Бернард Шоу - Майор Барбара

И вот тут-то мои разногласия с Армией спасения и со всеми пропагандистами Распятия {а я не выношу его, как не вы­ношу все виды орудий казни) становятся поистине глубокими. Прощение, отпущение, искупление — всего лишь фикции. Наказа­ние — лишь способ вытеснить одно преступление другим; проще­ния без мстительных чувств не бывает, так же как не бывает лечения без болезней. Высокой нравственности не добиться от людей, которые воображают, будто их преступления подле­жат отмене и прощению в обществе, где отпущение и искупле­ние для всех нас официально обеспечено. Потребность в них, быть может, и неподдельна, но удовлетворение их насквозь фальшиво. Так, Билл Уокер в моей пьесе, оскорбив действием девчушку из Армии спасения, очень скоро в результате умелого подхода Барбары начинает мучиться от невыносимого сознания вины. Он тут же старается взять назад нанесенную им обиду, загладить свой безобразный поступок, сперва попытавшись полу­чить по заслугам той же монетой, а когда ему в этом облегче­нии отказывают, он штрафует себя на фунт, чтобы как-то возместить девушке нанесенный ей урон. И в том, и в другом случае он терпит неудачу, обнаружив, что Армия спасения не­умолима, как неумолим факт. Она не хочет наказывать его, не хочет брать у него денег. Ей не нужен исправившийся негодяй, она не оставляет ему иных средств к спасению, как только перестать быть негодяем. Поступая так, Армия спасения про­являет интуитивное постижение главной черты христианства и отвергает главный его предрассудок: главная черта состоит в кичливости отмщения и наказания, а главный предрассудок в спасении мира посредством виселицы.

Ведь, разрешите заметить, Билл ударил также голодную старуху, но по поводу этого более тяжкого проступка он ника­ких угрызений не испытывает, потому что она отнюдь не скры­вает, что ее злонамеренность не уступает его собственной. «Пускай судится со мной, как грозилась, — говорит Билл.— Чтоб из-за нее меня совесть мучила — да ничего подобного, мне это все равно что свинью приколоть». Рассуждение совершенно нормальное и здравое. Старуха, как и закон, которым она ему угрожает, вполне готова играть в игру «возмездие»: ограбить его, если он украдет, избить, если он ударит, прикончить его, если он убьет. Путем примера и наставления закон и обще­ственное мнение учат его навязывать свою волю другим с по­мощью злобы, насилия и жестокости и стирать моральный счет наказанием. Это и есть здоровое крестианство. Но оно смешивается с тем, что Барбара называет христианством и что неожиданно заставляет ее отказаться играть в палача и изгнание сатаны сатаной. Она отказывается преследовать пьяного негодяя; она на равных беседует с мерзавцем, с ко­торым благовоспитанной даме не полагалось бы разговаривать на виду у всех, короче говоря, она подражает Христу. Совесть Билла, естественно, реагирует на это в точности так же, как на угрозы старухи. Он поставлен в положение невыносимо уни­зительное, и он всеми имеющимися в его распоряжении способа­ми стремится восстановить душевное равновесие, при этом он по-прежнему готов ответить на брань старухи, заехав ей по физиономии кружкой. И таким образом подтверждается пра­вота христианства Барбары по сравнению с нашей системой су­дебного наказания и мстительной расправы со злодеем, а так­же по сравнению с идеальной справедливостью романтического театра.

К чести литературы надо сказать, что ситуация эта нова лишь отчасти. Виктор Гюго давно представил нам эпопею о каторжнике и тископских подсвечниках, о полицейском-крес- тианине, погубленном встречей с христианином Вальжаном. Но Билл Уокер, в отличие от Вальжана, не превращается роман­тическим образом из демона в ангела. Сегодня у нас миллионы Биллов Уокеров во всех классах общества, и я, как профессор натуррпсихологии, хочу указать на тот факт, что Билл без всяких изменений в своем характере или в обстоятельствах бу- дет совсем по-разному реагировать на разного рода подходы.

В доказательство могу привести такой наглядный пример: наши сегодняшние промышленники-миллионеры начинают как разбойники, они безжалостно и бессовестно сеют банкротство, смерть и рабство среди своих конкурентов и среди рабочих, рискуя, что конкуренты ответят им тем же. История английских фабрик, американских трестов, разработка африканского золота, алмазов, слоновой кости и каучука затмевают по злодейству все, что мы слыхали про пиратов испанских морей. Капитан Кидд высадил бы на необитаемый остров современного трестовского магната за поведение, недостойное джентльмена удачи. Закон ежедневно хватает неудачливых мерзавцев такого типа и наказует их с жестокостью, превосходящей их соб­ственную, и в результате те выходят из камеры пыток еще опаснее, чем вошли, и возобновляют свою преступную деятель­ность (потому что до другой их никто не допустит), пока их снова не схватят, не промучают в тюрьмах и опять не отпу­стят с тем же эффектом.

