Александр Островский. - В чужом пиру похмелье

Александр Николаевич Островский.

В чужом пиру похмелье

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Иван Ксенофонтыч Иванов, отставной учитель, 60 лет.

Лизавета Ивановна, его дочь, 20 лет.

Аграфена Платоновна, вдова, губернская секретарша, хозяйка квартиры, занимаемой Ивановым.

Тит Титыч Брусков, богатый купец.

Андрей Титыч, его сын.

Сцена представляет бедную комнату в квартире Ивановых. Налево на первом плане окно, дальше дверь в комнату хозяйки; прямо дверь выходная, направо дверь в комнату Лизаветы Ивановны.

Иван Ксенофонтыч входит, размахивая руками, за ним Аграфена Платоновна.

Иван Ксенофонтыч. Невежество! Невежество! И слышать не хочу невежества! (Садится за стол и раскрывает книгу.)

Аграфена Платоновна. У вас все невежество. А сами-то что? Только слава, что ученый человек! А что в нем проку, в ученье-то в вашем? Только одно мнение, что я ученый человек, а хуже нас, неученых. Живете, как бобыль – ни кола, ни двора.

Иван Ксенофонтыч. Невежество! Невежество!

Аграфена Платоновна. Наладил одно! Невежество да невежество! Я к вашей пользе говорю. Мне что! Я женщина посторонняя.

Иван Ксенофонтыч. А коли вы, сударыня, посторонняя женщина, так и не мешайтесь в чужие дела. Оставьте меня; видите, я делом занимаюсь.

Аграфена Платоновна (помолчав). Мне как хотите. Я, жалеючи вас, говорю. Куда вы денетесь с дочерью-то? Девушке двадцать лет; нынче без приданого-то никто не возьмет; а у вас ни кругом, ни около – все нет ничего, бедность непокрытая.

Иван Ксенофонтыч. Как ничего? У меня есть пенсия, есть уроки.

Аграфена Платоновна. Что ваша пенсия! Что ваши уроки! Разве это приданое? Пока живы, ну, конечно, на пропитание хватит; а вы то рассудите: вы пожилой человек, ну, сохрани бог, помрете: куда будет Лизавете Ивановне голову приклонить?

Иван Ксенофонтыч. Она куда пойдет? Она будет детей учить. Будет заниматься, сударыня, тем благородным делом, которым отец занимался всю свою жизнь.

Аграфена Платоновна. Уж куда какая невидаль! Хорошее житье, – по чужим людям шляться из-за куска хлеба! Чужой-то хлеб горек! А вы послушайте-ка меня, глупую, давайте-ка я примусь сватать вам жениха; благо, здесь сторона купеческая.

Иван Ксенофонтыч. Какое же это благо? В чем тут благо? Кроме невежества, я ничего не вижу.

Аграфена Платоновна. А я вижу. Вот, например, Андрей Титыч, что к нам ходит, чем не жених? И молод, и богат, и из себя красавец.

Иван Ксенофонтыч. И дурак набитый, читать по-русски не умеет. Это ваш жених, а не Лизин. Вас будет пара.

Аграфена Платоновна. Уж какой он мне жених! Очень нужно ему старуху-то брать! Он с своими деньгами-то получше вашей Лизы найдет. Ему уж давно от невест проходу нет, от богатых; да не хочет, потому влюблен до чрезвычайности в Лизавету Ивановну. Вот что!

Иван Ксенофонтыч (вскочив). Что? Да как же он смел, скажите вы мне? Кто ему позволил? Это житья нет! Лиза моя… ведь это сокровище, это совершенство! А он, безграмотный, смел влюбиться! Мужик! Невежа!

Аграфена Платоновна. Ах, батюшка, да разве кому закажешь! Ведь она не королевна какая! А почем знать, дело женское мудреное, может, она и сама его любит. Чужая душа-то темна. Девушки об этом не сказывают.

Иван Ксенофонтыч. Вздор, вздор! Этого быть не может. Я и слушать не хочу. (Переходит к другому столу.) Не мешайте мне заниматься, Аграфена Платоновна; вы видите, у меня дело есть.

Аграфена Платоновна (переходит за ним). А может, и вздор; я так говорю, по своему понятию. А жаль малого-то, уж очень сокрушается. Дома-то радости нет, отец-то у него такой дикий, властный человек, крутой сердцем.

Иван Ксенофонтыч. Что такое: крутой сердцем?

Аграфена Платоновна. Самодур.

Иван Ксенофонтыч. Самодур! Это черт знает что такое! Это слово неупотребительное, я его не знаю. Это lingua barbara, варварский язык.

Аграфена Платоновна. Уж и вы, Иван Ксенофонтыч, как погляжу я на вас, заучились до того, что русского языка не понимаете. Самодур – это называется, коли вот человек никого не слушает, ты ему хоть кол на голове теши, а он все свое. Топнет ногой, скажет: кто я? Тут уж все домашние ему в ноги должны, так и лежать, а то беда…

Иван Ксенофонтыч. O tempora, o mores! [О времена, о нравы! (лат.)]

