Иосиф Маневич - За экраном
Григория Чахирьяиа, помещичьего сына, спас товарищ Сталин. Утром все газеты сообщили, что одному трактористу, выступавшему на съезде колхозников и каявшемуся в том, что отец у него – кулак, Сталин бросил реплику: «Сын за отца не отвечает!» Чахирьян остался в институте. А отец Кладо, действительно бывший контрадмирал, стал первым начальником Морской академии Красного флота, и Коле тоже за него отвечать не пришлось.
Все это мало способствовало дружеской атмосфере в аспирантуре. Мы больше дружили с «академиками». В первых выпусках сценарной и режиссерской академии было много интересных, своеобразных людей, с которыми мне пришлось долгие годы работать вместе. Это Столпер, Андриевский, Вершигора, Ян Фрид, Володарский, Гончуков, Папава, Анненский, Расул Рза, Г. Абашидзе, Мехти Гусейн, Бродский, Кононыкин, Бархузарян.
Одни, как Столпер, стали народными артистами СССР, другие – народными поэтами (Расул Рза), генералами, писателями, как Вершигора, кинодраматургами, как Папава, профессорами, как Фрид, или режиссерами популярных фильмов – как Анненский, снявший «Анну на шее» и «Свадьбу». Другие погибли на войне, или их унесла ранняя смерть, как Бродского и Гончукова. Кто-то стал крупным партийным чиновником, как Назаров, или драматургом периода «лакировки»… Многие же остались рядовыми тружениками сценарного и режиссерского цеха. Впоследствии, встречаясь, мы с удовольствием вспоминали, как слушали Эйзенштейна, Зархи, Туркина, Волькенштейна, Желябужского, Кулешова, учились монтажу у Пудовкина. Вспоминали и веселые капустники, бесконечные эпиграммы…
Именно в сценарной академии я начал свою педагогическую деятельность. Уже на втором курсе был консультантом ГУК, читал много сценариев и вел семинар по современному сценарию. С большим трепетом я входил в первые дни в аудиторию – тщательно подготовившись, чтобы интересно провести занятие. Не только для академиков, но и для меня это была учеба, причем, мне кажется, ремесленно полезная. Мы досконально, «по косточкам», разбирали сценарии Погодина, Славина, Каплера, Ермолинского, Блеймана и Большинцова, Шкловского.
Помню, как на семинаре, неожиданно для того времени, выступил один из «академиков» и подробно, эпизод за эпизодом, разобрал фильм «Ленин в Октябре», доказывая, что его драматургия построена по принципу приключенческих фильмов: поймают ли ищейки Временного правительства вождя партии Ленина и обезглавят ли революцию, или Ленина спасут и свершится Октябрь. Помню бурную дискуссию и свое резюме, в котором я не дал «должного отпора», а даже присоединился к некоторым наблюдениям докладчика.
На втором курсе я и Гриша стали специализироваться по кинодраматургии, руководили нашими занятиями Туркин [8] и Волькенштейн. Я уже тогда избрал себе тему для диссертации: вопросы экранизации – в этой теме я пытался соединить свое знание литературы с опытом киноискусства. Остальные специализировались на истории кино.
Вскоре мои интересы из аудитории «Яра» перенеслись в Малый Гнездниковский. Я вовремя окончил аспирантуру, но диссертацию защищал намного позже, погрузившись в редакторскую работу, а своих товарищей и режиссеров встречал уже в качестве консультанта ГУК, принимая их сценарии и фильмы.
Можно сказать, что диссертацию я в конце концов защитил по настоянию своего папы, не желая огорчать его: я действительно не придавал этому особого значения. Звание кандидата в ту пору, кроме морального удовлетворения, ничего материального не давало, кандидат получал столько же, сколько и не кандидат, никакими правами и преимуществами не пользовался.
Кандидатов по киноискусству в ту пору не было вообще. Заслуженные его деятели, как Эйзенштейн, Кулешов, Лебедев, Туркин, получали звание профессора за свои труды и фильмы. Поэтому наша с Чахирьяном защита (а мы защитились в один день) стала событием, в газете «Кино» появилась заметка «Молодые кандидаты наук». Ее автор излагал содержание диссертаций и рекомендовал их опубликовать.
На этом все и кончилось, традиции банкетов тогда не было.
Второе мое пришествие во ВГИК произошло уже после его возвращения из эвакуации в 1944 году и первого набора в Москве, в котором я принимал участие в качестве педагога. С тех пор я преподаю теорию кинодраматургии и сценарного мастерства.
