О. Фельдман - Речь на Всесоюзной режиссёрской конференции 15 июня 1939 года
Упрёки Вышинского на следующий день А. Д. Попов назвал в своём докладе следствием недоразумения: «Мне очень грустно, но я думаю, что товарищ Вышинский, который здесь вчера выступил с замечательным докладом, просто неверно понял строки статьи в “ Советском искусстве”. Я говорю не в порядке защиты этой статьи, которая была напечатана. Я с некоторыми положениями этой статьи не согласен, но когда мы говорим о нивелировке театра, о серости и о том, что в театрах должна вестись борьба в том числе режиссёра с актёром на творческой базе, борьба за единомыслие в искусстве (так и написано было в этой статье), – без этой борьбы ничего, с моей точки зрения, не выйдет. Без этой борьбы, не склочнической, а борьбы принципиально творческой внутри одного организма, по-моему, повторяю, ничего не выйдет. И практика нас учит другому. Я думаю, что это было результатом недоразумения. Сейчас проповедовать в наших театрах тишь и гладь совсем не ко времени. У нас и так много тиши и глади и творческого ожирения в ряде театров»[107].
При публикации стенограммы этот фрагмент доклада исчез, но осуждение статьи во вступительном слове Вышинского было сохранено.
Доклад Попова («Творческое воспитание актёрского коллектива») по предварительному плану был последним из трёх основных докладов. Их очерёдность изменилась отчасти непредвиденно. За полтора месяца до конференции, 3 мая приказом комитета было установлено, что первым будет комитетский доклад, вторым – доклад Немировича-Данченко («Роль и место режиссёра в театре»), третьим – доклад Попова. 5 июня об этом сообщила «Литературная газета».
Незадолго до конференции Немирович-Данченко отказался от участия, сославшись на переутомление (он предполагал уехать на отдых заграницу).
Тема его доклада перешла к С. М. Михоэлсу. По повестке дня, объявленной Храпченко в день открытия 13 июня, и по сведениям утренних газет доклад Михоэлса должен был предшествовать докладу Попова. Тот же порядок докладов повторён хроникой «Правды» 14 июня.
Но утром 14-го первым слово получил Попов.
Тем самым «воспитание актёрского коллектива» выдвигалось как основная задача режиссуры.
5
Тезисы доклада Попова были изданы брошюрой, подписанной к печати 9 июня. Считанные пометы на полях экземпляра, принадлежавшего Мейерхольду, возвращают к частным проблемам, которые на заседаниях бюро секции Мейерхольд относил к «профессиональным тонкостям».
Эти частности по-прежнему вызывали у него желание оспорить одно и уточнить другое – он по-прежнему не соглашался с отрицанием актёрских амплуа, считал затягивание застольного периода уловкой лентяев, защищал режиссёрский показ, если он содержит «заражающий актёра штрих» (см. ниже с.82)[108].
Предполагая возможность диалога с докладчиком в прениях и споря с методичностью тезисов, Мейерхольд беглым конспектом – в столбец – на обложке брошюры ниже её заглавия изложил свой взгляд на работу актёра и на работу с актёром (см. ниже с.83 и 85).
Для начала он привёл доказательство того, что замысел может развертываться вне рационалистической постепенности. Он ссылался на пример Пушкина – в юбилейный пушкинский год готовясь к репетициям радиоспектакля «Русалка», он убедился, что ранняя редакция кульминационного монолога героя была создана Пушкиным за несколько лет до основного текста (см. ниже с.83 и 92, ср. с.123, 131–132).
Затем он назвал элементы творческого процесса, не подчиняемые рационалистическому подходу, – «фантазию» и «волнение», причём к пункту «волнение» слева от основного столбца добавил: «Восторг, радость жизни». Этот ход мысли был развёрнут в его январской лекции («В искусстве самый большой и важный двигатель – волнение. ‹…› Эта взволнованность будет помогать труд мой нести радостно. Вот такая штука, а не каждодневная жвачка»[109]).
Пункт «волнение» он сопроводил ещё одним неожиданным дополнением: «условность», – Мейерхольд видел в условности непременное организующее начало творческого процесса, подсказывающее (диктующее!) воображению пути отбора, обобщения, монтажа. Следом он упомянул об амплуа как об элементе условном, организующем, но не ограничивающем.
Переходя к суждениям Попова о психотехнике, Мейерхольд оспорил проявившуюся в тезисах прямолинейность. Внимательный к актёрской индивидуальности, он защитил «особый тип актёра» (К. А. Варламов, В. Ф. Комиссаржевская), обладающий правом «играть самого себя» – ссылки нынешних актёров на эти имена Попов назвал «оправданием лени». Одновременно Мейерхольд вновь подчёркивал право режиссёра на обогащающий актёра «ловкий показ».
