Земляки - Мулярчик Анджей
— И кот тоже? — спрашивает Витя, усердно водя кистью по стене.
— Кот? — Казик еще не понимает Витиного вопроса, но, вспомнив о коте, начинает звать его: — Кис, кис, кис…
Видя, что кот выходит на его зов из ворот Каргулевой стодолы, Казик мгновенно разъяряется.
— Отдай кота, не то убью как собаку! — орет он Каргулю.
— Что ж я твоего кота на веревке, что ли, держу? — Каргуль показывает на кота, который преспокойно лакает из блюдечка молоко. — Приблудился, вот он и есть…
— «Приблудился»! Понаставил ему молока в двадцати тарелках!
— А что, запретишь? Мое молоко, мои тарелки, взял да и понаставил на своем-то дворе!
Оглянувшись вокруг и крикнув: «Витя, держи меня! Сил моих больше нету этого ворюгу выносить!» — Казик запускает в Каргуля камнем. Каргуль успевает увернуться. Камень попадает в жеребца, который, сорвавшись с места, перемахивает через низкую ограду и скачет в поле. Кот убегает в Каргулеву стодолу, жена Каргуля, выскочив во двор, хватает младшего из детей, Марыня, стоя на своем крыльце, кричит, распахивая на груди кофточку:
— У меня для ребенка молока нету, а он кота соблазнять!
Макнув кисть в ведро с известью, Казик резким движением дописывает к Витиному лозунгу слово «нет». Витя недоуменно смотрит на него.
— Ну, и чего ты опять глаза вылупил? — злится Казик.
— Так ведь… рифма не получается!
В воротах появляется войт. Увидев надпись на стене стодолы, он с изумлением спрашивает:
— Вы что, Павляк, против западных земель?!! Или против сейма, за бывший сенат стоите?!!
— Я не за сенат! Я против Каргуля!
— Значит, вот какой из вас поляк! — Войт многозначительно смотрит на дописанное Казиком «нет».
— Не поляк, а Павляк, — подчеркивая последнее слово, говорит Каргуль.
— Мы тут как пчелы вьемся, чтоб единство всеобщее заключить, а вы, значит, диверсию разводите, как при немцах?!! Из-за кота согласие всенародное рушить?!! Я этого кота реквизирую, все!
Казик пятится, не выпуская из руки кисть.
— Пан войт, ты меня не обижай с котом… Потому как я через это могу против народной демократии пойти! А у меня на это времени нету, вон она, земля-то, лежит-дожидается…
— Вы, Павляк, так говорите, будто у вас бумага какая на этого кота имеется! А если я его от Каргуля получу? Хе-хе-хе!
— Нет уж, я его никому не отдам, — говорит Каргуль.
— Что?!! И мне не отдашь?!! — Казик направляется к Каргулю, размахивая кистью, как косой.
— Пусть нас власть рассудит, на то она власть и есть, — кивает на войта Каргуль.
Войт, задумавшись, сдвигает на затылок свою поношенную конфедератку, отчего на обнажившейся части лба становится виден шрам.
Ядька приносит клетку с котом и ставит ее у ног войта. Казик хочет взять клетку, но войт ногой отодвигает ее.
— Вот еще наказание! — возмущается Казик. — Это же не какой-нибудь здешний кот, его из самой центральной Польши везли! Он мне два мешка пшеницы стоил, не говоря о велосипеде…
— Ладно, пусть кот сам выберет кого хочет, — решает войт.
— Он молоко хочет! — говорит Казик и, повернувшись к Каргулю, кричит: — У тебя две коровы есть, а у меня винтовка!
— Винтовка-то у нас у обоих есть, — спокойно возражает Каргуль.
Казик с таким бешенством кидается на Каргуля, что, если бы не вмешательство войта, на сей раз Каргулю не сносить бы головы.
Войт расстегивает офицерский мундир, который носит вместо пиджака, садится на ящик и, поставив возле себя клетку, объявляет свой вердикт:
— Граждане переселенцы! Вот вам справедливое решение, потому как власть для того и есть, чтоб латать го, что нельзя залатать: Каргуль даст Павляку мешок пшеницы и колесо от велосипеда, за это кот три дня в неделю будет у Каргуля, три дня у Павляка, а по воскресеньям и в праздники будет у меня работать! А референдум этот переделайте, Павляк, — указывает он на лозунг, — а то даже не в рифму получается!
