Александр Островский - Том 2. Пьесы 1856-1861

Однако в Александрийском театре не могли полностью раскрыть содержание пьесы и создать запоминающийся спектакль. Лучшее сценическое воплощение ее было осуществлено московским Малым театром 14 октября 1860 года, в бенефис Бороздиной 2-й, с которой Островский сам «проходил» роль Оленьки и которая сыграла ее превосходно. Хорошо играла также С. П. Акимова в роли мещанки Татьяны Никоновны. Другие роли исполняли: Густомесов — П. М. Садовский, Пульхерия Андревна — Бороздина 1-я, Прохор Гаврилыч — И. В. Востоков, Анфиса Карповна — Н. В. Рыкалова, Гаврила Прохорыч — П. Г. Степанов, Орест — В. В. Живокини.

Театральный критик А. Баженов с восторгом писал об игре Садовского: «…Исполнение это было верх комического совершенства; каждое слово решительно отчеканивалось им, а невозмутимое хладнокровие, с которым отпускал он самые уморительные прибаутки и балагурства, вроде, например, поздравления с первой пятницей на этой неделе, или уговоры допить все вино: „нельзя-с! — не оставляют“, — было поразительно» («Искусство», 1860, № 3, октябрь, стр. 50–51).

Новый сценический успех пьесы «Старый друг лучше новых двух» связан с именами Ольги Осиповны и Михаила Провыча Садовских.

Впервые О. О. Садовская сыграла роль Пульхерии Андревны Гущиной еще при поступлении на сцену Малого театра. «В этих сценах… несмотря на однообразие впечатления, — писал П. Боборыкин, — г-жа Садовская сумела каждый раз быть забавной. У ней много комических оттенков в разговоре. Московским разночинным жаргоном она владеет замечательно хорошо» («Русские ведомости», 1879, 24 октября, № 266). В дальнейшем О. Садовская довела роль Гущиной до высшей степени совершенства. Вот как описывает ее выступление Любовь Гуревич:

«Посмотрите в изображении Садовской на скверную старушонку Гущину — мелкую злюку, сплетницу, кляузницу, изображающую из себя чванную даму, а на самом деле совершенно лишенную чувства собственного достоинства… На ней нарядное золотистое платье, из-под белого чепца с кружевом и ниспадающими по плечам желтыми лентами выглядывают рыжеватые, слегка вьющиеся волосы; у нее большой недобрый рот с иронически опущенными углами и круглые голубые глаза. И вы угадываете по какому-то неуловимому оттенку в выражении глаз, что в молодости Гущина очень много смотрелась в зеркало, и кокетничала, и жеманилась; может быть, даже она и впрямь была когда-то красивая… в поворотах ее главы, в пожимании плеч под шалью в ней еще чувствуются следы самодовольства и жеманства и, вероятно, она и посейчас, одеваясь, долго вертится перед зеркалом и кажется себе барыней, сохранившей долю былого очарования. Всего этого нет в словах ее роли; но, вычитывая характеристику Гущиной из текста Островского, артистка углубляет для себя эту характеристику, вносит в нее интимные психологические черты, — и опять мы видим перед собою не извне схваченную бытовую фигуру, а живой человеческий образ, в котором заключено большое художественное обобщение» («Речь», 1916, № 128, стр. 5).

Неоднократно О. О. Садовская брала роль Пульхерии Андревны Гущиной в дни своих юбилеев. Отмечая 25- и 35-летнее пребывание на сцене Малого театра, она выступила в этой же пьесе.

Другим выдающимся участником в спектаклях «Старый друг лучше новых двух» на сцене Малого театра был М. П. Садовский в роли купца Густомесова. Впервые он сыграл ее в свой бенефис 25 ноября 1897 года. Вот как описывает игру Садовского театральный критик С. Васильев-Флеров: «Этому купцу, по ремарке самого автора, около 35 лет. Да уж и пожил он уж изрядно. По наружности он старше своих лет. Таким олицетворяет его г. Садовский: что это за прелесть! Как искренне входит он в проект матери относительно женитьбы молодого Васютина. С какою убежденностью говорит, что „вино для дома вещь необходимая, потому что завсегда требуется“. С каким авторитетом опытности и знания рассказывает матери, что в „купечестве“ не всякого полюбят, „а с разбором“, кто чего стоит. С каким лоском, подсмотренным у половых в Троицком трактире, подносит он стакан на подносе. Нельзя представить себе лучшего Вавилы Осиповича» («Московские ведомости», 1897, 8 декабря, № 338).

Свои собаки грызутся, чужая не приставай!*

Впервые пьеса была опубликована в журнале «Библиотека для чтения», 1861, № 3.

Островский намеревался напечатать «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» в февральском номере журнала «Библиотека для чтения» за 1861 год, но не успел закончить работу к намеченному сроку. А. Ф. Писемский, редактор этого журнала, писал Островскому: «Как ты ни подрезал меня, друг сердечной, но во всяком случае, бога ради, не насилуй себя и не торопись и только по крайней мере — к мартовской книжке изготовь» («А. Ф. Писемский. Материалы и исследования», 1936, стр. 143).

