Тайна двух океанов - Охлобыстин Иван Иванович

Столовая наполнилась приглушенным гулом голосов, звоном посуды, шутками, смехом, разговорами.

КЛОЧОК БУМАГИ

После обеда Павлик, закрыв за собой дверь, сразу очутился в тишине и мягком матовом свете безлюдного коридора. Тускло поблескивали лакированные стены и переборки, впереди виднелась перспектива вырезных арок, по сторонам в каждом отсеке на дверях белели эмалированные дощечки с синими надписями. Павлик прошел уже два отсека, когда впереди послышалось щелканье автоматического замка дверей и затем приглушенный ритмичный скрип обуви — грузные шаги большого удаляющегося человека.

«Скворешня», — решил Павлик и прибавил шагу, чтобы нагнать своего спасителя.

Вдали, сквозь арки двух отсеков, пятно ярко освещенного снизу люка потемнело. Кто-то спускался в машинное отделение. Павлик взглянул на дощечку ближайшей двери: «Главный механик Федор Михайлович Горелов».

На полу, у двери, белел маленький лист целлулоида. Он был совершенно неуместен в этом блестевшем чистотой коридоре, он резал глаза Павлику, уже привыкшему к образцовому порядку на подлодке. Павлик почти непроизвольно нагнулся и поднял бумажку, чтобы бросить ее в первый же люк мусоропровода.

На бумажке промелькнули цифры, значки, обрывки слов, обычных здесь, на морском судне: «„…гассово море… точные координаты…" — прочитал Павлик. — Надо будет спросить Ахмеда». И продолжал читать: «…7° 46' 36" сев. широты и 5 …бина шестьсот пятьдес… Красные пояса …цать шестого мая …чно восемнадцать час… не забудьте гидро… Кро…»

Кто-то осторожно взял Павлика за локоть и наклонился над обрывком целлулоида.

Павлик поднял глаза. Над ним, перегнувшись почти пополам, стоял Горелов.

— Это я только что… только что нашел…

Горелов улыбнулся и взял обрывок из рук Павлика, выпрямился, вгляделся в бумажку и спросил:

— Где же ты нашел ее, Павлик? А впрочем, какая-то чепуха! Прости, пожалуйста, что я помешал тебе… Что за глупости! Но пойми, дружище, это секретная лаборатория. Опускаюсь в люк, оглянулся и вижу — ты нагнулся у двери моей каюты, поднял бумажку и читаешь. А это, оказывается, такая чепуховина! — Он опять посмотрел на лоскуток бумажки, повертел между пальцами и рассмеялся: — Ох уж мне эта конфиденциальность, всю грязь соберешь. Ты куда сейчас направлялся?.. Знаешь что? Я иду в электролизное отделение. Ты там бывал? Наверно, нет! А там очень интересно. Пойдем со мной. Я тебя все объясню. Меня зовут Федор Михайлович, как Достоевского, только я романов не пишу, но в остальном я тоже большой фантазер. Хочешь конфетку? — И он протянул мальчику «Золотой ключик».

— Я не люблю «Золотой ключик», — отказался тот. — Я им однажды у папы в банке подавился и чуть не умер. Меня вверх ногами один папин телохранитель пять минут держал, а другой по спине бил.

— Согласен, — кивнул Горелов. — «Золотой ключик» — это одна из самых опасных конфет на свете. Но вот лично я люблю опасности.

Он положил конфету себе в рот, а фантик ловко бросил вместе с обрывком карты в мусоросборник, круто повернулся и зашагал по коридору. Павлик молча последовал за ним.

Они спустились в люк по винтовой металлической лестнице и попали в залитый светом нижний коридор, тоже разделявшийся водонепроницаемыми переборками на отдельные отсеки. Из каждого коридорного отсека направо и налево открытые двери вели в машинные отсеки.

Горелов, держа Павлика за руку, повел его в первую дверь направо. Они вошли в большой светлый отсек, уставленный высокими машинами и аппаратами.

— Это генераторный и трансформаторный отсек, — объяснил Горелов.

Они прошли под аркой переборки в следующий отсек с баллонами сжатого воздуха, а за ним — в заметно более узкий и низкий отсек.

