Жак Одиберти - Антология современной французской драматургии
МИРТИЙ(раздраженно, иронично). Очевидно, барон воображает преодолеть этот поток с помощью своей натянутой веревки, без лодки и не замочивши ног?
СВЯЩЕННИК. Собирается освободительный крестовый поход. Из Тулузы и Арагона вы отбудете через два месяца. Отбудете совместно с армиями Запада. Индульгенции прольются вам дождем. И человек тот будет ждать вас там, под восходящим солнцем. Через два месяца, мой славный Миртий!
МИРТИЙ. Два месяца! Почему не два года? Я ухожу сейчас. Конь есть. Я ухожу. И если кто-то меня ждет, то я себя сам жду. Я жду себя, как будто он есть я.
СВЯЩЕННИК. Вы с ума сошли! От Града Святого, где почивает гроб, вас отделяют многие лье, бесплодные горы, пустынные равнины, фосфорная пена, греческий марафон… Через два месяца, заняв свое место в рядах...
МИРТИЙ. Я ухожу. Все начинается. Наконец-то! Наконец великое желание рвется из глубины сердца, из макушки головы, из кончиков загребущих рук, простертых дальше, чем девки, девки…
МАДЛОНА. Эй, послушай, ты!
МИРТИЙ. Дальше, чем Арагония, Аквитания, Нарбонн, дальше, чем я сам. Вы говорите, что он меня ждет.
СВЯЩЕННИК. Ждет. Я сказал.
МИРТИЙ. Меня ждет, вы сказали.
СВЯЩЕННИК. Вас, конечно, вас… Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот тысяч вас, воинов, всех вместе, закованных в броню, разбитых на отряды и снабженных всяким орудием, пригодным против мусульман. Пригодным для убийства мусульман. Аквитания скорым порядком строит десантные плоты.
МАДЛОНА. Возьми меня к себе на плот.
СВЯЩЕННИК. Вы хотите отбыть в гордом одиночестве! Это бред, это бред гордыни!
МИРТИЙ. Гордыня — это путь Предвечного Владыки. К Предвечному Владыке нет иных путей, кроме гордыни. Как к любви нет пути иного, чем давление плоти.
МАДЛОНА. Ну не уходи.
МАТЬ. Не уходи.
МИРТИЙ(Мадлоне). Пойди посмотри, на месте ли еще конь. Глянь, кстати, убрались ли стражники.
Мадлона вылезает через окно, Миртий остается возле.
МАТЬ(Священнику). А мусульманские магометане, какие они в самом деле? Как мне их себе представить?
СВЯЩЕННИК. Они играют на флейте перед лицом невидимого. Жен у них — во сколько, и даже больше. Огненный дождь прольется на них. Он прольется, сей огнь, и над православными тоже, стоит только православным отказать отважным нашим воинам в питании и убежище.
МАТЬ. Еще и православные! Этого нам не хватало! Эти хоть на что похожи? Каковы они на рожу?
СВЯЩЕННИК. Православие поклоняется Предвечному Владыке, как и Сыну, и Святому Духу.
МАТЬ. В таком случае мы можем рассчитывать на них.
Входит Отец с флягой в руке.
СВЯЩЕННИК. Рассчитывать на них? Как вы простодушны! Православные веруют, что Сына породил Отец и что Святой Дух исходит из Сына на манер аромата. И на таких людей вы собираетесь рассчитывать! Буду молиться. Это все, что может священнослужитель. (Неожиданно — Отцу.) Пока вы наблюдаете за мной, я за вами тоже наблюдаю. Не делайте вида, будто думаете, что в могиле той никого нет. А главное, не изображайте из себя мыслителя с Востока.
ОТЕЦ. Я — мыслитель? Я — с Востока?! Я же пахарь, в Лангедоке.
СВЯЩЕННИК. Восток не есть понятие географическое. Это — состояние ума. Некоторые родились в Лангедоке, однако же принадлежат Востоку. Тем не менее Господь Предвечный, когда пожелал возникнуть в образе людском во чреве женщины, то даже если он родился там, в краю флейтистов, — все же он отсюда. И когда наступит декабрь, то достаточно войти в какой угодно дом, хоть в Монмеяне, хоть и в Трушансаке, да хоть бы и в ваш дом, и Сын будет там, на соломе. (Матери.) Сын будет там.
МАТЬ. Да оставьте вы меня… Оставьте…
ОТЕЦ. Кроме муки да плотницкого дела, у меня ни одной мысли в голове не крутится.
Священник выходит. Мать сильно встревожена.
ОТЕЦ(Миртию). Господин сын моей супруги, я нацедил для вас из глубины земли толику тайных вод.
МИРТИЙ. Господин муж моей матери, не для питья ли это?
