Петр Киле - Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Ольга Сергеевна отступает и выходит вместе с Керн, которая тут же возвращается.
К е р н (вынимая из ящичка стола листы). Вот последнее письмо Пушкина от 8 декабря прошлого года из Тригорского с твоим письмом вместе.
В у л ь ф. Это когда ты прислала ему сочинения Байрона на французском языке, каковые он заказывал мне найти в Риге?
К е р н. Да.
В у л ь ф. Когда отпали все преграды для переписки, она прервалась? Почему?
К е р н. Вероятно, мы оба дали слово Прасковье Александровне не продолжать переписку, чтобы успокоить ее со всеми ее сумабродствами. Как дети. И, как дети, очевидно, забыли, что были влюблены. Во всяком случае, с его стороны несомненно так обстоит.
В у л ь ф. Ты хочешь мне показать его часть письма, куда мне велено было не заглядывать?
К е р н. В начале письма он рассыпается в люблезностях из-за Байрона. "Вас буду видеть я в образах и Гюльнары и Леилы - идеал самого Байрона не мог быть божественнее". Каково? "Вы едете в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена (смерть императора Александра), только что происшедшая, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться".
В у л ь ф. Он угадал.
К е р н. А далее остроумие, которое у него в отношении меня не достигает цели. "Не стоит верить надежде, она лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем. Что поделывает ваш муж, мой нежный гений?" Он думает, что я уехала в Петербург с мужем, с которым покончено. Я никогда к нему не вернусь, и никто не заставит меня, даже отец, заботу о котором я взяла на себя, поместив детей в Смольный. Отныне я буду жить только так, как хочу. Я обрела свободу, как Пушкин.
В у л ь ф. Но развода Ермолай Федорович ни за что тебе не даст.
К е р н. В интересах детей это пока я буду терпеть; видишь ли, терпеть мужа на большом расстоянии можно.
В у л ь ф. А если ты полюбишь?
К е р н. Я всегда, в самые худшие годы, когда, казалось, легче утопиться, чем жить, верила в грядущее счастье, и эта вера ожила во мне с обретением свободы. Но я не стану спешить. Надо, чтоб душа созрела и осмыслилась, как у Пушкина в его невольном уединении в деревне.
В у л ь ф. А что ты называешь счастьем?
К е р н. Когда я говорю о счастье, я имею в виду очень простые вещи. У меня было чувство к одному молодому офицеру, он в Лубнах, я в Пскове, на языке цветов я называла его Шиповником, затем Иммортелем. Все то, что при моем характере в других меня отталкивает, в нем мне нравится, вот, например, я веселая, а он всегда серьезен, и что же, мне это в нем мило; я люблю танцевать, а он не танцует, и что же, я нахожу это очаровательным... что это ему идет. Впрочем, я танцевала с ним польский, до чего же я была тогда счастлива, да и он тоже - ни за какие царства не уступила бы я этого счастья - так радостно было держать его руку. (Слезы на глазах.)
В у л ь ф. Ты плачешь? Ты любила его?
К е р н (рассмеявшись). Я желала только одного: чтобы он был мне другом. Мне кажется, что любовь ничем не отличается от дружбы, кроме как чувственностью. У меня к нему этого не было, совершенно нет; я любила его, как друга, как нежнейшего из друзей.
В у л ь ф. Но чем же он был столь хорош?
К е р н. Хоть я получила довольно небрежное воспитание, чувство восхищения перед прекрасным, что вложено в меня природой, позволяет мне тотчас же распознать алмаз, будь он даже покрыт самой грубой корой, и мне никогда не пришлось бы краснеть за предмет своей привязанности. Когда способности человека выявляются, так сказать, сами собой, без чьей-либо посторонней поддержки, и он выказывает незаурядность и благовоспитанность, кои суть плод его собственных усилий, - это всегда признак высокой даровитости... Нет надобности говорить с ним, чтобы узнать его, - достаточно лишь увидеть выражение его глаз, которое то и дело меняется, являя нам верное зеркало прекрасной души его.
В у л ь ф. Да о ком ты говоришь? О Пушкине?
К е р н. Нет, это идеальный образ, взлелеянный юной несчастной женщиной. Иммортель до него не потянул.
В у л ь ф. А Пушкин?
К е р н. Какова у него душа? Он рад, когда его называют бесом. Здесь есть приписка. "Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их...
В у л ь ф (пряча руки от самой себя и вспыхивая). А когда он это делал?
К е р н. ... в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т.д."
В у л ь ф. Что если он явится к тебе в ожидании лучшего?
