Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Вышел кот Гинце, идет, шагает своею дорогой.Издали сизоворонку заметив, он радостно крикнул:«Добрая птица! Счастливой дороги! Ко мне свои крыльяТы устреми и сопутствуй мне справа!» И вот прилетелаПтица, но слева от Гинце присела на дерево с песней.Гинце весьма огорчился, решил, что беда неизбежна,Но, как бывает со многими, он постарался взбодриться.Шел себе, шел он вперед, в Малепартус приходит и видитРейнеке, около дома сидящего. Кот поклонился:«Щедрый на милости бог да пошлет нам вечер счастливый!Слушайте, смертью грозит вам король, если только дерзнетеВновь уклониться от явки! Еще передал он: ответитьВсем истцам вы должны, иль родня ваша вся пострадает…»«Здравствуйте, — лис отвечает, — привет вам, племянничек милый!Да наградит вас господь всем, чего вам желаю».Вовсе, конечно, не то затаил он в предательском сердце.Новые козни теперь замышлял он: и этого такжеДумал спровадить гонца с большим посрамленьем обратно.Гинце-кота называл он племянником: «Чем бы, племянник,Мне угостить вас? На сытый желудок приятнее спится.Дайте-ка мне похозяйничать! Утром отправимся вместе.Так будет лучше. Из всех моих родичей, право, не знаю,Кто есть другой, на кого бы я мог, как на вас, положиться?Этот медведь, объедала, был чересчур уж напорист.Он и силен и свиреп. Я ни за что бы на светеС ним не решился отправиться в путь. Но теперь-то, конечно,С вами охотно пойду я. Завтра же утром пораньшеМы соберемся в дорогу. Пожалуй, так будет разумней».Гинце ему возразил: «Было бы лучше, положим,Сразу же, с места в карьер, ко двору нам и двинуть.Светит над степью луна, дороги все сухи, спокойны…»Рейнеке снова: «Я нахожу путешествие ночьюНебезопасным: днем и дорогу иной вам уступит,Ночью ему попадитесь, — кто знает, чем кончится встреча!»Гинце решился спросить: «Ну, а если б я, дядя, остался,—Чем, позвольте узнать, мы закусим?» А лис отвечает:«Мы пробавляемся плохо. Но раз вы решили остаться,Свежие соты медовые дам вам, — достану отборных».«Отроду их не едал, — пробурчал обиженно Гинце.—Если другим угостить вы не можете, дайте хоть мышку:Мышью вполне удовольствуюсь, мед — для других сберегите…»«Что? Вы любитель мышей?! — Рейнеке вскликнул. — Серьезно?Этим я вас угощу. Поп тут живет по соседству.Хлебный амбар у него, а мышей в этом самом амбаре —Возом не вывезешь! Поп, я слыхал, огорчается очень:«Нет, говорит, от мышей ни днем и ни ночью покоя…»Гинце сболтнул опрометчиво: «Сделайте мне одолженье,К мышкам меня отведите: ни дичь, ни все остальноеТак не люблю, как мышатину». Рейнеке даже подпрыгнул:«Ну, вы, значит, имеете великолепный ужин!Раз я уж выяснил, чем угодить вам, давайте не мешкать…»
Гинце поверил, — пошли они оба, приходят к амбару,Стали под глиняной стенкой. Рейнеке в ней наканунеЛовко лазейку прорыл и у спящего патера выкралЛучшего из петухов. Мартынчик, любимое чадоБогослужителя, месть изобрел: он у самой лазейкиПетлю очень искусно приладил в надежде, что с воромЗа петуха разочтется, как только придет он вторично.Рейнеке это узнал, на примете держал, и сказал он:«Милый племянник, влезайте-ка прямо в дыру. Я останусьЗдесь караулить во время охоты. Мышей нагребетеЦелую кучу в потемках! Вы слышите писк их задорный?Вволю наевшись, назад вылезайте, — я вас дожидаюсь.Нам в этот вечер нельзя разлучаться, а утром пораньшеВыйдем мы с вами — и путь скоротаем веселой беседой».«Значит, — спросил его кот, — влезать я могу без опаски?Ведь иногда и священник недоброе может замыслить…»Рейнеке-шельма его перебил: «Кто бы мог заподозритьВ трусости вас? Возвратимся домой, — там радушно, с почетомПримет вас женушка наша и чем-нибудь вкусным накормит,Правда, не будет мышей, но… чем богаты — тем рады».Кот между тем, пристыженный лисьей насмешливой речью,Лихо метнулся в дыру — и сразу же в петлю попался.Вот как Рейнеке-лис угощал гостей простодушных!
