Леонид Андреев - Екатерина Ивановна
Екатерина Ивановна. Хорошо.
Георгий Дмитриевич. Совсем, понимаешь? этого не было. Ты, может быть, не поверишь мне…
Екатерина Ивановна. Я тебе верю.
Георгий Дмитриевич. Верь, деточка, верь, — не я совершенно ничего не чувствую по отношению к этому… Ментикову. Он так убийственно ничтожен…
Екатерина Ивановна. Да!
Георгий Дмитриевич. И он как паразит, и существует только, как бы это сказать, только благодаря нашей нечистоплотности.
Екатерина Ивановна. Он ничего не понимает.
Георгий Дмитриевич. Абсолютно!.. Ведь я же его знаю. Ему дадут ползти, он и ползет, а не дадут — он поползет в другую сторону. И он всегда существует, всегда ищет и всегда наготове: им можно заразиться в вагоне… Что ты, Катечка?
Екатерина Ивановна. Так. Пусти мою
Георгий Дмитриевич. Тебе больно?
Екатерина Ивановна. Нет, так. Я устала ходить.
Георгий Дмитриевич. Ты похудела, Катечка, так ты еще лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что раньше когда-то руки у человека были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне?
Екатерина Ивановна. Нет. Мало. А какой славный Алеша!.. Ты его любишь?
Георгий Дмитриевич. Ну как же! И Коромыслов прекрасный человек. Если бы ты знала, как он мне помог в те дни… Катя, Катечка… неужели ты снова моя жена?
Екатерина Ивановна. Да.
Георгий Дмитриевич. Сегодня?..
Молчание.
Екатерина Ивановна. Да. Мама будет очей рада.
Георгий Дмитриевич (взволнованно смеется). Боже мой, что со мной делается… Катя? Ну, да ладно! Мама? Она у тебя такая прекрасная женщина, и ведь мы с ней давно уже в переписке, и она знает, что я должен приехать.
Екатерина Ивановна. Да что ты! — какая же она хитрая, Горя!.. Нет, сиди, сиди. Отчего ты не куришь?
Георгий Дмитриевич. Забыл!
Екатерина Ивановна. Вот тебе пепельница… а спички? (Хочет подать пепельницу, но раздумывает и подает другую.) Горя, скажи мне, отчего я стала такая? Ты сейчас спрашиваешь: сегодня? — а я думаю, что нужно сказать: нет, — и вдруг мне так захотелось сказать: да!
Георгий Дмитриевич. Оттого, что ты любишь меня.
Екатерина Ивановна. Да, люблю, но этого мало.
Георгий Дмитриевич. Другому бы не сказала.
Екатерина Ивановна. Другому? Горя, скажи мне… ты совсем простил меня? Нет, не то, Горя, скажи мне, отчего я так… волнуюсь? Нет, совсем особенно. Смотри, Горя! (Становится перед ним, закидывая руки назад, вытянувшись, как для полета или падения в пропасть.) Смотри, Горя, отчего? Вот я стою, и мне хочется… броситься на тебя — и обнять, душить и… Горя!
Георгий Дмитриевич бросается к ней и крепко обнимает. Продолжительный поцелуй. Внизу террасы голоса.
Пусти, идут!
Георгий Дмитриевич. Катя ….
Екатерина Ивановна. Пусти.
Георгий Дмитриевич. Оттого, что ты любишь меня.
Екатерина Ивановна. Да оттого, что люблю.
Георгий Дмитриевич. Сегодня?
Входят Коромыслов, Алеша и Лизочка. Делают вид, что все довольно обыкновенно, но все же короткая пауза.
В саду были?
Коромыслов. Да, в саду. Я, Георгий, решил: бросаю своих голых баб и на лето приезжаю сюда: нельзя же, свинство! Вы меня зовете, Екатерина Ивановна?
Екатерина Ивановна. Зову.
Коромыслов (к Георгию Дмитриевичу). А ты, хозяин?
Георгий Дмитриевич. Конечно!
Коромыслов. Ага! Значит, сейчас идем к Татьяне Андреевне и сообщаем: поладили. Ах, молодые люди, что вы делаете со старухой: ведь она там трясется вся! Всю жизнь доказываю женщинам: не нужно рожать детей, ну и сами виноваты. Ну-с, Георгий Дмитриевич…
Берет его под руку и отходит. Алексей и Лизочка с двух сторон около Екатерины Ивановны.
Алексей. Спасибо тебе, Катечка. Дай ручку поцелую, спасибо. Ведь Горька, ей-Богу, хороший человек. А ты рада, Катечка?
Екатерина Ивановна, улыбаясь, кивает головой.
Лиза. И я рада. Да погоди, Алеша! Катечка, какой ужас, я в него влюбилась, и он будет писать мой портрет!
Алексей (пожимая руку Екатерине Ивановне). А меня, Лизок, забыла!
Лиза. Не могу же я любить двух сразу! Катя, а твой портрет он писал?
Алексей. Да ты ревнивая?
Лиза. Как черт — ох, мамы нету?
