Федор Сологуб - Собрание пьес. Книга 2
Приживальщик (почтительно). Высокий ум-с!
Ворожбинин. Да, вздорная бабенка, а поперечить ей нельзя. Приходится за ней ухаживать и слушаться ее. В нашей же губернии у нее собственная деревня. Все свое имение оставит Лизе, хоть и другие внуки и внучки есть. Всех больше любит нашу Лизаньку. Невелик кусок, а все же Лизаньке пригодится. Правда, побранила Лизу сегодня, да видно, что не сердится. Да и что за шалунья Лиза! Невинные детские забавы и резвости.
Приживальщик. Да как бы и могло быть иначе? Не почтите за лесть, правду скажу, у таких добрых и почтенных родителей, всеми в окрестности уважаемых не только за их любезность и радушие, но и за семейственные их добродетели, и дочка выросла на утешение.
Ворожбинин. Добродетель в жизни — первейшая наша должность. А у нашей Лизаньки — золотое сердечко, и строжить ее не за что. Да и она еще почти ребенок, только что семнадцатый год пошел. Ну, теперь я управлением займусь и свершу правосудие. (Кричит.) Эй, кто там!
Выскакивают из разных дверей казачок, лакей и девка.
— Позвать-ка Елевферия!
Вбежавшие так же быстро исчезают. За сценой слышны их удаляющиеся голоса:
— Елевферия, Елевферия к барину!
Ворожбинин. Да, все это — Елевферкин яд. Не раз уже я бранил Елевферия за его пристрастие к чтению. Повар он хороший, я им отменно доволен, но чтение требует не хамского ума. Вчера вечером бурмистр Титыч доложил мне, что к Елевферию ходят дворовые люди и девки, а он им читает Евангелие и объясняет, будто бы на том свете первые будут последними.
Приживальщик. Высокоумие, хамскому состоянию не приличное.
Ворожбинин. Это еще на том свете будет. Однако я велел Титычу сказать, чтобы к нему ходить не смели, да и он чтобы не смел читать другим и учить.
Приживальщик. Не его ума дело.
Ворожбинин. Хотел сегодня утром сам все это разобрать. Но знаю верность и преданность моих холопов, да и обуздать своеволие своих подданных всегда сумею, потому и не был обеспокоен Титычевым донесением. К утру чуть было не позабыл о нем. Быть может, так бы Елевферию и прошло на этот раз, — встал я сегодня в хорошем расположении и не склонен был судить и наказывать.
Приживальщик (умиленно). Великодушие отменное!
Ворожбинин. Но Лизин сон заставляет меня думать, что Елевфериевы речи мутят дворню. Видно, Лизаньке девки шепнули, чего ей не надобно было слушать, она, ложась спать, думала об этом, вот ей и приснилась эта белиберда, от которой пришла она в немалое расстройство.
Входит повар Елевферий, высокий, красивый, благообразный старик. Только красный нос портит его лицо. Борода старательно пробрита; бакенбарды холеные, седые, пушистые. Степенно кланяется барину в пояс, коснувшись рукой пола.
Ворожбинин (строго). Ты что же это, Елевферий, моих людей мутить вздумал? Чему ты их учишь, скажи, сделай милость!
Елевферий кланяется барину в ноги степенно, словно свершая значительный обряд.
Елевферий (поднявшись, чинно). От священного Писания изъясняю.
Ворожбинин. А кто тебя поставил изъяснять? Ты — повар, так и пеки пироги. Эй, Елевферий, смотри, не доведет тебя до добра твое пристрастие к чтению. Я и больше тебя разума имею, как господин прирожденный, да и то книг не читаю, кроме иногда книг Вольтеровых, — на что всякие книги надобны? А ты — хамово отродье, и разум у тебя худой, хоть руки у тебя и золотые. Читаемое тобой ты можешь понять превратно, отчего и сделается в тебе повреждение. Тогда куда ты годишься, сам подумай! Господам поврежденный повар опасен. А на другую работу ни на какую ты уж и не способен. (Нюхает табак.)
Елевферий. Позвольте доложить, барин, что я пустых книг не читаю, а читаю токмо то, что к спасению души относится, ища, как угодити Богу паче человек.
Ворожбинин (покачивая головой). А ты знаешь, кто Библию прочтет всю насквозь, от доски до доски, тот с ума сойдет? Слышал ли ты это?
Елевферий (понятливо усмехаясь). Я тоже с пониманием читаю, барин. Апокалипс я и не читаю, не нашей мудрости требует эта книга. А Евангелия чтение пресладостно и преполезно и простецам понятно, потому что и сам Господь наш Иисус Христос проповедовал простому люду, неученым рыбарям, и ловцами человеков поставил их.