Аграфена Платоновна. Так вот Андрюша-то и боится, что отец ему жениться не позволит… Ну да это ничего, я баба огневая, я обломаю дело; только было бы ваше согласие. Я за двуми мужьями была, Иван Ксенофонтыч, всеми делами правила. Я теперь хоть в суде какое хочешь дело обделаю. Стряпчего не нанимай. По всем кляузным делам ходок. Во всех судах надоела. Прямо до енарала хожу…

Иван Ксенофонтыч. Об чем вы говорите, я не понимаю.

Аграфена Платоновна. Все об том же об Брускове, об купце.

Иван Ксенофонтыч. Послушайте: Плутарх в одной книге…

Аграфена Платоновна. А насчет плутовства – это точно, он старик хитрый.

Иван Ксенофонтыч (обращая глаза к потолку). О, невежество!

Аграфена Платоновна. И это есть. Хоть он и плутоват, а человек темный. Он только в своем доме свиреп, а то с ним что хочешь делай, дурак дураком; на пустом спугнуть можно. Теперь как хотите, Иван Ксенофонтыч, так и сделаем. Честно так честно, а то и на штуку поймаем. Так запутаем, что хоть плачь, а жени сына на Лизавете Ивановне.

Иван Ксенофонтыч. Что я слышу! Громы небесные! И вы не поразите эту женщину!

Аграфена Платоновна. За что ж вы бранитесь? Я вас люблю, вам добра желаю (утирает слезы), а вы меня всяческими словами ругаете.

Иван Ксенофонтыч. Как хотите, Аграфена Платоновна, любите или не любите, только оставьте нас с дочерью в покое.

Аграфена Платоновна (покачав головой). Эх, Иван Ксенофонтыч, Иван Ксенофонтыч! Жаль мне тебя! Человек-то ты добрый, да больно ты прост. Беден ты уж больно. Вот и одежонка-то…

Иван Ксенофонтыч. Я беден, да честен, бедным и останусь. Не хочу я знаться с твоими с богатыми.

Аграфена Платоновна. А нынче так жить-то нельзя. (Отходит от стола.) Как хочешь ты, Иван Ксенофонтыч, обижай меня, а я все-таки всякое добро для вас готова сделать, да и завсегда буду делать, за вашу кротость и сиротство. Мне за это бог пошлет. (Уходит в свою комнату.)

В середнюю дверь входит Лизавета Ивановна, скидает шляпку и кладет на стол.

Иван Ксенофонтыч, не замечая ее, читает с жаром и размахивает руками.

Иван Ксенофонтыч и Лизавета Ивановна.

Лизавета Ивановна. Здравствуй, папа!

Иван Ксенофонтыч. А, здравствуй! Подай мне шляпу.

Лизавета Ивановна. Куда ты, папа? Отдохни немного! Ты и так много трудишься.

Иван Ксенофонтыч. Нельзя, Лиза, нельзя! Отдыхать некогда. Молодым людям учиться надобно, и так, Лиза, у нас мало учатся, мало. Достань-ка мне Горация да подсыпь табачку, весь вышел.

Лиза достает ему книгу и насыпает табаку.

Ну, прощай! Чай пить не дожидайтесь, может быть, затолкуюсь с ребятами.

Лизавета Ивановна. Бедный папаша!

Иван Ксенофонтыч (надевает шляпу, идет к дверям и возвращается). Лиза, ты меня извини, я тебе задам вопрос…

Лизавета Ивановна. Что такое, папа?

Иван Ксенофонтыч. Давеча вот эта глупая женщина (показывая на комнату хозяйки) говорила, только не утвердительно, а так, одно предположение, что, может быть, ты… Только ты, Лиза, не сердись!

Лизавета Ивановна. Что же она говорила?

Иван Ксенофонтыч. Она говорила, что, может быть, ты влюблена в этого молодого купца, который ходит к нам за книгами. Ну, разумеется, я не поверил.

Лизавета Ивановна. Охота тебе, папа, слушать ее!

Иван Ксенофонтыч. Я ее и не слушаю, она вздорная болтунья, необразованная женщина. Только вот что, Лиза: ты теперь в таком возрасте… Молодая девушка, тебе скучно со мной, со стариком… ты, сделай милость, прыгай… веселись… влюбись в кого-нибудь, я тебя прошу об этом. Только ты не скрывай от меня, скажи мне – я сам с тобой помолодею; я все за книгами. Лиза, у меня душа зачерствела.

Лизавета Ивановна. Ах, папаша! Если б я полюбила кого, я б тебе сказала… А то нет еще… Этот молодой человек… так себе; только уж очень необразован, ни стать, ни сесть не умеет. И ты, папаша, мог подумать?