Зато с удачливым мерзавцем поступают совсем по-другому и очень по-христиански. Его не только прощают — ему по­клоняются, его почитают, с ним носятся, только что не бо­готворят. Общество платит ему сторицей с непомерной щедростью. А к чему это приводит? Он начинает почитать се­бя, поклоняться себе, жить соответственно тому мерилу, с каким подходят к нему. Он поучает, пишет назидательные книги, обращенные к молодым людям, и в конце концов убе­ждает себя, что преуспел исключительно благодаря себе само­му. Он финансирует образовательные заведения, поддерживает благотворительные учреждения и, наконец, умирает, окру­женный ореолом святости, оставляя завещание, которое мо­жет служить памятником щедрости и заботы об обществен­ном благе. И все это без малейших изменений в своем характере. Пятна леопарда и полосы тигра сверкают, как всег­да, но поведение мира по отношению к нему изменилось. И со­ответственно изменилось его поведение. Но стоит только из­менить свое отношение к нему, посягнуть на его собствен­ность, начать оскорблять его, угрожать ему — и он в миг опять превратится в разбойника, готового сокрушить вас, как готовы сокрушить его вы, и тоже вооруженный вымышленны­ми основаниями морального порядка.

Короче говоря, когда майор Барбара говорит, что нет не­годяев, она права: абсолютных негодяев не бывает, но есть лю­ди неподатливые, и сейчас я перейду к ним. Каждый разумный мужчина (то же можно сказать и о женщинах) является по­тенциальным негодяем и потенциальным примерным граждани­ном. Что представляет собой человек — зависит от его харак­тера, но что он делает и что мы о его деятельности думаем — зависит от обстоятельств, в которые он попадает. Те же черты, которые губят человека из одного класса, выно­сят наверх человека из другого класса. Характеры, проявляю­щие себя по-разному в разных обстоятельствах, проявляют се­бя одинаково в одинаковых. Возьмите, например, такой обыкно­венный английский характер, как Билл Уокер. Мы встречаем Билла повсюду: в судейском кресле, на епископской скамье, в тайном совете, в военном министерстве и адмиралтействе, равно как и на скамье подсудимых в Олд Бейли или в рядах не­квалифицированных рабочих. Моральная оценка качеств Билла меняется в зависимости от этих обстоятельств. Грехи взлом­щика составляют главные достоинства финансиста; манеры и привычки герцога стоили бы места клерку. Словом, хотя ха­рактер и не зависит от обстоятельств, поведение тесно с ними связано и наша моральная оценка характера тоже. Возьмите любую жизненную ситуацию, при которой условия практически одинаковы для целой группы людей: уголовное преступление, па­лата лордов, фабрика, конюшня, цыганский табор или что душе угодно! Невзирая на несходство характеров и темпераментов, поведение и моральные нормы внутри каждой группы в основном так же предсказуемы, как в отаре овец, и нормы морали по большей части носят чисто поведенческий, обусловленный об­стоятельствами характер. Сильные личности знают это и на это рассчитывают. Ни в чем выдающиеся умы человечества так не отличались от обыкновенного владельца сезонного же­лезнодорожного билета, как в умении принять тот факт, что человечество, в сущности, единый вид, а не бродячий зверинец, состоящий из джентльменов и пройдох, подлецов и героев, тру­сов и удальцов, лордов и крестьян, бакалейщиков и аристокра­тов, ремесленников и чернорабочих, прачек и герцогинь, — звери­нец, где все степени дохода и кастовых привилегий представлены' какими-нибудь отдельными животными, которых нельзя сво­дить друг с другом или женить друг на друге. Наполеон, соста­вивший плеяду генералов, придворных и даже монархов из своей коллекции социальных нулей; Юлий Цезарь, назначающий прави­телем Египта сына вольноотпущенника, которого незадолго до того не взяли бы и рядовым в римскую армию; Людовик XI, де­лающий своего брадобрея личным советником, — у каждого из них было твердое понимание научного факта равенства людей, выраженного Барбарой в христианской формуле, а именно, что все люди — дети одного отца. Человек, полагающий, будто люди в моральном отношении подразделяются от природы на высшие, низшие и средние классы, совершает ту же ошибку, что и чело­век, думающий, будто они от природы точно так же подразде­ляются в социальном отношении. И все равно как наши настойчивые попытки создать политические учреждения на основе социального неравенства всегда приводили к долгим периодам пагубных трений, время от времени разрешавшихся бурными революционными взрывами, так и попытки (да обратят внимание амеиканцы!) создать моральные установления на основе моралъного неравенства могут привести лишь к противоесте­ственному царствованию святых, сменяемому каждый раз рас­пущенной Реставрацией. Они могут привести к превращению американцами развода в публичное достояние, а лица Европы в одну большую сардоническую ухмылку, когда американцы от­казались остановиться в гостинице одновременно с русским ге­нием, который женился вторично без санкции Южной Дакоты; привести к уродливому ханжеству, к жестоким преследованиям и полному смешению условностей и компромиссов с человеколю­бием и порядочностью. Совершенно бессмысленно утверждать, что все люди по природе свободны, если при этом отрицать, что человек по природе добр. Гарантируйте человеку доброту, и свобода придет сама собой. Гарантировать же ему свободу только при условии, что вы одобряете его моральный облик, значит, в сущности, уничтожить всякую свободу, поскольку свобода каждого зависит от морального приговора, который любой дурак может вынести любому, кто нарушает обычай,— неважно, в какой роли — пророка или негодяя. Эту истину еще должна усвоить Демократия для того, чтобы стать чем-то иным вместо самой деспотичной из всех форм фанатизма.