Коромыслов (подходя). Ну, Лизок, луна восходит и нам время в парк. Вы мне еще обещали какой-то гриб показать при лунном свете. А ты, Алексей, пойди к Татьяне Андреевне, я уж не могу, надоело, а ты и со старухами умеешь обращаться.
Лиза. Это не гриб, а беседка, это только так называется грибом.
Коромыслов. Это, Лизок, надо еще доказать. Постойте… а, может быть, вы в парк, а мы здесь останемся? Как вы думаете, Екатерина Ивановна?
Георгий Дмитриевич. Нет, ступайте, нам надо еще поговорить. Алеша, ты скажи маме, что немного погодя я сам к ней зайду, а пока…
Алексей. Да уж знаю, не учи. Хоть бы спасибо сказал… а, черт!
Смеются. Георгий Дмитриевич серьезно жмет руку Алексею и с чувством целует его.
Коромыслов. Идем, идем. Руку, Лизок! (Уходят.)
Лиза. Какой Алеша смешной — правда?
Коромыслов. А вы уже заметили?..
Уходят. Молчание. В комнате полутемно, на террасе последние краски вечера борются с первыми розоватыми лучами луны.
Георгий Дмитриевич. Вот нас и обвенчали, Катя. Отчего ты молчишь? — ты снова пугаешь меня, Катя. С пор, как они вошли, ты не сказала ни слова. Пойдем на диван, сядем, я хочу крепко обнять тебя.
Екатерина Ивановна. Горя, пойдем к детям.
Георгий Дмитриевич. К детям? (Задумываете на минуту в нерешимости.) Нет, Катечка, нельзя ли завтра? У меня сегодня так устала и так изболелась душа, что я могу — ведь это же опять волнение.
Екатерина Ивановна. Катя все время звала тебя.
Георгий Дмитриевич. Да? Нет, завтра, голубчик. Любовь ты моя, волнение мое, светлое безумие мое, — как я могу хоть один взгляд оторвать от тебя… Я говорю, а сам ничего не понимаю. Если бы Коромыслов сейчас не ушел… Да улыбнись же, свет мой тихий.
Екатерина Ивановна. Горя!..
Георгий Дмитриевич. Да?
Екатерина Ивановна. Сегодня не надо, Горя!
Георгий Дмитриевич (шутливо). А когда же?
Екатерина Ивановна. Не знаю. Через год.
Плачет, откинув голову назад и приложив к глазам ладони рук. Георгий Дмитриевич нежно и осторожно гладит ее по обнаженной до плеча руке.
Георгий Дмитриевич. Хорошо, моя дорогая, моя родная, милая, хорошо, моя девочка, мое сердечко измученное. Как ты скажешь, так и будет, моя голубочка милая! Разве я за этим сюда пришел? Мне ведь самому так больно… и я только молчу и буду молчать, потому что сам… сам виноват в своей…
Умолкает. Екатерина Ивановна встает.
Екатерина Ивановна. Нет, нет! Я с ума сошла! Не слушай меня. Я люблю тебя. Крепче обнимай меня, еще крепче, да еще… Пусти!
Георгий Дмитриевич. Теперь не пущу!
Екатерина Ивановна. Пусти, нет, правда. Сегодня… а сейчас пусти! Ты же мой любимый!
Георгий Дмитриевич. Что со мной делается!
Екатерина Ивановна. Ну вот и пусти… нет, правда. Я еще хочу… нет, правда, послушай!
Георгий Дмитриевич. Слушаю.
Екатерина Ивановна. Я хочу сыграть тебе то, помнишь, когда еще невестой…
Георгий Дмитриевич. Это твой план?
Екатерина Ивановна. Нет, правда, я думала, что если ты приедешь и станешь что-нибудь спрашивать, то я сыграю тебе… хорошо? Ты поймешь? — ты должен понять.
Георгий Дмитриевич. Пойму, моя радость. А разве есть рояль?
Екатерина Ивановна. В моей комнате.
Георгий Дмитриевич. Да! — ведь я еще и не был в твоей комнате, Катя!
Екатерина Ивановна. Нет, пусти — ты только слушай, внимательно слушай. Будешь?
Георгий Дмитриевич. Ты — умница. Екатерина Ивановна. Будешь слушать?
Георгий Дмитриевич. Буду — как нашу молитву.
Екатерина Ивановна быстро идет, но от двери возвращается.
Екатерина Ивановна. Будешь? Нет, нет, ты иди на террасу.
Уходит. Георгий Дмитриевич выходит на террасу и становится, опершись плечом о столб. Луна освещает его непокрытую голову. Екатерина Ивановна играет — звуки рояля далеки и нежны. Осторожно открывается дверь, и выходит Ментиков в своем белом костюмчике. Оглядывается и на носках, стараясь не скрипеть, проходит комнату — видит на террасе Георгия Дмитриевича и в страхе замирает. Оправляет костюмчик и прическу и выходит на террасу, здоровается, на всякий случай, однако, не протягивая руки.