Ворожбинин. Смотри, Елевферий, — говорю с тобой добром, жалеючи тебя за то, что дело свое гораздо разумеешь, — эй, говорю, не предавайся сим высокоумным упражнениям. На то есть ученые люди; попы в церкви тебе все прочтут и пропоют, что надобно, да еще и ладаном надымят. А тебе это ни к чему. (Понюхав табаку и помолчав, внушительно.) Елевферий, помни, — не послушаешь словца, так отведаешь дубца. Я — хозяин ласковый, угостить сумею так, что прибавки не попросишь. Не учась, в попы не ставят, так-то вот, любезный. А тебя всяческим риторикам да философиям кто учил?
Елевферий (степенно). Как есть у меня свое понимание…
Ворожбинин. А ты помолчи. Понимание у тебя дурное, и изъяснять ты никому ничего не можешь. Слепой слепого поведет, оба в яму ввалятся, только и всего прибытку. Ну, вот скажи, к примеру, что есть писано страфокомил? (С торжествующим видом смотрит на Елевферия. Но когда Елевферий начинает говорить, Ворожбинин смотрит на него с изумлением и с досадой.)
Елевферий. Страфокомил, сиречь строфус, — кур пустыни, ростом ужасен, нравом кроток, пером курчав, телом тяжел и потому летать не может, а бежит по пескам втрикраты быстрее ветра, вопия гласом велием. Дает перо для украшения рыцарских шлемов, но без великой хитрости иман быть не может, ибо, скрыв голову под крыло, становится незрим.
Ворожбинин (наставительно). То-то вот — без великой хитрости не токма что строфокомила, сиречь строуса, не понимаешь, но и прочих дел никак не сообразишь. А ты в какие рассуждения втяпался? Кто мы, благорожденные, и кто вы, холопы наши? Ты это понимаешь ли, кур кухонный? Ростом и ты ужасен, и волосом пушист, а есть ты сущий хам и остолоп, телепень ты этакий несосветимый! Ты что там толкуешь? Мы, господа, на том свете будем позади, а вы, рабье племя, вперед пойдете? Так, что ли, по-твоему?
Елевферий (опустив глаза, вздохнув, степенно). Есть на земле ваша господская над нами воля, а только что действительно обещано в Писании, что в царствии Божием несть слуга, ни господин.
Приживальщик исчезает так незаметно, словно он испарился в воздухе.
Ворожбинин (нервически постукивая табакеркой по красного дерева круглому столику, у окна стоящему). Ты, что ж, рыцарь слоеный, на коня сядешь, а я тебе стремя держать буду? Ты в шлафроке на диване развалишься, а я тебе трубку подавать стану?
Елевферий (не поднимая глаз, смиренно, но упрямо). Здесь, на этом свете, есть ваша господская воля, а там, по грехам нашим и по великой милости Божьей, воздается коемуждо делам его.
Ворожбинин (вставши, гневно). Я тебе покажу коемуждо! Я тебе воздам! Титыча позвать!
Голоса. Титыч! Титыч! Титыча к барину зовут!
Казачки и девки вихрем мчатся во все стороны искать Титыча. В это время в столовую входят сверху Ворожбинина и Лиза, а из девичьей бежит запыхавшаяся Степанида.
Степанида (кричит). Барыня, едут! Гости едут, гости, от Заозерья!
Ворожбинина. Что кричишь, оглашенная! Не можешь доложить спокойно? Может быть, еще и мимо едут, не к нам.
Лиза бежит к окну. Ворожбинина суетливо идет в гостиную к зеркалу и тревожно оглядывает себя с головы до ног, нет ли какой неисправности в туалете. Слышен звон бубенчиков, все приближающийся.
Ворожбинин (Елевферию). Я с тобой вечером разделаюсь.
Елевферий кланяется барину в ноги и уходит.
(Быстро проходя по гостиной и по столовой.) Ну вы, засони! Везде непорядки!
Но все везде в порядке, и Ворожбинин опять приходит в хорошее настроение. Возвращается в гостиную. Ворожбинина садится в гостиной на диван с рукоделием в руках, опираясь локтем на вышитую подушку. Лиза у окна, отодвинув пальчиками край кисейного занавеса, а левой рукой трепетно держась за один из стволов бронзового канделябра, стоящего на маленьком овальном столике, выглядывает на дорогу.
Ворожбинина (улыбаясь). Что смотришь, Лизанька? Кто едет?
Лиза. Не видно, маменька.
Ворожбинин (посмеиваясь). Видать сразу, что Львицын молодой едет.
Лиза бросает на отца стыдливый умоляющий взгляд. Ворожбинин грозит ей пальцем и смеется.