Работу над этим произведением драматург закончил, видимо, в конце февраля или начале марта 1861 года; в письме Ю. Н. Линской от 20 октября 1861 года он упоминает, что «пьеса была готова еще весной» (т. XIV, стр. 90).

«Свои собаки грызутся, чужая не приставай» является второй частью трилогии о Бальзаминове. В ней образ основного героя дополнен некоторыми новыми чертами. Таково, например, пристрастие Бальзаминова к старомодным чувствительным стишкам и «жестоким» романсам, характеризующее вкусы мещанства.

Новая пьеса Островского была встречена враждебно реакционными и либерально-буржуазными критиками. Они объявили, что вторая часть трилогии «несравненно слабее первой» («Праздничного сна — до обеда»), хотя осудили одинаково обе части за «скудость содержания».

Против недооценки этих пьес, надолго упрочившейся в критике, возражал известный драматург Д. В. Аверкиев. Он писал: «Было бы весьма поучительно в двух последовательных спектаклях поставить всю трилогию о Бальзаминове; тогда бы, думается, значение ее уяснилось для многих, ныне слепотствующих на ее счет» (Д. В. Аверкиев, «Дневник писателя», 1886, стр. 252).

В артистической среде пьеса «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» вызвала живой интерес. И, Ф. Горбунов выразил желание играть Бальзаминова. Ведущая артистка Александрийского театра Е. М. Левкеева просила пьесу для своего бенефиса. 16 августа 1861 года Островский писал заведующему репертуарной частью петербургских театров П. С. Федорову: «Если я этой малостью могу услужить г-же Левкеевой, я буду очень рад; она так много способствовала успеху моих пьес, что эту может вполне считать своей собственностью» (т. XIV, стр. 89). Однако пьеса к бенефису Левкеевой театром не была подготовлена, и тогда драматург передал ее по просьбе Ю. Н. Линской для ее бенефиса. Островский высоко ценил Линскую как замечательную комическую артистку, выступавшую в его пьесах с выдающимся успехом.

Первые представления пьесы состоялись почти одновременно в Москве и Петербурге. В Малом театре она шла 27 октября 1861 года, в бенефис С. П. Акимовой. Роли исполняли: Бальзаминов — А. А. Рассказов, Антрыгина — Л. П. Никулина-Косицкая, Бальзаминова — Н. В. Рыкалова и др. Первый спектакль в Александрийском театре был 3 ноября 1861 года, в бенефис Линской, при следующем распределении ролей: Бальзаминов — И. Ф. Горбунов, Устрашимов — П. С. Степанов, Антрыгина — Ю. Н. Линская и др.

По данным А. И. Вольфа, автора «Хроники петербургских театров» (ч. III, СПб. 1884, стр. 78), в последующие годы на Александрийской сцене комедия «Свои собаки грызутся, чужая не приставай», как и «Праздничный сон — до обеда», принадлежала к числу пьес, «чаще прочих игранных».

За чем пойдешь, то и найдешь (Женитьба Бальзаминова)*

Впервые пьеса была опубликована в журнале «Время», 1861. № 9.

Комедия «За чем пойдешь, то и найдешь» была, видимо, закончена Островским в первой половине августа 1861 года. Она является последней частью трилогии о Бальзаминове.

Отсылая новое свое произведение в Петербург Ф. М. Достоевскому для напечатания в журнале «Время», драматург писал: «Милостивый государь, Федор Михайлович. Посылаю Вам пьеску, которую обещал для Вашего журнала. Нездоровье помешало моей работе, и я кончил ее позже, чем желал бы. Когда прочтете эту вещь, сообщите мне в нескольких строках Ваше мнение о ней, которым я очень дорожу. Вы судите об изящных произведениях на основании вкуса: по-моему, это единственная мерка в искусстве. Вы меня крайне обяжете, если выскажете свое мнение совершенно искренно и бесцеремонно» (т. XIV, стр. 89–90).

Достоевский ответил драматургу 24 августа 1861 года: «Вашего несравненного „Бальзаминова“ я имел удовольствие получить третьего дня… Что сказать Вам о Ваших „сценах“? Вы требуете моего мнения совершенно искреннего и бесцеремонного. Одно могу отвечать: прелесть. Уголок Москвы, на который Вы взглянули, передан так типично, что будто сам сидел и разговаривал с Белотеловой. Вообще, эта Белотелова, девица, сваха, маменька и, наконец, сам герой, — это до того живо и действительно, до того целая картина, что теперь, кажется, у меня она вовек не потускнеет в уме… из всех Ваших свах Красавина должна занять первое место. Я ее видал тысячу раз, я с ней был знаком, она ходила к нам в дом, когда я жил в Москве лет десяти от роду; я ее помню» («Ф. М. Достоевский, Письма», ГИЗ, 1928, стр. 306).