Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы
Все окутывается черным дымом.
Эмилиан. Долой такого императора!
Действие третье
Ночь после Мартовских Ид четыреста семьдесят шестого года… Спальня императора. Слева — окна. В глубине сцены — дверь. Справа кровать и еще одна дверь. Посредине два дивана, которые, соединяясь, образуют угол, раскрытый к публике. Между диванами небольшой низкий стол изящной формы. На переднем плане справа и слева два стенных шкафа. Полнолуние. Комната во тьме. Лишь на полу и на стенах яркими квадратами лежит лунный свет. Дверь в глубине сцены открывается. Входит Пирам с трехглавым светильником и зажигает второй такой же, стоящий у кровати. Потом он выходит на авансцену и ставит светильник на стол. Из правой двери появляется император в довольно поношенной ночной рубахе. За ним входит Ахилл.
Ромул. После хорошего ужина вдвойне приятно искупаться. Сегодня был волнующий день, а я таких не выношу. Чтобы прийти в себя, лучше всего принять ванну. Я ведь, Ахилл, не трагический герой.
Ахилл. Угодно вашему величеству накинуть императорскую тогу или прикажете подать халат?
Ромул. Давай халат. Я сегодня больше не буду управлять государством.
Ахилл. Вашему величеству еще нужно подписать обращение к римскому народу.
Ромул. Отложим до завтра.
Ахилл хочет подать ему халат.
(Смущенно) Принеси парадный халат. Этот очень уж непригляден.
Ахилл. Парадный халат государыня уже упаковала, ваше величество. Он принадлежал ее отцу.
Ромул. Ах так? Тогда помоги мне влезть в эти лохмотья. (Надевает халат и снимает лавровый венок.) Я все еще в лавровом венке. Забыл снять, когда купался. Повесь его над кроватью, Пирам. (Отдает Пираму лавровый венок, тот вешает его над кроватью.) Сколько там еще листочков?
Пирам. Два.
Император вздыхает и подходит к окну.
Ромул. Сегодня у меня был тяжелый день. Хоть свежим воздухом подышать. Ветер подул в другую сторону, и дым унесло. После обеда началась просто пытка. Только и радости, что архивы сгорели. В кои-то веки мой министр внутренних дел отдал разумный приказ.
Пирам. Историки будут в отчаянии, государь.
Ромул. Чепуха. У них найдутся источники понадежнее наших государственных архивов. (Садится на правый диван.) Дай Катулла[11], Пирам… или моя жена его тоже упаковала? Он ведь из библиотеки ее отца.
Пирам. Именно что упаковала, государь.
Ромул. Ну, ничего. Катулла я попробую почитать на память. Хорошие стихи где-то застревают. Налей вина, Ахилл.
Ахилл. Угодно вашему величеству фалернского или сиракузского?
Ромул. Фалернского. В такие времена надо пить самое лучшее.
Ахилл ставит на стол бокал. Пирам наливает.
Пирам. Ваше величество, это последняя бутылка фалернского семидесятого года.
Ромул. Оставь ее здесь…
Ахилл. Императрица желает поговорить с вашим величеством.
Ромул. Пускай императрица войдет. Второй светильник мне больше не нужен.
Камердинеры кланяются и уходят. Пирам уносит светильник, стоящий у кровати. Теперь освещена только авансцена. Лунный свет на заднем плане становится ярче. В глубине сцены появляется Юлия.
Юлия. Обер-гофмейстер сбежал к германцам. Я же тебя предупреждала насчет этого Эби.
Ромул. А ты хотела, чтоб германец умирал за римлян?
Молчание.
Юлия. Я пришла поговорить с тобой в последний раз.
Ромул. Ты в дорожном костюме, дорогая.
Юлия. Этой ночью я отплываю на Сицилию.
Ромул. Тебе нашли рыбачью лодку?
Юлия. Плот.
Ромул. А это не опасно?
Юлия. Оставаться еще опаснее.
Молчание.
Ромул. Ну что ж, счастливого пути.
Юлия. Мы, вероятно, долго теперь не увидимся.
Ромул. Мы уже никогда не увидимся.
Юлия. Я буду продолжать сопротивление. Любой ценой.
Ромул. Самое нелепое, что можно придумать, — это сопротивление любой ценой.
Юлия. Ты пораженец.