Только почувствовал Гинце прикосновенье веревки,Так и шарахнулся сразу назад, перепуганный насмерть.Слишком силен был прыжок, — и петля стянулась на Гинце!Жалобно Рейнеке звал он, который злорадно снаружи,Все это слыша, язвил, просунувши морду в лазейку:«Гинце, понравились мыши? Упитанны? Или не очень?Если б Мартынчик узнал, что вы его дичь уплетали,Он бы горчицы принес вам; он очень услужливый мальчик.Что?! При дворе это принято — петь за столом? Сомневаюсь!Если б в такую ловушку, в какую вас я пристроил,Также попался мне Изегрим, он бы за все свои козниПолностью мне заплатил!» Тут Рейнеке-плут удалился…Надо сказать, что он хаживал часто не только на кражи:Прелюбодейство, убийство, грабеж и предательство сам онДаже грехом не считал и подобное что-то задумал.Фрау Гирмунду решил он проведать с двоякою целью:Выпытать прежде всего, в чем, собственно, жалоба волка,А во-вторых, он намерен был возобновить с ней интрижку.Изегрим был при дворе, — как не использовать случай?Нечего тут сомневаться: ведь именно склонность волчицыК нагло-распутному лису зажгла всю ненависть волка…Рейнеке к даме пришел, но как раз не застал ее дома.«Ну, байстрючки!» — сказал он волчатам, — ни больше ни меньше!Мило кивнул малышам и ушел по другим он делишкам.Утром чуть свет возвратившись домой, Гирмунда спросила:«Не заходил ли ко мне кто-нибудь?» — «Да вот только что вышелДяденька Рейнеке, крестный, — хотел побеседовать с вами.Всех нас, как есть, почему-то он называл байстрючками…»«Что?! — закричала Гирмунда. — Он мне ответит!» И тут жеБросилась вслед за нахалом — с ним рассчитаться. ЗнакомыБыли ей лисьи дорожки. Настигла — и крикнула гневно:«Что это?! Что за слова?! Что за бесстыжие речи?!Как вы, бессовестный, смели так выражаться при детях?Каяться будете!..» Так раскричалась она и, свирепоЗубы оскаля, вцепилась в бороду лису. Узнал онСилу зубов ее острых! Бегством спастись он пытался,—Фрау Гирмунда за ним. История тут получилась!Старый заброшенный замок поблизости был расположен;Оба влетают туда и в башне одной обветшалойТрещину видят: стена за давностью лет раскололась.Рейнеке сразу юркнул, протиснувшись, правда, с натугой,—Щель узковата была. Волчица, дородная дама,Ткнулась также стремительно в щель головой, но застряла,Тыкалась, ерзала, билась, пыталась протиснуться, — тщетно!Только сильней защемило, — ни взад, ни вперед не пролезет.Стоило Рейнеке это заметить, окольной дорогойСзади он к ней забежал, — и теперь он ей задал работу!Но уж при этом она не скупилась на ругань: «Мерзавец!Ты поступаешь бесчестно!» А Рейнеке невозмутимо:«Жаль, что не раньше, но все-таки — что суждено, да свершится!»
Это не доблесть — супругу свою утруждать избегая,К женам чужим прибегать, как Рейнеке делал беспутный!Ну, а когда из расщелины вырвалась все же волчица,Рейнеке был далеко, шагал он своею дорогой.Думала дама сама защищать свое дамское право,Дамскую честь отстоять, но вторично ее потеряла…
Впрочем, вернемся к злосчастному Гинце. Как только он понял,Что в западне очутился, он — в чисто кошачьей манере —Жалобно начал вопить. Мартынчик сорвался с кровати:«Ну, слава богу! В счастливый часок я, как видно, приладилПетлю у этой лазейки! Попался воришка! ЗаплатитЗа петуха он недешево!» Прыгал от счастья Мартынчик.Живо он свечку зажег (в доме все спали спокойно),Мать и отца разбудил он, растормошил всю прислугу,Крикнул: «Лисица попалась! Вот мы ей покажем!» СбежалисьВсе от велика до мала, вскочил и сам папенька-патер,Спешно подрясник набросив. С двусвечным шандалом бежала,Всех возглавляя, кухарка. Мартынчик увесистой палкойВооружился проворно — и начал с котом расправляться:Бил его немилосердно — и глаз наконец ему вышиб.Все колотили кота. С острозубыми вилами патерТут подоспел, — самолично разбойника думал прикончить.Смерть свою Гинце почуял; с отчаянья бешено прыгнул,Патеру в пах угодил, искусал, исцарапал опасно,Страшно его осрамил — и за глаз расквитался жестоко.Крикнул тут патер — и наземь упал, и сознанья лишился.Неосторожно ругнулась кухарка: сам черт, вероятно,Чтобы напакостить ей, эту штуку устроил! И дважды,Трижды клялась, что готова последних пожитков лишиться,Лишь бы такого несчастья с хозяином не приключилось!Даже клялась, что, когда бы и клад золотой отыскала,Клада бы не пожалела она, — обошлась бы! СкорбелаТак о хозяйском стыде и тяжелом увечье кухарка.С плачем попа наконец унесли и в постель уложили,—Гинце оставили в петле, о нем позабыв совершенно.
