Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы
Автор. Дорогой Фюрхтеготт Гофер, вы забываете, что происходите из Эннетвиля близ Хорка.
Посетитель. Не следует недооценивать это селение. Эннетвиль не такая уж глушь и живет активной культурной жизнью.
Автор. Вот именно. Такие села отстают от общего развития, иначе вы поняли бы всю бесплодность своих поисков. (Наливает себе виски.) Вы только доказали то, что не требует никаких доказательств.
Пауза.
Посетитель (растерянно). Вы хотите сказать?..
Автор. То, что вы принимаете за тайну, давно уже известно всему свету.
Посетитель (вне себя). Это немыслимо! Я просмотрел все серьезные газеты и не нашел в них ни малейшего намека.
Автор. Истину можно теперь обнаружить только в желтых газетах, Фюрхтеготт Гофер. Они полны сообщений о моих убийствах. Неужели вы думаете, что люди стали бы с такой жадностью глотать мои романы, если бы не знали, что убийства, которые я описываю, совершил я сам?
Посетитель. Но, уважаемый ма…
Автор. Корбес.
Посетитель. Уважаемый господин Корбес… Ведь в таком случае вас давно бы уже посадили?
Автор (с недоумением). Почему?
Посетитель. Потому что вы не только убийца, вы — многократный убийца.
Автор. И что же? С точки зрения буржуазной морали нас всегда считали чудовищами. Вспомните Гёте, Бальзака, Бодлера, Верлена, Рембо, Эдгара Аллена По. Но дело не только в этом. Мир лишь поначалу ужасался, со временем же стал восхищаться нами именно потому, что мы чудовища. Мы подымались все выше и выше по социальной лестнице, и на нас стали смотреть как на высшие существа. Общество не только признало нас, оно стало превозносить наш образ жизни. Мы стали идеалом миллионов — люди, которые могут себе позволить все. Наше искусство — это всего лишь оправдание наших пороков и похождений. Неужели вы думаете, что я получил бы Нобелевскую премию за новеллу «Убийца и дитя», если бы я сам не был этим убийцей? Посмотрите на эти письма. Они валяются грудами по всей комнате. Дамы из высшего общества, жены богачей, прислуга наперебой добиваются, чтобы я стал их убийцей.
Посетитель. Нет, это какой-то сон.
Автор. Так проснитесь же наконец! В то, что писатель работает над языком и формой, верят только критики. Настоящая литература не занимается литературой, она должна удовлетворять вкусы публики. Она жаждет не новых форм, не языковых экспериментов, и меньше всего признания. Она жаждет жизни, обходящейся без надежд, потому что надежды больше нет. Она жаждет жизни, полной ярких ощущений, напряженности, приключений, которую в наш машинный век может дать только искусство. Литература стала лекарством, эрзацем жизни, уже невозможной. К сожалению, чтобы добыть это лекарство, писатели должны вести жизнь, которую они описывают и которая им со временем, особенно в известном возрасте, чертовски надоедает. Можете мне поверить!
В дверях появляется вторая молодая дама.
Вторая молодая дама. Максимилиан Фридрих!
Автор. Вон!
Вторая молодая дама исчезает.
Это американская кинозвезда. Когда я был молодым человеком, я упорно работал над стилем. Редакторы маленьких газет хлопали меня по плечу, и больше ни одна собака мною не интересовалась. И заслуженно. Я бросил писать и отправился в Персию на разведку нефти. Но и здесь мне не повезло. Мне не оставалось ничего другого, как описывать свою жизнь. Я думал — меня арестуют. Первый, кто меня поздравил и предложил значительную сумму, был шведский атташе. Любовные приключения с его женой были моим первым мировым успехом. Ну выпейте же виски, раз вы его так обожаете. (Наливает.)