ОТЕЦ. Можно для питья. Но не лакать все сразу. Капелька за капелькой, когда…
МИРТИЙ. Когда…
ОТЕЦ. Когда вам понадобится покой. Когда вы пожелаете не страдать от страдания.
МИРТИЙ(пробует из фляги). У нее вкус пепла. И вкус розового куста.
МАТЬ(неожиданно бросается к Миртию). Езжай! Езжай! Если уж тебе так надо, езжай, но только не оставь нас!
МИРТИЙ(Матери.) Ты просишь меня не оставлять вас голосом более пламенным, чем у тех женщин, что ради меня лезли из кожи вон.
МАТЬ. Я и есть женщина. Всмотрись в свои глаза. Это мои глаза.
МИРТИЙ. Твое лицо мне близко, и твой голос мне привычен до такой степени, что и лицо, и голос меня поторапливают к отъезду.
МАТЬ. Я — твоя мать.
МИРТИЙ. Женщина… Ну тогда… (Целует ее в губы.) Мать… Получи! (Дает ей пощечину, от которой она чуть не падает.)
МАДЛОНА(возвращается через окно). Конь здесь, но и стражники тоже.
МИРТИЙ. Я пройду сквозь них. (Уходит.)
Входит Работник.
МАТЬ. Наверное, я живу на свете слишком долго. Еще когда он был шевелением внутри меня, я чуяла в нем вора, способного укусить. Он и укусил.
ОТЕЦ. Наш сын, стало быть, отбыл.
МАТЬ. Наш сын? Ты хочешь сказать — мой.
ОТЕЦ. Однако… Вспомни-ка.
МАТЬ. Чтобы мужчина сделал мне ребенка, кое-что понадобилось, не так ли? Понадобилось, чтобы я, лично я, согласилась ему отдаться.
ОТЕЦ. Ты вспомни, на сухом горохе, на чердаке.
МАТЬ. Свинья! У меня был только один мужчина. И этот мужчина — мой сын. Он — мужчина.
ОТЕЦ. Ладно. Ладно. В таком случае пойду-ка проверю окно. Рама шатается.
МАТЬ. Тебя ничем не проймешь.
РАБОТНИК(Отцу, кивая на Мать). Хозяин, я так полагаю, священники ее задурили.
ОТЕЦ. И обратное случается. Супруга у меня задурит голову даже понтифику. (Резко.) Чего это ты зовешь меня хозяином? Я сам подвластный. И всегда она надо мной властвовала. Мария уважает брак.
РАБОТНИК. Плевать она хотела на супруга. Вплоть до ненависти. Будь она моей женой…
МАТЬ. Стара, но уверена в себе. Уверена в себе так, как мой сын в себе уверен. Уверена до самой глубины души, что никогда я не погибну, никогда. Мы навек вдвоем. Мой сын, мой друг, всего тебя имела я в себе. Ты можешь погонять коня, ты можешь объезжать невинных девушек, теряющих тут же свою невинность. В свою крепость недоступную я тебя помещаю. Я содержу тебя в себе. Всего и целиком. Где бы ты ни был, что бы ни делал, я сжимаю тебя в глубине своего тела. Старая, но без изъяна, вся налитая, налитая доверху, до кончиков ногтей, и налитая самой яркой красотой, самой могучей и бесчеловечной силой. Старая, сияющая, как звезда, ни разу я не дрогнула и никогда не дрогну, разве что от света, исходящего из меня и в меня входящего. Исходящего, и входящего, и покидающего меня, но я его храню и почитаю… У себя… в себе… (Внезапно замечает присутствие Мадлоны и спохватывается.) А вы что здесь делаете?
МАДЛОНА. Мадам… Мадам Мари! Вы думаете, он вернется?
МАТЬ. Возвращайся, дядя тебя ждет. Пошла.
МАДЛОНА. Но если Миртию не суждено вернуться, я отправлюсь с ним.
МАТЬ. Кретинка… Только что я слышала его коня. Он уже вдоль каштанов скачет.
МАДЛОНА. Никогда я его не покину, даже если он меня покинул. (Выходит.)
Мать снимает с головы черный платок, обнажая седые волосы, и уходит.
На авансцену выходят Работник и Отец.
РАБОТНИК(передавая Отцу какой-то предмет). Глядите, что я, вскапывая виноградник, отыскал сегодня утром.
ОТЕЦ(разглядывает предмет). Как красиво. (Расшифровывает надпись на предмете.) «Единый есть Единый, и человек его не понимает». (Возвращает предмет Работнику.) Это шпора, мусульманская. Всего лишь триста лет назад мусульмане занимали нашу местность. Они долго здесь пробыли.