К е р н. Все то же будет, я думаю. Все-таки я не свободна, как он. А ныне, должно быть, он упивается свободой со всей переменчивой подвижностью своей натуры.
В у л ь ф. И о нас забудет. Я начала писать ему письмо, чтобы снять впечатление от того безумного письма, которое я передала князю Вяземскому.
К е р н. Хочешь прочесть? Хорошо.
В у л ь ф. "Я так мало эгоистична, что радуюсь вашему освобождению и горячо поздравляю вас с ним, хотя вздыхаю, когда пишу это, и в глубине души дала бы многое, чтобы вы были еще в Михайловском, и все мои усилия быть благородной не могут заглушить чувство боли, которое я испытываю оттого, что не найду вас больше в Тригорском, куда влечет меня сейчас моя несчастная звезда, чего бы только не отдала я за то, чтобы не уезжать из него вовсе и не возвращаться туда сейчас". Зимой меня отвезла маменька к родным и оставила меня там, решив, что история с тобой Пушкина сблизила со мной. Впрочем, далее все то же. Припишем. "Бедному богдыхану сколько хлопот, я думаю, в Москве - я думаю, он устанет внимать гимну беспрестанно."
К е р н. Скажи, что я бескорыстно радуюсь его благополучию.
В у л ь ф. "А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется вашему благополучию..."
К е р н. Дай припишу. "... и любит искренно без затей".
В у л ь ф. "Прощайте, мои радости, миновавшие и неповторимые. Никогда в жизни никто не заставит меня испытывать такие волнения и ощущения, какие я чувствовала возле вас." (Плачет.)
К е р н (обнимая Вульф). Ты плачешь? Но любить, да еще кого, такого поэта, как Пушкин, - это же счастье!
В у л ь ф. Боюсь, я не умею любить бескорыстно и без затей, как ты.
К е р н. Оставив мужа, будучи в положеньи, родив третьего ребенка, будешь бескорыстной. Я счастлива, что сама себе хозяйка. О любви не стану думать, пока не буду свободна, как воздух.
В у л ь ф (с восхищением). Мой нежный ангел!
Сцена 2
Санкт-Петербург. Дом напротив церкви Владимирской богоматери. Квартира барона Дельвига. У передней с парадной лестницы кабинет барона за занавеской, гостиная, столовая и другие комнаты, с кухней у черной лестницы.
В кабинете барона за письменным столом, заваленном книгами и журналами, сидит Анна Керн, просматривая корректуру; в гостиной на диване полулежит Дельвиг в красном шелковом шлафроке с книжкой в руке; баронесса Софья Михайловна заглядывает то к Керн, то к мужу.
К е р н. Альманах "Северные цветы" на 1827 год Пушкин, наверное, видел?
Б а р о н е с с а. Да, конечно.
К е р н. А то, что здесь опубликовано стихотворение, посвященное "К", было для него неожиданностью?
Б а р о н е с с а. Антоша?
Д е л ь в и г (уронив книжку на пол и поднявшись). "Я помню чудное мгновенье..." Должно быть. Все, что Пушкин предназначает для печати, он посылает мне, а касательно этого его шедевра, мне было достаточно вашего согласия опубликовать его, - я все собрал в папку и отвез шефу жандармов Бенкендорфу, который вручил ее его величеству, высочайшему цензору нашего поэта.
К е р н. Значит, царь из посторонних первый читал это стихотворение?
Д е л ь в и г. Да и, к счастью, пропустил без замечаний. Должно быть, тоже восхитился образом прекрасной дамы, как и почивший в бозе его венценосный брат.
К е р н. Вряд ли. Стихотворение дышит чувством и жизнью поэта, а предмет его поклонения неясен.
Д е л ь в и г. Не скажите. Возникает пленительный женский образ, вот как вы передо мной сидите.
К е р н. Но где же Пушкин?
Д е л ь в и г. Он собирается приехать в Петербург так же долго, как я к нему в Михайловское. Вперед меня из Москвы до Пушкина добрался Пущин, еще зимой, а я уже весной.
К е р н. Как он, должно быть, обрадовался!
Д е л ь в и г. Ну, а третьим кто посетил поэта в его ссылке, знаете, кто?
К е р н. Не знаю. Кто же?
Б а р о н е с с а. Николай Языков?
Д е л ь в и г. Нет, он был четвертым. Не скромничайте, госпожа! Хотя скромность вас красит больше, чем ваша красота. Это вы!
К е р н. Это его поэмы и стихи, да счастливый случай соседства Тригорского и Михайловского, привели меня к нему.
Б а р о н е с с а. Это как вторая глава "Евгения Онегина", с которой Дельвиг вернулся из Михайловского, свела меня с ним.