— Да, Федор Михайлович,— вежливо кивнул головой Павлик,— мы уже как будто видели только что эти машины в первом отсеке…

И, собравшись с духом, Павлик намеревался уже извиниться и сказать, что он очень благодарен, что все это страшно интересно, но что он очень спешит на перевязку и даже, наверно, опоздал, и Арсен Давидович будет очень недоволен, и поэтому он просит разрешения уйти… Но как раз в тот момент, когда он почти открыл уже рот, чтобы сказать все это, Горелов подошел к противоположной переборке и возле наглухо закрытой арки нажал зеленую кнопку слева. Дверь тихо отодвинулась в сторону и скрылась внутри толстой переборки. В открывшейся арке показался новый отсек, еще более низкий и узкий, с закругленной внешней стеной; по всему было видно, что Горелов с Павликом приблизились уже почти к последней, самой узкой, кормовой части подлодки.

Павлик здесь никогда не бывал и даже не догадывался о существовании за последней переборкой еще других отсеков. В нем вдруг разгорелось любопытство, и он сразу забыл о своем намерении уйти.

Горелов вошел в новый отсек, согнувшись под невысокой аркой, и позвал:

— Входи, Павлик! Здесь не каждому удается побывать. Входи скорее, нельзя оставлять дверь открытой.

Павлик не заставил себя дважды просить. Едва он вошел в отсек, Горелов нажал кнопку у входа, и дверь быстро задвинулась. Павлик все же успел заметить необычайную толщину переборки, отделявшей этот отсек от остальных помещений подлодки.

— Почему вы так быстро закрыли дверь, Федор Михайлович? — спросил Павлик, осматриваясь вокруг.

Ничего особенного в оборудования отсека он не заметил. На полу в два ряда стояло много герметически закрытых длинных металлических ящиков. По обеим сторонам каждого из них помещалось по небольшому кубическому ящику, соединенному с длинным ящиком изогнутыми трубками и проводами. Кроме того, в каждый длинный ящик входили с обеих сторон толстые провода и трубы различных диаметров. На ящиках и стенах отсека разместились многочисленные, разнообразных форм и систем приборы.

— Мы сейчас в камере электролиза воды,— ответил Горелов, внимательно рассматривая показания приборов на ящиках. — Постучи по перегородке пальцем… Слышишь, какой глухой и тупой звук? Это указывает на большую толщину переборки. Она достигает четырех сантиметров толщиной! Не думай, что это мало. Переборка сделана из такого твердого сплава, что взамен него потребовалась бы переборка из титана толщиной не менее полуметра. Ну что, интересно, малыш? — улыбаясь, спросил Горелов, незаметно протягивая руку к висевшему у него на поясе футляру с электропарализатором. — Кстати, как зовут твоих родителей?

— Андрей Сергеевич и Анна Алексеевна, — ответил ребенок, проводя пальцем по холодной стене.

— Анна! — вслух повторил Горелов и отвел руку от футляра на поясе. — Анна — это самое красивое имя на свете!

— Федор Михайлович! Скажите, пожалуйста, а может ли «Пионер» дать задний ход?

— Может.

— Все, я опоздал, — неожиданно вспомнил ребенок. — Перевязка.

— Тогда беги скорей, только не ударься опять обо что-нибудь! — улыбнулся Горелов, еще раз повторил: — Анна… Заходи ко мне в пять, я тебе кое-что покажу.

— О'кей! — на ходу крикнул мальчик.

ФЕХТОВАНИЕ

Как и договорились, ровно в пять Павлик постучался в каюту Горелова.

— Входи, — раздалось из-за двери.

Ребенок нажал на клавишу сбоку, и дверь бесшумно отъехала в сторону.

Механик в белом халате, накинутом поверх спортивного костюма, сидел за синтезатором и наигрывал какую-то мелодию.

Мальчик тихо присел на свободное кресло под иллюминатором.

— Знаешь, — не оборачиваясь, сказал Горелов, — в детстве я очень хотел стать музыкантом. Впрочем, и в юности я хотел стать музыкантом. Но я родом из семьи потомственных моряков, и мои родители настояли на том, чтобы я стал тоже моряком. Но я, признаться, не люблю море.

— Почему?! — невольно воскликнул Павлик. — Оно такое красивое!

— Море — это мир одиночества. А я и так одинок, — грустно признался механик. — Меня выручает музыка. Вот послушай. — И он запел, аккомпанируя себе на синтезаторе: