ж поле, — Казимеж хитро щурит глаза, — вот и показывай дорогу.
— У нас сперва гостям дорогу дают.
Окинув Каргуля с ног до головы ненавидящим взглядом, Казимеж, не желая показаться трусом, начинает осторожно, шаг за шагом, продвигаться вперед. Каргуль идет сзади, высоко поднимая ноги и старательно ступая ему в след. Хотя оба полны напряжения, перепалка между ними не утихает.
— Помни, — шипит Казик, — межа — дело святое! А ежели забудешь, так я тебе косой опять про то напомню!
— И где ты только тут межу видишь! — огрызается Каргуль, не отрывая глаз от ног Казика. — Здесь до самого неба все твое. Бери сколько хоть, никто тебе земли ложкой отмерять не станет! — ехидно напоминает он Казику слова, сказанные им не далее как вчера, когда они пили в ознаменование мира на веки вечные. — И пальцами, как вы в Кружевниках, здесь тоже землю мерить никто не станет…
Осторожно раздвигая колосья и внимательно глядя под ноги — нет ли на дороге предательской мины— Казик поясняет непонятливому соседу:
— Я столько взял, сколько мне надобно, и тронуть землю свою не позволю!
Когда они наконец выходят к краю поля и Казик уже стоит на безопасной зелени лужайки, он слышит позади:
— Ну и времена! Дурак впереди умного вышагивает…
— Что?!! — У Казика от оскорбления даже дыхание перехватывает.
Пряча на ходу часы с цепочкой, которые было вытащил из кармана, он грозно двигается навстречу Каргулю, визжа что есть силы:
— Ну подожди ж ты! Есть еще у меня коса острая! Теперь-то уж тебе не сносить твоей бараньей башки! Как был баран, так и остался!
— От барана и слышу! — басит в ответ Каргуль.
— Да ты на кого… — Низко нагнув голову, Казик бросается на Каргуля и, сильно боднув его «под дых», отскакивает на шаг.
Каргуль покачнулся, но, успев ухватиться за деревцо, удержался на ногах. Набрав воздуха в легкие, он в свою очередь набрасывается на Казика и, заключив его в свои цепкие объятия, неловко бутузит. Оба при этом не жалеют друг другу проклятий, не скупясь и на крепкие выражения… Витя и Ядька, подбегая каждый к своему отцу, растаскивают их в разные стороны.
В тот же день к вечеру оба соседа ставят на место сваленный накануне забор. С одной стороны укрепляют Казимеж и Витя, с другой — Каргуль. Тут же стоит Ядька, которая подает отцу гвозди.
— Чтоб вашей ноги больше на нашем дворе не было! — кричит Каргуль.
— А вашей на нашем! — немедленно отвечает Казик. — Так я тяте нашему поклялся и так во веки веков будет!
— Аминь! — добавляет с крылечка бабка Леония.
Подозвав Витю, Казик идет с ним за стодолу. Ему не терпится походить по своему полю, но он боится мин и с досадой взирает на силуэты торчащих то там, то сям танков.
Витя украдкой поглядывает на Ядьку, которая гонит из садика кур. Казимеж предостерегающе покашливает:
— Куда зенки вылупил? На свое смотри! Там чужое, наше вон оно где… — И, кивнув в сторону своего поля, тяжело вздыхает. — Время землю поднимать, да как ее тронешь, ежели она минами напихана, как хорошая колбаса салом? А сорняк-то всюду какой, а? Из-за него на будущий год хлеба не будет… Вот оно, дело какое. Дичает земля без человека…
— А из-за нее люди дикие делаются… — вырывается вдруг у Вити.
— Каргуль коровы лишился, и поделом ему. Зато у меня ума прибавилось, — неожиданно хохочет Казимеж и, обернувшись к сыну, приказывает: — А ну, Витя, тащи сюда бензин! Живо!
Казик осторожно идет по краю поля и поливает бензином высушенные солнцем колосья. Затем он чиркает спичкой и, через секунду перед ним уже стеной стоит пламя.
Довольный своей выдумкой, Казимеж любуется огнем. Два следующих один за другим взрыва опрокидывают его на землю и осыпают комьями земли и глины. Едва Казимеж и Витя успевают спрятаться за стодолой, как взрывы начинают греметь беспрестанно.
Детишки Каргуля, плававшие неподалеку в прудике на перевернутом шкафе, с криком: «Немцы! Немцы!» — что есть мочи бегут к дому. Тучи черной земли взлетают к небу, о крышу стодолы барабанят камни и комья тяжелой глины. Достигают они и крыши Каргулева дома, откуда осторожно выглядывает сам хозяин. Глазам его предстает страшная картина: поле пылает, сквозь огонь и дым видны немецкие танки, грохочут взрывы. Он размашисто крестится и, побежав было к стодоле, галопом возвращается в дом, где Ядька с матерью уже торопливо связывают в узлы свои нехитрые пожитки.
— Матерь божья, пять деньков только и пожили в своем доме! Вздохнуть человек не успел, а тут опять фронт идет!
Казик же в это время с удовольствием поглядывает на огонь, пожирающий посев на его поле и освобождающий землю от мин. При каждом взрыве он нагибает голову и считает шепотом, точно перебирает четки.
— Десять… одиннадцать… двенадцать… пятнадцать… О, противотанковая попалась! — радуется он, все больше гордясь своей идеей.