— Три раза «нет» — то врага ответ! — выскакивает Витя, но Казик бросает на него такой взгляд, что он тут же замолкает.
Казик сидит перед домом на табурете, а Витя бреет ему затылок, поглядывая через голову отца на двор Каргулей, где Ядька развешивает выстиранное белье на протянутом через весь двор приводном ремне от молотилки. Рядом с ней Кекешко держит таз с мокрым бельем. Со стороны сада подходит Марыня, показывает мужу изгрызенное яблоко.
— По деревьям скачут, — говорит она. — Вон как все испакощено!
— Какой нынче день?
— Пятница.
— Зови кота, — велит Казик, — сегодня он у нас работает!
Марыня подходит к забору, начинает звать: «Кис, кис, кис!» Но кот, которому, правда, удается вырваться из рук маленького Тадека Каргуля, добегает только до середины двора; дальше его не пускает веревка, которой он привязан к вбитому в землю маленькому колышку.
— Как козу его пасут, на веревке! — возмущается Марыня. — В плен нашего кота забрали.
— Что, опять договор нарушать?!! — Казик вскакивает. — Я ему покажу, как над пленным измываться! Ишь, вздумал силой заставлять врагу служить! Витя, давай винтовку!
Забыв про полотенце на шее, Казик подбегает к забору с винтовкой наизготовке. Кекешко, отчаянно крикнув, подымает руки вверх, и таз с бельем летит на землю.
Ядька, расправляющая на веревке простыню, ничего этого не видит, и Витя, чтобы предостеречь ее, истошно кричит: «Ядька!» Она выглядывает из-за простыни в ту самую минуту, когда гремит выстрел. Секунда — и ее лицо исчезает за развешенным бельем. Слышен крик ужаса, Витя бросается вперед, но, видя, как под простыней быстро мелькают ноги бегущей к дому Ядьки, останавливается.
— Тятя, прячься! — кричит он теперь отцу, потому что выскочивший из дома Каргуль, не целясь, стреляет в Казика.
Звякнуло стоящее на крылечке ведро, струйкой побежала вода из него. Казик бочком пробирается к кухне.
— Обратно война? — без особого любопытства спрашивает бабка.
— Из-за кота!
— От кота даже на воротник меха не осталось! — сообщает, вбегая в кухню, разгоряченный Витя.
— Жаль, на поясницу класть сгодился бы, ежели ревматизм схватит, — огорченно вздыхает Казик.
Бабка собирается выйти во двор, но свист пуль заставляет ее попятиться от дверей. На порог кухни сыплются щепки от дверной рамы.
— Четвертая война при моей жизни, и две из них мировые были… — задумчиво говорит бабка.
— Так ведь дело-то к лучшему идет! — разъясняет ей Казик. — Начали мы с Каргулем косой воевать, а кончим порохом!
Осень. У распахнутых ворот Казиковой стодолы стоит прислоненная к стене винтовка. Казик с Витей машут цепами. В такт их ударам подскакивает на крыше стодолы черепица: брынь-брынь, луп-луп, брынь-брынь, луп-луп…
Витя останавливается первым, отирает с лица пот.
— Поясница-то, она голос подает, — вздыхает он, глядя на стоящую во дворе Каргулей молотилку.
— С восьми гектаров обмолотить — это тебе не с полморга урожай, как раньше! — Казик смотрит на копну колосьев, ожидающих обмолота, — Ежели бы мой тятя столько зерна увидели да услышали бы, кто это все его, — наверное, заплакали бы, а потом померли, молотивши…
Пока они разговаривают, слышатся удары цепов из стодолы Каргулей. Вите видна отсюда Ядька, которая вышла на крыльцо и сушит длинные, распущенные по спине мокрые волосы.
— Витя, может, хватит уже глазеть туда?
— Ой, тятя, никак досыта не насмотрюсь!
— А чего это ты такой голодный?
— Потому как вот я смотрю и вижу: есть на чего смотреть!
— Ты должен ненавидеть все Каргулево племя! Тем более оно неуклонно к совершеннолетию идет!
— Так я же и смотрю, чтоб ненавидеть! Я, тятенька, себе все твержу да твержу: «Это Ядька Каргулева», а вот насмотрюсь этак-то, и она мне ночью еще снится. Я ее тогда так ненавижу, так ненавижу!..
Поглядев на сына исподлобья, Казик молча отталкивает его на свое место в глубину стодолы, а сам становится у дверей и, сплюнув на ладони, берется за цеп. Снова постукивает на крыше черепица.