ВГИК
Я никогда не мыслил о том, что киноискусство войдет в мою судьбу навсегда. Я просто любил кино, как все мальчишки моего поколения. Я мог просиживать по два-три сеанса в кино «Ампир» или «Карнавал» в Севастополе, или в «Бомере» в Пятигорске, или в «Курзале» в Кисловодске. Я застал еще на экранах дореволюционные фильмы – «У камина», «Набат». «Великий немой» набирал свою силу. Но я, провинциальный школьник второй ступени, и не мечтал о том, что когда-нибудь буду там, в том мире, где создаются эти удивительные видения. Помыслы мои не простирались дальше того, чтобы увидеть живого Коваль-Самборского или Малиновскую. Да и зритель я был неискушенный: спешил на «Красные дьяволята» или «Медвежью свадьбу». Восторгался Бастером Китоном, Чаплином, влюблялся в Лию де Путти и Жени Юго, а новаторство «Стачки» или «Броненосца» оставалось для меня неясным.
Многие профессии я перебрал в своих мечтах: и моряка, и тореадора, и верхового пожарной команды, и офицера – но так же как я никогда не представлял себя математиком, так же вне моих грез оставался волшебный мир кино. Я мог лишь стремиться подражать киногероям в жизни: копируя их походку, прическу.
В старших классах, на пороге вуза, я мечтал вступить на поприще, на котором можно победить красноречием. Может, этому способствовало отсутствие усердия, привычки готовить уроки, так как учился я урывками и, по существу, занимался более-менее регулярно только в девятом классе. Но с четвертого класса я привык выступать на собраниях и митингах и освоил правила их ведения, когда мне было неполных десять лет. Я слышал множество ораторов – их слова сотрясали мой детский организм. Я проникал в первые ряды слушателей, торчал в залах революционных трибуналов, видел, как войска прямо с площадей Царицына, после выступления комиссаров, шли в бой.
Позже, в Севастополе, я слушал судебных ораторов, читал речи Плевако, Маклакова, Малинтовича в случайно попавшемся мне сборнике речей. И если думал всерьез, то о карьере юриста. Слова «прокурор республики» – которым в мое время в Крыму была пламенная татарка – казались мне самыми заветными. Бороться словом за правду! И хотя я участвовал в школьных альманахах и даже писал роман с продолжением, все равно для меня это было занятие не увлекательное. Видимо, сложный комплекс моих детских и юношеских пристрастий привел меня, уже взрослого мужа, во ВГИК, сделал педагогом, мастером.
ВГИК стал моей второй жизнью. Четыре буквы вобрали мою жизнь в кино почти целиком, без остатка. Здесь я учился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, затем, через много лет, докторскую, стал доцентом и профессором, здесь напечатаны мои лекции, здесь я преподавал на всех факультетах кинодраматургию, здесь появилась сценарная мастерская, где впервые мы попытались помогать рождению кинодраматургов. Отсюда я ушел на производство, а затем в течение тридцати лет занимался педагогической деятельностью.
Чтобы преподавать мастерство, мало знать законы теории драмы, поэтики кино – эти законы должны войти в тебя, стать частью твоего мировосприятия, они должны жить в тебе непроизвольно и возникать по наитию для того, чтобы ты смог передать их другому, войти в его замысел и, подчиняя свое «я» чужому вымыслу, помогать развивать и оформлять его в бесконечных поисках лучшего решения.
Теория может развить интеллект, эрудицию, может быть, вкус, но мастерство может развиваться только в общении, в сотворчестве. Опыт, накопленный в спорах, в бесконечных вариантах сценариев, эпизодов, на съемках, став твоим навыком, может помочь таланту – в выдумке опережающему тебя, но еще не владеющему каким-то подспудным чувством экрана. Заметьте, бездарному это не помогает. Не поможет ему и гений Эйзенштейна, у которого оказалось, как это ни странно, мало прямых учеников, а больше последователей. Ибо, помимо таланта, должна быть еще способность научиться кинематографически мыслить. Среди окончивших ВГИК много прозаиков, поэтов, драматургов, так и не ставших сценаристами. Экран – не их муза, и уроки кинодраматургии и сценарного мастерства повышали их образовательный ценз, но не приближали к экрану. Помочь научиться не может даже гениальный сценарист, не ставший при этом педагогом, не обнаруживший в себе таланта отдавать – в ущерб себе, своей личной биографии. И так же как ученик должен обладать способностью учиться, так сценарист-педагог должен иметь способность учить.
Обнаружил я эту способность в себе не сразу и никогда об этом не задумывался – это просто жило во мне, и я считал подобную способность присущей каждому опытному сценаристу или редактору. И лишь долгие годы преподавания – когда я видел, как десятки крупных писателей и сценаристов, придя во ВГИК, довольно быстро покидали его, – обнаружили со всей очевидностью, что мало быть сценаристом, надо быть еще педагогом. Что греха таить, и сейчас еще пытаются зазвать на все факультеты народных, лауреатов – и только единицы из них получают признание и раскрывают свой педагогический талант в учениках.