Гинце, оставшись один в незавидном своем положенье,Тяжко избитый, жестоко израненный, к смерти столь близкий,Жаждою жизни охвачен, грыз торопливо веревку.Думал он: «Вряд ли от этой великой беды я избавлюсь!»Все же ему посчастливилось: лопнула петля! О, радость!Как он пустился бежать из проклятого этого места!Прыгнул в дыру — и на волю, и по дороге понессяПрямо к дворцу королевскому, так что наутро и прибыл.Ну, и ругал он себя: «Дьявол попутал поддатьсяХитрым, бессовестным козням предателя Рейнеке-лиса!Вот возвращаешься ты, опозоренный, с выбитым глазом,Весь так жестоко избитый, — ну, как тебе, право, не стыдно!»
Гневом горячим король воспылал, — угрожал вероломцуСмертью, без всякой пощады. Собраться велел он совету.Вот все бароны его, мудрецы все его и собрались.Задал король им вопрос: «Как наконец нам злодеяВсе же к ответу привлечь после всех его преступлений?»Жалобы снова посыпались кучей на лиса. И сноваВыступил Гримбарт-барсук: «В этом судилище, правда,Есть немало господ, враждебно настроенных к лису,Но да не будет никем нарушено право барона:В третий раз надлежит нам затребовать Рейнеке. Если жВновь уклонится он, можно его осудить и заочно».«Я опасаюсь, — король возразил, — что никто не решитсяС третьей повесткой отправиться к личности столь вероломной.Лишним глазом никто не богат. Да и кто б согласилсяИз-за преступника подлого жертвовать собственной жизньюИли здоровье на карту поставить, и то — без гарантийВидеть его на суде? Таких смельчаков мы не знаем…»
Громко барсук заявил: «Государь мой, король, соизвольтеМне эту честь предоставить, — я с поручением справлюсь,—Будь там, что будет со мною! Хоть официально пошлите,Хоть сам от себя я приду, — вам приказать остается».Принял король предложенье: «Вам совокупность и фактовИ обвинений известна, но с толком за дело беритесь:Это ведь очень опасная личность…» И Гримбарт ответил:«Что же, рискну! Я надеюсь, что будет он мною доставлен».Так он и выступил в путь — в Малепартус, лисову крепость…Рейнеке дома застал он с женой и с детьми, — поклонился:«Здравствуйте, дядюшка Рейнеке! Вы — столь ученая личность,Муж многоопытный, мудрый! Вы нас в удивленье повергли:Как вы могли пренебречь королевским указом?! Ведь это —Я бы сказал — издевательство! Время одуматься! Столько скопилосьЖалоб на вас! Отовсюду — прескверные слухи. Пойдемте —Вот мой совет — ко двору: оттяжкой добра не добьетесь.Много, много накоплено жалоб на вас у монарха,В третий, в последний он раз предлагает на суд вам явиться.Если не явитесь, приговорят и заочно вас к смерти!Двинет сюда всех вассалов король — и они вас обложат,В крепости вашей запрут вас, — и вам, и супруге, и детям,Вместе с имуществом вашим, гибель грозит, несомненно.От короля все равно вам не скрыться. Давайте-ка лучшеВместе пойдем ко двору. Хитроумных уловок в запасеХватит у вас. На суде вы их пустите в ход — извернетесь.Сколько прошли испытаний вы в прежних судебных процессах,Более сложных, и все-таки вам же всегда удавалосьСудьям глаза отвести, осрамив зложелателей ваших».
