Уильям Шекспир - Тит Андроник

Лишь языка лишилась Филомела

И вышила рассказ свой на холсте.

Но у тебя возможность эту взяли,

Хитрейшего ты встретила Терея:

Он отрубил прекрасные персты,

Что выткали б искусней Филомелы.

О! Если б изверг видел эти руки

Лилейные, когда они касались

На лире струн, как листья трепетавших

В восторженных и нежных поцелуях, —

О нет, он отрубить бы их не смог!

Внимая же гармонии, творимой

Сладчайшим языком,

Заснуло б, выронив кинжал, как встарь

У ног фракийского поэта Цербер.31

Пойдем со мной и ослепи отца:

Ведь он при зрелище таком ослепнет.

За час грозы затопятся луга, —

За годы слез что станется с глазами?

Останься, будем вместе слезы лить,

Когда бы стон мог горе облегчить!

Уходят.

АКТ III

Рим. Улица.

Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием и Квинтом, которых ведут на казнь; Тит идет впереди, умоляя.

Тит

Молю, сенаторы! Трибуны, стойте!

Из сожаленья к старику, чья жизнь

Прошла средь войн, пока вы мирно спали;

Во имя крови, пролитой за Рим,

Ночей морозных, проведенных в бденье,

И горьких этих слез, текущих ныне

По старческим морщинам на щеках, —

Над осужденными сынами сжальтесь,

Чьи души не испорчены, поверьте!

О двадцати двух сыновьях не плакал, —

На ложе чести умерли они;

Об этих же в пыли напечатлею

Тоску сердечную и скорбь души.

Пусть слезы жажду утолят земли;

Кровь сыновей краснеть ее заставит.

(Бросается на землю.)

Судьи и другие проходят мимо него и уходят.

Земля! Тебе я услужу дождем,

Струящимся из этих древних урн

Сильнее ливней юного апреля:

Я летом знойным орошу тебя,

Зимою снег я растоплю слезами

И вечную весну тебе доставлю, —

Не пей лишь крови сыновей моих.

Входит Люций с обнаженным мечом.

О старцы благосклонные, трибуны!

Возьмите смертный приговор назад,

Пусть я, еще ни разу слез не ливший,

Скажу, что ныне слезы победили.

Люций

Отец мой, ты взываешь здесь напрасно:

Трибуны не услышат, все ушли,

И скорбь свою ты поверяешь камню.

Тит

За братьев, Люций, дай просить твоих. —

Еще раз умоляю вас, трибуны…

Люций

Тебя не слышит ни один трибун.

Тит

Что в том? Не важно это, друг; и слыша,

Не вняли б мне, а если бы и вняли,

Не пожалели бы; но, хоть и тщетно,

Я должен умолять…

Вот почему я скорбь вверяю камням;

Пусть отозваться на тоску не могут,

Но лучше для меня они трибунов

Уж тем, что не прервут моих речей.

Когда я плачу, камни молчаливо

Приемлют слезы, словно плачут вместе;

И если бы их в тоги облачить,

Трибунов равных не нашлось бы в Риме.

О, камни — мягкий воск, трибуны тверже камней

Безмолвен камень, зла он не творит;

А ведь трибуны языком жестоким

Людей на смерть способны обрекать.

(Поднимается на ноги.)

Но почему ты меч свой обнажил?

Люций

Двух братьев я хотел спасти от смерти,

Но за попытку эту вынес суд

Мне приговор: изгнание навеки.

Тит

Счастливец ты! Он услужил тебе.

Как, глупый Люций, разве ты не видишь,

Что Рим — пустыня, где живут лишь тигры?

Нужна добыча им; но в Риме нет

Для них добычи, кроме нас: как счастлив

Ты, изгнанный от хищников навек!

Но кто идет к нам вместе с братом Марком?

Входят Марк и Лавиния.

Марк

Твои глаза готовы ль плакать, Тит,

Иль сердце благородное — разбиться?

Смертельную тебе несу я муку.

Тит

Коль смерть она мне даст, приму ее!

Марк

Вот это дочь твоя была.

Тит

И есть.

Люций

Убит я тем, что вижу!

Тит

Встань, мальчик малодушный, и смотри. —

О дочь моя! Лавиния! Скажи нам,

Скажи нам, чья проклятая рука

Тебя свирепо сделала безрукой?

Глупец! Он воду в море подливал,

Он поджигал пылающую Трою!