Ромул. Я просто считаюсь с фактами. Если мы станем защищаться, наша гибель будет еще страшнее. Может быть, это и величественно, но кому это нужно? Зачем раздувать пожар, когда все и так уже сгорело.
Молчание.
Юлия. Ты, стало быть, не хочешь, чтобы Рея вышла за этого Цезаря Рупфа?
Ромул. Нет, не хочу.
Юлия. И на Сицилию не хочешь ехать?
Ромул. Император не спасается бегством.
Юлия. Ты поплатишься головой.
Ромул. Прикажешь мне потерять голову заранее?
Молчание.
Юлия. Мы уже двадцать лет женаты, Ромул.
Ромул. Чего ради ты вспомнила этот прискорбный факт?
Юлия. Было время — мы любили друг друга.
Ромул. Ты отлично знаешь, что это вранье.
Молчание.
Юлия. Значит, ты на мне женился, чтобы стать императором?
Ромул. Ну, конечно.
Юлия. И ты смеешь спокойно говорить мне это в лицо?
Ромул. Разумеется. Наш брак был ужасен, но я не давал тебе повода заблуждаться насчет того, зачем я на тебе женился. Я женился на тебе, чтобы стать императором, а ты вышла за меня, чтобы стать императрицей. Ты стала моей женой, потому что я происхожу из высшей римской аристократии, а ты дочь императора Валентиниана от его рабыни. Я тебя узаконил, а ты меня короновала.
Молчание.
Юлия. Выходит, мы были нужны друг другу.
Ромул. Конечно.
Юлия. В таком случае твой долг — ехать со мной на Сицилию. Мы принадлежим друг другу.
Ромул. У меня нет по отношению к тебе никакого долга. Ты получила от меня все, чего хотела. Ты стала императрицей.
Юлия. Нечего меня попрекать. Мы действовали одинаково.
Ромул. Нет, не одинаково. Между нашими поступками есть существенное различие.
Юлия. Я этого не нахожу.
Ромул. Ты за меня вышла из честолюбия. Всеми твоими поступками движет честолюбие. Вот и теперь ты из честолюбия не хочешь признать, что война проиграна.
Юлия. Я уезжаю на Сицилию потому, что люблю родину.
Ромул. У тебя не может быть родины. Ты любишь абстрактную идею государства, ведь именно она дала тебе возможность, выйдя замуж, стать императрицей.
Оба опять молчат.
Юлия. Ну хорошо. Отчего не сказать правду? Отчего не поговорить друг с другом начистоту? Да, я честолюбива. Самое дорогое для меня — императорская власть. Я правнучка Юлиана, последнего великого императора. И я горжусь этим. А ты кто? Сын обнищавшего патриция. А тоже ведь честолюбив, иначе не стремился бы стать повелителем мира, а остался бы тем ничтожеством, каким был.
Ромул. Я пошел на это не из честолюбия, а по необходимости. То, что для тебя — цель, для меня — средство. Я стал императором из серьезных политических соображений.
Юлия. Когда же у тебя появились серьезные политические соображения? Двадцать лет, пока ты сидел на троне, ты только ел, пил, спал, читал и разводил кур. Ты никуда не выезжал из этой виллы, никогда не бывал в столице и довел финансы империи до того, что мы вынуждены жить, как поденщики. Единственное, что ты умеешь, это высмеять всякую мысль, которая тебе угрожает. Тобой руководили серьезные политические соображения? Да это наглая ложь. В мании величия Нерона или в безумии Каракаллы больше политического смысла, чем в твоем пристрастии к курам. Тобой владела только лень.
Ромул. Вот именно. Таково мое политическое кредо — ничего не делать.
Юлия. Ради этого не стоило становиться императором.
Ромул. Только это и придало моему бездействию смысл. Какой же прок от безделья частного лица?
Юлия. А император, бездельничая, подрывает основы государства.
Ромул. Как видишь.
Юлия. Что ты хочешь этим сказать?
Ромул. Ты сама поняла, в чем смысл моего безделья.
Юлия. Но как же можно сомневаться в необходимости государства?
Ромул. Я не сомневаюсь в необходимости государства вообще, я сомневаюсь лишь в необходимости нашего государства. Оно до меня уже стало великой державой, и от этого пошли массовые убийства, открытый разбой, угнетение и ограбление других народов.
Юлия. Если ты такого мнения о великой Римской империи, не понимаю, зачем ты стал императором.