Так ему Гримбарт сказал, а Рейнеке вот что ответил:«Дельный совет! Ко двору мне действительно стоит явиться —Лично себя защищать на суде. Государь, я надеюсь,Милостив будет. Он знает, насколько ему я полезен,Знает, насколько другие за это меня ненавидят.Двор без меня обойтись и не может! Да будь я преступенВ десять раз больше, я твердо уверен: мне стоило б толькоВ очи взглянуть королевские, поговорить с ним — и, смотришь,Буря в нем стихла. Многие, правда, и числятся в свите,И в королевском совете его заседают, однакоСердце его ни к кому не лежит. Да и что они смыслят?Как говорится — не бэ и ни мэ! На любом заседанье,Мной посещаемом, я неизменно диктую решенья.Чуть королю и баронам в делах щекотливого свойстваНужен совет поумнее, — выручить Рейнеке должен.Вот и завидуют мне! Приходится их опасаться,Ибо лишить меня жизни они поклялись. Как нарочно,Самые злые в фаворе! Вот это меня и тревожит.Больше десятка их там, и как раз наиболее сильных.Как я один одолеть их могу? Потому я все мешкал.Все же, я думаю, лучше мне будет отправиться с вамиДело свое защищать. Это будет намного достойней,Чем проволочкой дальнейшей подвергнуть жену и детишекСтрахам и ужасам: можем и все мы, конечно, погибнуть.Ясно — король несравненно сильнее меня, я обязанВыполнить все, что потребует он. Попытаемся, впрочем,Может быть, в мирную сделку мы как-нибудь вступим с врагами».
Тут он к жене обратился: «Детей береги, Эрмелина(Я их тебе поручаю). Особенно помни о младшем,Росселе, нашем любимце. У крошки чудесные зубки,—Вылитый будет отец! А вот и мой Рейнгарт-плутишка!Он мне не менее дорог. Ты можешь побаловать деток,Быть с ними мягче, пока я в отлучке. А если счастливоВскоре, бог даст, возвращусь, — я в долгу пред женой не останусь».Так и покинул он дом, и ушел с барсуком-провожатым,И госпожу Эрмелину с детьми без поддержки,Без руководства оставил, что очень лису огорчило…
Часа еще не успели они отшагать по дороге,Рейнеке Гримбарту так говорит: «Мой милейший племянник,Друг драгоценный! Признаться, я весь трепещу от боязни:Все я никак не избавлюсь от страшной, навязчивой мысли,Будто действительно смерти своей я шагаю навстречу.Вижу теперь пред собой все грехи, совершенные мною.Ах, не поверите вы тревоге души угнетенной!Слушайте! Вам я хочу исповедаться! Где же другогоДуховника я достану? А если я совесть очищу,Разве не легче мне будет предстать пред моим государем?»Гримбарт ответил: «Сначала покайтесь в грабительстве, в кражах,В злостных предательствах, в прочих злодействах и кознях — иначеИсповедь вам не поможет». — «Знаю, — ответил смиренноРейнеке, — дайте начать и слушайте с полным вниманьем:«Confiteor tibi, pater et mater[8], что пакостил частоВыдре, коту и всем прочим я, в чем признаюсь и охотноКару готов понести». Барсук его тут прерывает:«Бросьте латынь, говорите по-нашему — будет понятней…»Лис говорит: «Хорошо. Признаюсь (для чего мне лукавить?),Я перед всеми зверями, ныне живущими, грешен.Дядю-медведя на днях защемил я в дубовой колоде,—Голову он изувечил, подвергся жестоким побоям.Гинце повел я к мышам, но в петлю завлек я беднягу,—Много он выстрадал там и даже остался без глаза.Прав и петух этот, Геннинг: детей у него похищал я —Взрослых и маленьких, всяких. Я их съедал с аппетитом.Я самого короля не щадил, и немало я сделалГадостей всякого рода и ему, и самой королеве.Поздно она спохватилась!.. И должен еще я признаться:Изегрим-волк мне служил мишенью жестоких издевок.Времени нет обо всем вам рассказывать. Так, для насмешки,Я величал его дядей, а мы с ним ни браты, ни сваты.Как-то, лет шесть уж назад, ко мне он является в Элькмар(В тамашнем монастыре проживал я) и просит поддержки:Он, мол, намерен, постричься в монахи. Профессия эта,Он полагал, подойдет ему очень, — и в колокол бухнул.Звоном он был очарован. Волчьи передние лапыЯ привязал к колокольной веревке — и, очень довольный,Так развлекался он: дергал веревку — учился трезвонить,Но незавидную славу стяжал себе этим искусством,Ибо трезвонил, как буйнопомешанный. В переполохеТолпами люди бежали со всех переулков и улиц,Были уверены все, что случилось большое несчастье.Но прибежали — и видят виновника. И не успел онТолком и объяснить, что готовится к сану святому,До полусмерти он был избит налетевшей толпою.