Записка госпоже Нерукавиной - Игорь Николаевич Крончуков
– А где Анечка?
А та ответила, что просит прощения и ей надо отлучиться…
«Неужели, она обиделась?» – думал он про себя.
А эта служанка также делала свою работу, только была менее разговорчива и часто уходила. И ладом ему было поговорить не с кем, как же ему не хватало общества, но в таком виде, перед обществом вставать было негоже. Пришел парикмахер, прежде чем войти к Нерукавину в спальню, Нерукавин накинул на себя накидку и сел туда где обычно стрижет парикмахер. Парикмахер был англичанин и плохо знал русский язык.
– Oh, good morning, Petr Afanasevish! – весело.
– Гуд морнинг, гуд морнинг! – вздыхая ответил.
– Vi ploho feling. – кое-как проговорил.
– Эх эх эх эх… Не понять тебе меня, не понять…
– I am sorry! Vas kak vsegda, da? – Вытащив ножницы.
– Yes! Стригите меня, как всегда.
– Okay!
Нерукавин не очень много разговаривал со своим парикмахером, так как друг друга еле понимали, но все же пытались перекидываться фразами на полурусских полуанглийских языках.
Парикмахер напевал песню: «All game game my fell you say say you go to my garden love». Нерукавин еле выговорил:
– Cэнкью вэри мач!
– Oh, neza chto! Oh, neza chto! – Собирая вещи.
– Vsegda rad Vas postriting, goodbay mister, Petr Afanasevish! -брал деньги и уходил.
– Гудбай! – говорил Нерукавин
Парикмахер приходил по средам и воскресеньям. Нерукавин не умел бриться, цирюльня находилась далеко. И ровно в одиннадцать приходил господин Нерукавин, снова прилег и думал, что-то давно он не ездил на фабрику все-таки он был газетным магнатом и обязан выполнять свои обязанности.
12
Милон домой вернувшись проведывал отца и мать, жили они бедно в однокомнатной квартире и поэтому за воинскую заслугу дали пожить в квартире для военных ветеранов. Милон сидел на кресле качалке и читал книжку «Стихи юного поэта» и время от времени думал о родителях, которых ему было жаль, думал, как же все-таки сделать, чтобы родители его жили в двух или даже трехкомнатной квартире, а не в одной тесной комнатушке. В двери резко постучали, там оказался посыльный.
– Да-да, войдите, не заперто.
– Я от господина Нерукавина, завтра в шесть он вызывает Вас на дуэль, лично Вам он сказать не может, прихворал. На счет этой дуэли вы можете обсудить при встрече.
– Да-да, я принимаю вызов, так и передайте, но также передайте еще одно, что перед дуэлью я готов говорить правду на Библии.
– Хорошо, господин! Хорошо, я передам! – посыльный ушел.
Так и весь день провел Милон в страшных думах, а что если эта самая правда не провозгласит истину на завтра и ближе к четырем все же заснул. Поспав пару часов в дверь постучали, Милон уже был одет, в руках держал ту самую Библию и открыл дверь.
– Господин, на улице вас ждет карета.
Милон взглянул в окно и в мыслях у него пробежало, что быть может он в последний раз видит рассвет, а в глазах мелькнул вчерашний закат. Милон всегда был справедлив ко всему и он свято верил, что эта справедливость однажды восторжествует. Милон спустился вниз и сел в карету. Посыльный шел позади, взял вожжи и карета тронулась. Милону хотелось с кем-нибудь поговорить.
– А далеко ли назначена встреча с Нерукавиным?
– Минут двадцать езды внутри леса, над объездной дорогой, прямо на пустыре будет она.
– Возьмите! – протянул записку родителям, наскоро написанной карете.
– Если что-то случится, передайте ее моей матушке.
– Хорошо! – взял записку и положил в карман.
В этой записке говорилось о последних мыслях умирающего сына, о последних пожеланиях и слов. У Милона вытекла слеза из глаза, но не из жалости к себе, а из жалости к родителям.
– Вот, подъезжаем! – крикнул посыльный.
А за три версты, ехала со всех скоростей карета Нерукавиной, она сидела и плакала навзрыд. Куда же в тот день пришлось ехать служанке Анечке, именно в тот день она узнала, что тот человек, которого она любит может подписать себе смертный приговор. Она попросила подмениться, потеплее одевшись, пешком побрела к далекому жилищу, где ныне жила госпожа Нерукавина. Путь был не близок, она прошла всю ночь, чтобы сообщить вести. Как бы не хотелось спать, есть, пить, она шла, вспоминая о разговорах с Петром Афанасьевичем, о небе, о звездах, и о том, как она сидела у его кровати, не на минуту не покидая его и в тот случай, когда она сидела рядом и не отходила от него искала в бабушкиных записях рецепты против таких хворей, которые одолели Нерукавина. Он взялся руками за голову, она спросила его:
– У вас болит голова?
– Болит, Анечка! – опустив свои руки, ненароком его рука легла ей на колено, та аж вздрогнула и выронила из рук рецепты. Он сам не сразу этого заметил, а как заметил, убрал руку и посыпал ее извинениями. Анна то с грустью вспоминала эти моменты, то с тоской, то с улыбкой в этих думах в дороге ей не пришлось скучать. Наконец добравшись до конца своего пути, она стучала в двери, что есть мочи, в доме послышались шаги и спящий голос.
–Кто там? – проговорил, зевая дед.
– Это служивая госпожи Нерукавиной, Аня.
– Ой проходи любезная. – открывая дверь.
– Чего ж ты так поздно?! – более любезнее, чем с Твардовским говорил дед.
– Горе дома-то случилось, горе случилось!
– Миленькая, госпожа твоя заболела ведь.
– Какое горе… – крикнула Нерукавина с постели.
– Вот там она. – показывал дед на дверь.
– Ой Елизавета Владимировна… – зашла в комнату, та в свою очередь встала с кровати.
– Муж ваш стреляться хочет с солдатом Милоном.
– Во сколько? Во сколько? – схватила ее.
– В шесть часов было намечено.
– Дедушка, скорей коней! – схватившись за сердце.
– А где же будет это? Бегу-бегу. – закричал дед одеваясь.
– Не знаю, но недалеко-недалеко.
Вот таким образом, за три версты, блуждая по местам, где обычно происходят дуэли мчалась карета с Нерукавиной и ее служанкой.
«Кто знает, кто знает…» промелькнуло в мыслях Милона, когда тот слазил с кареты. Большой пустырь и кругом по разным кустарникам вблизи находился лес, издали еще ехала одна карета. Посыльный взглянул вверх:
«пасмурно» – подумал он про себя. «Да уж…». И действительно ветер был прохладный, весь первый снег впитала сырая земля и будто вскоре снова будет уже второй снег, но увы лишь холодный ветер, который все разгневался от стужи и пространства полей. И с другой кареты, которая находилась в пятистах метрах на расстоянии, вылезли Нерукавин и Твардовский. Макрат все вглядывался, тот ли кучер приехал или другой. Господа встретились, Милон начал
– Твардовский, это наш разговор оставьте нас.
Но тот уходить не хотел.
– Какое Вы имеете право так разговаривать?
– Но Вы уж извините это все же наша дуэль!
– Ладно, я вас оставлю. – прошипел и отошел в сторону.
– Господин Нерукавин, сообщите в чем суть дуэли всей.
– Вы сказали, что всю истину вы изложите на Библии, что же…
Твардовский услышал такие слова, свистнул Макрата и