Посетитель. Спасибо… Я… Я не знаю… Спасибо…
Автор. Как только я понял, чего от меня хотят, я стал удовлетворять спрос. Я описывал только свою собственную жизнь, бросил работать над стилем и стал писать как Бог на душу положит. И представьте, у меня вдруг оказался свой стиль! Я стал знаменит. Слава обязывала меня вести все более и более зверскую жизнь, потому что читатели хотели видеть меня во все более отвратительных ситуациях. Они хотели вместе со мной пережить все, что запретно. Так я стал многократным убийцей. И что бы потом ни случалось, все приносило мне успех. Мои книги конфисковывались. Ватикан их внес в список запрещенных книг. Тиражи возрастали. И вот являетесь вы со своим смехотворным разоблачением, что мои романы — сущая правда. Вам не удастся убедить ни один суд мира, потому что мир меня хочет видеть таким, какой я есть. Вас объявят сумасшедшим, как объявили сумасшедшими тех, кто уже пробовал меня разоблачать. Думаете, вы первый? Жаждущие мести матери, жены, мужья, сыновья — все уже не раз бросались к адвокатам. Но едва только они пытались начать процесс, как прокуроры, министры, даже главы государств выступали на мою защиту во имя искусства. Каждый, кто привлекал меня к суду, становился посмешищем. Вы идиот, Фюрхтеготт Гофер. Вы преступнейшим образом растранжирили свои сбережения. Не ждите, что я их вам возмещу. Ждите от меня совсем другого. Зовите на помощь!
Посетитель (со страхом). На помощь?
Автор. Мне нужен новый сюжет.
Посетитель. Новый сюжет?
Автор. Новый сюжет — это вы!
Посетитель. Что вы хотите этим сказать?
Автор. Сейчас самое время засесть за работу.
Посетитель (в ужасе). Почему вы вдруг вытащили револьвер?
Автор. Все еще не понимаете?
Посетитель. Я ухожу, ухожу.
Автор. Я вытащил револьвер не для того, чтобы вы ушли, а для того, чтобы вы умерли.
Посетитель. Клянусь всем святым, что я немедленно покину Изельхеебад и вернусь в Эннетвиль.
Автор. Вы подарили мне сюжет радиопьесы, и вы должны умереть. Я пишу только то, что со мной случается, ибо у меня нет никакого воображения. Я могу писать только о том, что пережил сам. С моей помощью вы войдете в мировую литературу, Фюрхтеготт Гофер. Миллионы людей вас увидят таким, каким вы сейчас стоите передо мной, трясясь от страха, с выпученными глазами и перекошенным ртом, повергнутый в пропасть отчаяния. Какая перепуганная бухгалтерская рожа, вы чувствуете, как правда сдирает с вас кожу.
Пауза.
Посетитель. На помощь!
Пауза.
Автор. Ну? Кто-нибудь прибежал? Еще надеетесь? Пришли к вам на помощь кинозвезда, английский полковник, архиепископ черновицкий?
Посетитель. Вы… вы сатана.
Автор. Я писатель, и мне нужны деньги. Радиопьеса, которую я напишу о вашем убийстве, обойдет все радиостанции. Я должен вас убить. Из чисто финансовых побуждений. Вы думаете, это доставит мне удовольствие? Один Бог знает, что мне в тысячу раз было бы приятнее распить с вами бутылочку вина и потом сыграть партию в кегли, чем провести ночь за описанием вашего убийства.
Посетитель. Помилуйте, уважаемый маэстро…
Автор. Корбес.
Посетитель. Уважаемый господин Корбес, помилуйте, умоляю вас!
Автор. Кто занимается литературой, тот не знает сострадания.
Посетитель (бросается на балкон). На помощь!
Автор (звучным голосом). Вы — двадцать третий.
Посетитель. Двадцать вто…
Шум. Продолжительный истошный крик: «На помощь!»
Пауза.
Автор. Бездарность!
Секретарь. Господин Корбес, ради Бога, что случилось?
Автор. Мой гость бросился вниз с балкона. Его вдруг обуял панический страх. Понятия не имею отчего. А вот уже идет директор гостиницы.
Директор гостиницы. Уважаемый господин Корбес! Я в отчаянии. Вы подверглись нападению какого-то типа. Он разбился и лежит в кустах роз. Нашему швейцару он уже давно казался сумасшедшим. Слава Боту, хоть своим падением он никому не причинил вреда.
Автор. Пожалуйста, примите меры, чтобы меня никто не беспокоил.
Директор гостиницы (уходя). Само собой разумеется, уважаемый господин Корбес, само собой разумеется.
Автор. За работу, Себастьян! Только сперва я закурю сигару.
Секретарь. Огня?
Автор. Зажгите эту бумажку и дайте мне прикурить.
Секретарь. Что это за имена?
Автор. Не знаю, какие-то имена. Давайте ее сюда. Ну, все в порядке. Спасибо. Нам надо торопиться. Завтра же упакуйте чемоданы. Изельхеебад сделал свое дело, мы едем на Майорку.
Секретарь. На Майорку?
Автор. Поживем на Средиземном море, это только полезно. Вы готовы?