Все же, глупец, он стоял на своем и ко мне привязался,Чтобы ему я помог приличную сделать тонзуру.Я его тут надоумил на темени волосы выжечь,Так, что на месте ожога вся вздулась и сморщилась кожа…Рыбу ловить я его научил, — нахлебался он горя!..Как-то бродил он со мной по Юлихскому краю. ОднаждыК дому попа мы пробрались. А поп — богатейший в округе.Был у попа и амбар с роскошными окороками;Сало нежнейшее, в виде длинных брусков, там хранилось;Ларь там стоял, а в ларе — солонины свежей запасы.В каменной толстой стене Изегрим выскреб лазейку,Через которую он проникнул довольно свободно.Я торопил его, жадность его подгоняла сильнее.Только и тут он не мог обуздать аппетит ненасытный,—Перегрузился чрезмерно! Брюхо, конечно, раздулось,—Хочет уйти наконец он, а щель не пускает обратно.Ах, как ругал он обманщицу! «Голоден был — пропустила,Стоило только насытиться — не выпускает, злодейка!»Я между тем учинил суматоху большую в деревне,Жителей всех взбудоражил, по волчьим следам направляя.Сам я ворвался к попу, — он мирно сидел и обедал,Жирный каплун перед ним, только что принесенный, дымился,Дивно зажаренный! Я его хапнул — и выскочил сразу.Поп закричал и погнаться хотел, но за стул зацепился,Стол опрокинул при этом со снедью, с напитками всеми.«Бейте, ловите, колите!» — патер вопил разъяренный,Но поскользнулся (он лужи, увы, не заметил) — и в лужуШлепнулся гнев охлаждать. С криками люди сбежались,—Каждый меня растерзал бы! А патер вопит, как безумный:«Что за отчаянный вор! Со стола утащил он жаркое!»Люди бегут, я несусь впереди, добежал до амбара,Здесь каплуна уронив: на беду, непосильно тяжелойСтала мне ноша. Толпа меня из виду тут потеряла,Но каплуна получила, а патер, его поднимая,Волка в амбаре заметил, и сразу же — все остальные.Патер командовал: «Люди! Сюда! Не зевайте! Хватайте!Новый грабитель — волк — прямо к нам в руки попался!Если же он улизнет, это будет позор! Несомненно,Будем осмеяны мы по всему Юлихскому краю!»Волк передумал тут все, что хотите. А дождь колотушекСправа и слева посыпался, счет его ран умножая.Все надрывались от криков. Сбежались другие крестьянеИ наконец, полумертвого, наземь они повалили.Больших страданий, чем те, за всю свою жизнь он не ведал.Редкая вышла б картинка, изобрази живописец,Как уплатил он священнику за ветчину и за сало!Вытащен был из амбара на улицу он, и крестьянеДружно волочь его стали подальше, без признаков жизни.Волк обмарался к тому же — и люди его с отвращеньемПрочь сволокли из деревни и там уже, дохлым считая,Бросили прямо на свалку. В бесчувствии столь непотребномСколько он там провалялся, пока не очнулся, — не знаю.Как удалось ему выбраться все же оттуда, — загадка!Но и потом уже (год, вероятно, спустя) он мне клялсяВ преданной дружбе навек. Это длилось, однако, недолго.Ну, а зачем он мне клялся, смекнуть оказалось нетрудно:Жаждал курятинки он хоть когда-нибудь вволю покушать.Я, чтоб над ним поглумиться позлей, описал ему точноНекий чердак и чердачную балку, что служит насестомПо вечерам петуху и семи его курицам. ТихоВышли мы ночью, идем, чуть двенадцать пробило — приходим.Знал я, что ставень оконный, подпертый легкою планкой,Был еще поднят. Я притворился, что первым влезаю,Но отстранился — и дядю вперед пропустил я учтиво.«Лезьте смелее, — сказал я, — хотите хорошей добычи,Будьте решительней, — стоит! Откормленных кур обещаю».Он осмотрительно влез, и по всем сторонам осторожноДолго все щупал и шарил, и мне говорит раздраженно:«Вы привели не туда! И куриного перышка дажеЗдесь не найдешь!» А я отвечаю: «Сидевших поближеСам похватать я успел, — остальные садятся поглубже.Будьте спокойны и двигайтесь дальше тихонько, легонько…»Балка, державшая нас, и вправду была узковата.Дядю вперед пропустив, я все время назад подавался,Пятясь к окошку. Выскочил мигом я, дернул подпорку —Ставень захлопнулся шумно, и волк от испуга затрясся.В страхе и в трепете, с узенькой балки он шлепнулся на пол.Люди, дремавшие возле костра, в перепуге проснулись.«Что там такое в окошко упало?!» — они закричали,На ноги стали проворно и сразу фонарь засветили.Волка, в углу обнаружив, били, дубасили скопом,Шкуру на нем продубили! Как только жив он остался!..