В последних пунктах этого конспекта упомянуто о самостоятельной «кабинетной» работе актёра, об опасностях зависимости актёра от зрительного зала (спекуляция на «доходчивости»), о соотношении актёрской импровизации и закреплённого рисунка – фиксировать их установленное соотношение Мейерхольд давно предлагал в специальной «карте актёра».
Цикл этих помет, возникший до конференции, – ранняя стадия подготовки к будущему выступлению.
Последующие звенья подготовки отразились в остальных записях на обложках брошюры (первые два дня заседаний она была в руках у Мейерхольда), и в семи страницах рукописных набросков (см. ниже с. 85–105).
6
Первые аплодисменты в честь Мейерхольда раздались в зале конференции в тот момент, когда его имя назвал художественный руководитель саратовского театра И. А. Слонов, ему было поручено огласить состав рабочего президиума.
Конференция начиналась в атмосфере оптимистического оживления, зал вёл себя самовольно. Его настроенность на третий день работы при переходе к прениям вынудила председательствовавшего М. Б. Храпченко попробовать «вообще запретить на конференции аплодисменты, смех и реплики», причём «попытка эта была сделана столь серьёзно и настойчиво, что вызвала у всего зала всеобщее возмущение и демонстративные аплодисменты вслед оратору». Так сказано в заготовке письма, с которым рассчитывала обратиться к Сталину секция драматургов Союза писателей, враждовавшая с Комитетом по делам искусств[110].
Зал был инициативен уже в процедуре открытия. Положенными аплодисментами были встречены названные первыми в списке рабочего президиума имена заместителя председателя Совнаркома А. Я. Вышинского и заместителя заведующего Агитпропом Г. Ф. Александрова, далее список строился по алфавиту, и лишь рядом с фамилией Мейерхольда стенографистка пометила: «Бурные аплодисменты», после чего остальные фамилии также встречались аплодисментами.
На следующей странице стенограммы стоит ремарка:
«За столом президиума появляется встреченный бурными аплодисментами делегатов конференции заместитель председателя СНК СССР тов. А. Я. Вышинский»[111].
На деле овация вспыхнула при появлении Мейерхольда. Очевидно, вслед за Вышинским и Александровым он шёл одним из первых среди режиссёров, что было естественным знаком уважения к нему со стороны коллег. «Мейерхольда встретили овацией», – рассказал М. А. и Е. С. Булгаковым художник Б. Р. Эрдман, придя к ним вечером того же дня с заседания конференции[112]. Перед отъездом в Ленинград Мейерхольд говорил домашним, что держался на сцене так, будто овация адресована Вышинскому[113]. В Ленинграде при встрече с Д. Д. Шостаковичем он «с досадой отозвался о конференции» – «смысл его отрывистых фраз по этому поводу сводился к тому, что съехавшиеся со всех концов страны режиссёры оказали ему горячий приём и это решительно не понравилось высокому начальству»[114]. О том, что Вышинскому «манифестация в честь Мейерхольда пришлась явно не по вкусу», написал в 1990 году А. П. Мацкин, помнивший «недовольное и не скрывавшее недовольства лицо Вышинского»[115]. Сталин ещё в мае поставил Фадеева в известность, что предстоит арест Мейерхольда; об этой перспективе едва ли не был осведомлен Вышинский.
Открывая конференцию, Храпченко спросил собравшихся о замечаниях к повестке дня, и тогда голос из зала предложил включить в повестку доклад Мейерхольда о стиле спектакля. Зал поддержал это пожелание аплодисментами.
Храпченко дал слово Мейерхольду, тот отказался от неожиданного предложения и обещал коснуться вопросов стиля в прениях, если этого потребует ход дискуссии (см. ниже с. 67–69)[116].
7
В цитированном черновике письма секции драматургов упомянуто, что «на режиссёрской конференции в честь Мейерхольда была устроена овация всем залом», и подчёркнуто, что Храпченко в прениях «выпустил» Мейерхольда на трибуну, «предварительно написав ему шпаргалку – что и как говорить, в чём каяться»[117]. Среди бумаг Мейерхольда такой «шпаргалки» нет, но в них прослеживаются следы давления, которое началось едва ли не в середине первого заседания.
Первый день конференции, 13 июня, был занят напутственным словом Вышинского и пространным докладом Солодовникова.
