Уильям Фолкнер - Реквием по монахине
Стивенс. Забыл. По-моему, это был кассир из банка. (Губернатору.) Он старательно разыгрывал роль добродетельного человека. (К Тэмпл.) Но разве об этом надо рассказывать?
Тэмпл. Да, да. В тот самый понедельник, утром, Нэнси, еще пьяная, неожиданно появилась, когда он отпирал дверь банка; у входа стояло человек пятьдесят и все ждали его. Откуда-то вынырнула Нэнси, пробилась к нему через толпу и закричала: «Эй, белый, где мои два доллара?» Кассир обернулся, ударил ее, сбросил с тротуара в канаву и с остервенением начал избивать ногами, чтобы заглушить ее голос, а она все вопила: «Где мои два доллара?» Он бил ее до тех пор, пока толпа, опомнившись, не отняла у него эту чернокожую. Изо рта у нее текла кровь, выбитые зубы выпали, а она все бормотала: «Вы должны мне два доллара за тот раз, две недели назад. А потом вы еще раз приходили». (Пауза. Тэмпл на мгновение закрывает лицо руками, затем отводит их.) Что ж, надо все сказать. На чем я остановилась?
Губернатор. Нэнси кричала: «Вы должны мне два доллара»...
Тэмпл. Два доллара, да. Но зачем столько слов? Гораздо лучше, если я сразу открою всю правду. (Она глубоко вздыхает, словно пловец перед прыжком в воду.) Два доллара — это тариф Нэнси Мэнниго. А я, я жила в доме свиданий, где за вход брали значительно дороже. (Пауза. Она сидит неподвижно, напряженно глядя на них. Затем с усмешкой.) Очень приличная дама, верно? И вдруг такое признание! Вот что мы собой представляем, мы, богатые наследницы, женщины из хорошего общества. (Пауза.) Во всяком случае, прыжок сделан. Теперь я уже не смогу ни остановиться, ни пойти на попятный. Теперь надо продолжать (Пауза.) Почему вы молчите? Помогите мне. Отзовитесь. Или уж раструбите новость по всему штату — пусть слышат все, у кого есть уши. Никогда бы я не подумала, что какая-либо причина — даже убийство моего ребенка, даже казнь презренной негритянки — может заставить меня сказать то, в чем я сейчас признаюсь.
Губернатор молча смотрит на нее. Она делает едва заметный молящий жест.
До чего же я должна дойти в своих признаниях? Как далеко я должна зайти, чтобы добиться, наконец, отмены приговора и чтобы мы могли вернуться домой, заснуть спокойно или попытаться заснуть? Да! Что я должна еще сказать, как мне унизиться, чтобы вы снизошли к моей мольбе?
Губернатор. Смерть тоже бывает унижением.
Тэмпл. Сейчас мы не говорим о смерти. Мы говорим о стыде. Нэнси Мэнниго не страдает от стыда. Она страдает только от того, что должна умереть. И вот, чтобы она избежала этого недолгого страдания, я, Тэмпл Дрейк, терзаясь стыдом, пришла сюда в два часа ночи.
Стивенс. Продолжайте, Тэмпл.
Тэмпл. Он еще не ответил на мой вопрос. (Губернатору.) До чего же я должна дойти? Не говорите только, что я обязана сказать все. Об этом мне уже говорили!
Губернатор. Я попытаюсь вам помочь. Я знаю, кем была Тэмпл Дрейк. Молодой студенткой, которая однажды утром, восемь лет назад, покинула колледж, не так ли? Поехала специальным поездом со своими товарищами на футбольный матч в другой колледж и в пути исчезла. Она появилась вновь через полтора месяца в качестве свидетельницы на процессе по делу об убийстве в Джефферсоне, — привлеченная адвокатом человека, который, как стало тогда известно, похитил ее и в течение всего этого времени держал взаперти.
Тэмпл. В доме терпимости в Мемфисе, не забудьте этого!
Стивенс. Одну минутку. Разрешите мне рассказать губернатору о том, что произошло. Для вас так будет легче. В тот день Тэмпл вышла из экскурсионного поезда и убежала с молодым человеком, который ждал ее на платформе. Они сговорились поехать на футбольный матч вдвоем. Но к этому времени молодой человек уже выпил, чтобы быть на высоте положения, как я полагаю. Дорогой он напился еще больше, разбил свою машину и остановился с Тэмпл в доме бутлегеров, торговавших контрабандным спиртом. Вскоре молодой человек был мертвецки пьян, и пока он отсыпался после попойки, в этом притоне было совершено преступление. Тот, кто его совершил, похитил Тэмпл, которая видела убийцу, и увез ее в Мемфис. Там он ее поместил в публичный дом, как уже было сказано. Вот и все. Надо, однако, добавить, что молодой человек, который сопровождал Тэмпл на футбольный матч и который должен был ее защищать, затем женился на ней и таким образом попытался восстановить свою порядочность. Это мой племянник.
Тэмпл. Не обвиняйте его. Я сама хотела этого тайного бегства.
Губернатор. Почему?