Достигла скорбь предела: ты пришла —

Она, как Нил, из берегов выходит.

Где меч мой? Руки отрублю себе

За то, что Рим напрасно защищали;

Питая жизнь мою, вскормили скорбь,

С мольбою безуспешной простирались

И бесполезно послужили мне.

Одной лишь, требую от них услуги:

Чтоб мне одна другую отрубила. —

Дочь, хорошо, что у тебя нет рук:

На службе Риму руки не нужны нам.

Люций

Прекрасная сестра моя, скажи нам:

Кто страшное нанес тебе увечье?

Марк

Орудье усладительное мыслей,

Им выраженных с вялым красноречьом,

Из клетки ныне вырвано прелестной,

Где сладкогласной птицей распевало

И сладкозвучьем нам пленяло слух.

Люций

Сам за нее ответь: чье это дело?

Марк

Такой я повстречал ее в лесу,

Где в поисках убежища блуждала

Она, как насмерть раненная лань.

Тит

О лань моя! Тот, кто ее изранил,

Меня сильней, чем смертью, поразил.

И я тому подобен, кто с утеса,

Пустыней моря окружен, следит

За нарастающим в волнах прибоем

И ждет, чтоб он его коварным валом

В своих соленых недрах поглотил.

Здесь сыновья мои прошли на казнь;

Вот здесь стоит мой третий сын, изгнанник;

Здесь брат мой плачет над моей бедою.

Но всех больнее дочь мне душу ранит, —

Дочь милая, милей моей души, —

Явись ты мне такой в изображенье,

Я б обезумел; что же делать мне,

Когда тебя такой во плоти вижу?

Рук лишена, чтоб слезы отереть,

И языка, чтоб мне назвать злодея.

Супруг твой умер; братьев, обвиненных

В его убийстве, нет уже в живых.

Смотри-ка, Марк, ax, Люций, посмотри:

Лишь братьев назвал, выступили слезы

Росой медовой на ее лице,

Как на завядшей сорванной лилее.

Марк

О том ли плачет, что убит он ими,

Иль потому, что нет вины на них?

Тит

Будь рада, если ими он убит:

Закон свершил возмездие над ними. —

Нет, в деле мерзостном они невинны:

О том сестры свидетельствует скорбь. —

Дай, поцелую, милая, тебя,

Иль сделай знак мне, как тебя утешить.

Не сесть ли брату Люцию и дяде,

Тебе и мне, всем нам у водоема;

Склонясь над ним, смотреть на щеки наши.

Подобные лугам еще сырым

И в пятнах ила после наводненья;

И долго на воду смотреть, пока

Свой чистый вкус она не потеряет,

Соленой став от горьких наших слез?

Иль руки отрубить, как у тебя?

Иль, откусив нам языки свои,

Остаток дней проклятых провести?

Что делать нам? Пусть, языком владея,

Замыслим мы дальнейшие несчастья,

Чтоб в будущем все удивлялись нам.

Люций

Отец, не надо слез; при виде их

Несчастная сестра моя рыдает.

Марк

Терпи, племянница. — Тит, вытри слезы.

Тит

Ах, Марк, мой Марк! Прекрасно знаю, брат:

Платок твой слез моих впитать не может;

Своими ты, бедняк, его смочил.

Люций

Лавиния, тебе я вытру щеки.

Тит

Смотри-ка, Марк! Я понял знак ее.

Имей она язык, она бы брату

Сказала то же, что и я тебе:

Его платок, его слезами смочен,

Ее заплаканных не вытрет щек.

Единодушны мы среди мучений,

Как ад — блаженству, чужды утешений!

Входит Арон.

Арон

Андроник! Государь мой цезарь шлет

Приказ свой: если сыновей ты любишь,

Пусть Люций, Марк иль сам ты, старый Тит, —

Любой из вас, — себе отрубит руку

И цезарю пошлет, а он за это

Тебе вернет живыми сыновей.

То будет выкуп их за преступленье.

Тит

О добрый цезарь! Милый мой Арон!

Певал ли ворон с жаворонком сходно,

Несущим о восходе солнца весть?

Всем сердцем рад я государю руку

Послать. —

Арон, ты мне ее отсечь поможешь.

Люций

Постой, отец мой! Доблестную руку,

Сразившую бесчисленных врагов,

Нельзя послать; моя в обмен послужит:

Кровь легче в юности нам расточать;

Так пусть моя спасает братьям жизнь.

Марк

Не каждая ль из ваших рук за Рим