Дальше откроюсь я вам, что фрау Гирмунду частенькоЯвно и тайно проведывал я. Разумеется, лучше бВовсе этого не было. О, если б вычеркнуть это!Ибо по гроб ее жизни позор этот ей обеспечен!..Вот я теперь уже все вам поведал, все то, что припомнитьСовесть могла бы моя, что душу мою угнетало.Дайте же мне отпущенье, молю вас! Приму я смиренноСамую строгую епитимью. Наложите любую!..»
Гримбарт в подобных делах, несомненно, был сведущим очень.Прутик сорвав по пути, он сказал: «Этим прутиком, дядя,Трижды себя по спине похлещите, затем положитеПрутик на землю и через него перепрыгните трижды;Благоговейно его поцелуйте потом — и явите смиренье.Эту епитимью наложив, отпускаю вам нынеВсе прегрешенья, освобождаю от всех наказаний,Все вам, во имя господне, прощаю, что вы совершили…»
Только Рейнеке кончил смиренно свое покаянье,Гримбарт сказал: «Исправленье доказывать, дядя,Нужно благими делами: читайте псалмы ежедневно,В церковь усердно ходите, все постные дни соблюдайте.Всем вопрошающим путь указуйте, а всем неимущимЖертвуйте щедро. Клянитесь отречься от жизни беспутной,От грабежа, воровства, от предательства и совращенья.Выполнив это, сподобитесь вы милосердия божья…»«Выполню, — Рейнеке-лис отвечает, — и вот моя клятва!..»Исповедь кончилась — и ко двору королевскому дальшеСледуют богобоязненный Гримбарт и Рейнеке-грешник.Шли черноземною, тучною пашней. Взглянули направо.Видят — стоит монастырь. Служили там денно и нощноСестры-монахини господу, а во дворе содержалиМножество кур, петухов, каплунов и отличных пулярок,Бегавших в поисках корма и за монастырские стены.Рейнеке часто проведывал их. Барсуку говорит он:«Путь наиболее краткий — вдоль этой стены монастырской».(Сам-то имел он в виду кур, на свободе гулявших!)Духовника своего он ведет, приближаются к птицам,—Хищные глазки плута под самый лоб закатились:Жирненький и молодой петушок ему тут приглянулся,Как-то отставший от прочих. Рейнеке, глаз не спуская,Сразу набросился сзади, — перья на воздух взлетели!
Гримбарт, с большим возмущеньем, его упрекал в рецидиве:«Вот как, дядя беспутный! Из-за курчонка вы сноваВпасть вознамерились в грех, едва принеся покаянье?Вот так покаялись!..» Рейнеке кротко ему отвечает:«Я бессознательно так поступил! Дорогой мой племянник!Богу молитесь, быть может, простит он мне грех милосердно.Этого больше не будет!..» Они монастырь обогнули,Вышли опять на дорогу. Пришлось через узенький мостикПутникам переправляться. Рейнеке-лис вожделенноВновь оглянулся на кур, не в силах с соблазном бороться.Голову если б ему отрубить, голова и сама быСразу на кур наскочила, — так много в нем жадности было!Гримбарт, заметивший это, воскликнул: «В кого же вы, дядя,Снова глазами стреляете? Мерзкий вы чревоугодник!»Рейнеке будто обиделся: «Вы придираетесь, сударь!Не торопитесь на выводы и не мешайте молиться.«Отче наш» дайте прочесть: ведь в этом нуждаются душиКурочек всех и гусей, которых так дерзко, бывало,Я похищал у монахинь, у чистых и праведных женщин…»Гримбарт ему не ответил, а Рейнеке взглядом от курицНе отрывался, покуда их видел. Теперь зашагалиСпутники верной дорогой. Двор королевский был близок.Рейнеке-лис, чуть увидел вблизи он дворец королевский,Сразу же духом упал: надвигалась гроза обвинений!
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