Тэмпл. Почему нас влечет дурное? Вероятно, потому, что запретный плод сладок, слаще всего на свете, и человек к нему тянется. Во всяком случае, меня лично дурное очень соблазняло, вот я и согласилась уехать одна с молодым человеком, хоть он мне и не очень нравился.
Стивенс. Возможно. Но он обязан был охранять вас.
Тэмпл (жестко). Из-за этого он на мне и женился. Но неужели он должен дважды платить за одно и то же? За это не стоило платить и один раз.
Губернатор. Вы позволите задать вам вопрос?
Тэмпл кивает.
Почему вы не привели его с собой?
Тэмпл. Кого?
Губернатор. Вашего мужа. Вы с ним так тесно связаны. Ему бы следовало быть здесь, рядом с вами, для того, чтобы в вашей жизни все стало сразу ясным, правдивым и чтобы он мог попытаться вместе с вами спасти Нэнси Мэнниго.
Тэмпл. А разве мы здесь для того, чтобы спасти Нэнси? Не знаю, не знаю. Мне скорее кажется, что мы приехали и разбудили вас для того, чтобы разговор с вами стал для меня поводом для новых страданий. Вы понимаете, что я хочу сказать. Мне все время приходится страдать. И даже не из-за чего-то определенного, а просто страдать, страдать безотчетно, вот так же, как дышишь. При чем же здесь мой муж?
Губернатор. Возможно, он пожелал бы разделить с вами страдания, если он в самом деле ваш муж?
Тэмпл. Для этого надо, чтобы он все разделил со мной.
Они смотрят друг на друга.
Губернатор. Если я правильно понял ваши слова, есть что-то такое, чего он не знает.
Тэмпл. Да.
Стивенс. Не лучше ли рассказать ему обо всем, Тэмпл? Нельзя жить восемь лет во лжи.
Губернатор. Сказали бы вы ему все, если бы он был здесь?
Тэмпл пристально смотрит на губернатора. Стивенс делает незаметное движение, ускользающее от нее. Позади Тэмпл тихо появляется Гоуен, которого она не видит. Он стоит неподвижно в амбразуре окна, затем наполовину скрывается за гардиной.
Вообразите себе, что он здесь, на моем месте.
Тэмпл. Он уехал. Я его больше не увижу.
Губернатор. Но если бы он был здесь, стали бы вы рассказывать при нем?
Тэмпл. Да, конечно! А сейчас разрешите мне говорить. (Пауза.) Пожалуйста, дайте сигарету — хочется закурить. (Губернатор дает ей сигарету, которую она, однако, не закуривает, а кладет на пепельницу. Пауза.) Итак, я видела, как совершилось убийство, или, вернее, видела тени и убийцу. Его звали Пучеглазый. Он увез меня в Мемфис на старой машине. Я могла бы поднять тревогу и созвать людей на улице любого города, через который мы проезжали. Но я не сделала этого. Точно так же я могла бы не поехать с Гоуеном или уйти от него после того, как мы налетели на дерево и разбили автомобиль. Да, я могла бы остановить проезжий грузовик или легковую машину, и меня довезли бы до ближайшей станции, или до моего колледжа, или даже привезли бы домой, к отцу и братьям. Они-то хорошо знали, что дурно, а что хорошо. Но я этого не сделала. Нет, я, Тэмпл, этого не сделала. Должно быть, я бездумно, бессознательно выбрала порок. Короче, я уехала с Пучеглазым. Всю дорогу я молчала, и он тоже молча вел машину. Мне запомнился его пронзительный взгляд и прилипшая к губе сигарета.
Стивенс (губернатору). Да, это было существо омерзительное, как само зло. Маленький, смуглый, похожий на таракана, тощий, черный и злой. И к тому же психически неуравновешенный, ненормальный. Она должна вам это тоже сказать.
Тэмпл (Стивенсу). Дорогой дядя Гэвин! Да, да, и это тоже. Я об этом скажу. Я предпочла остаться с убийцей, словно не могла, просто не могла расстаться с ним. Он привез меня в Мемфис. Я покорно следовала за ним. Он запер меня в доме терпимости на улице Манюэль. Распоряжалась там женщина с орлиным взглядом, более зоркая, чем любая мать; а черная служанка охраняла дверь, когда эта особа уходила туда, куда в дневные часы ходят хозяйки публичных домов: в полицию — заплатить штраф или попросить там протекции, или в банк, или в другие дома терпимости. И это всегда было приятно, потому что служанка отпирала тогда дверь моей комнаты, входила, и мы могли (она замялась) поболтать. У меня было вволю духов. Выбирала их, конечно, хозяйка, — запахи все крепкие, но тем не менее духи у меня были. Попи купил мне также меховое манто, — но где я могла его носить, если он не разрешал мне выходить из дому? Вот так. У меня было манто, и нарядные пеньюары, и белье, выбранное по вкусу Пучеглазого, что не всегда соответствовало моему вкусу. Он хотел, чтобы я была довольна. И не только довольна, — ему хотелось, чтобы я была счастлива. Вот, наконец, мы подошли к тому, что... Сейчас я должна... (Она перестает говорить, протягивает руку, достает из пепельницы нетронутую сигарету, видит, что она не зажжена.)
