Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы

Кардинал. Денег у нас нет.

Курфюрст. Еще пива.

Епископ. Мне нужно как можно скорее закончить войну. Подумайте о невиновных! Подумайте о женщинах и детях!

Кардинал. Это не наша война.

Епископ. Подумайте о народе.

Ландграф. Ты начинаешь мне надоедать, Вальдек.

Курфюрст. Ты становишься вульгарным.

Кардинал. Я вынужден задать себе вопрос: в каких кругах вы, собственно говоря, вращаетесь?

Ландграф. Народ обязан повиноваться, и мы позаботимся об этом, а о спасении души позаботится евангелическая или католическая церковь — таков порядок в христианском мире. Я не понимаю, почему мы вообще должны думать о народе?

Епископ. Тогда хотя бы подумайте о самих себе, о ваших владениях, ваших замках, ваших крепостных, ваших богатствах. Анабаптисты ввели общность имущества.

Всеобщее молчание.

Император. Ваше преосвященство, их никак нельзя назвать истинными католиками.

Кардинал. Сын мой, я поражен этим известием.

Курфюрст. Еще пива.

Ландграф. Общность имущества! Отвратительно!

Кардинал. А все потому, что Лютер перевел Библию. Народу совершенно незачем читать ее. Мы выделяем тысячу ландскнехтов.

Курфюрст. Мы также.

Ландграф. Мы — две тысячи.

Кардинал. Пажи!

Пажи входят и поднимают носилки с князьями.

Ландграф. Мы увидимся за обедом, Карел.

Курфюрст. Я иду спать, Карлхен.

Кардинал. Сын мой!

Жестом останавливает носильщиков.

Кардинал. Теперь у вас есть ландскнехты, Вальдек, однако Бокельзона вы должны взять в свою труппу.

Епископ. Я искренне раскаиваюсь, ваше преосвященство, ведь содеянное им теперь зло во много раз превышает то зло, которое он мог бы причинить на театральных подмостках.

Кардинал. Вальдек! Если Бокельзон окажется именно таким актером, каким его считает моя племянница, церковь и германская нация никогда не простят вам такой потери.

Пажи выносят носилки с кардиналом.

Император. Что вам нужно еще, епископ Мюнстерский?

Епископ. Еще ландскнехтов, ваше величество.

Император. Это невозможно.

Епископ. Четырех тысяч недостаточно.

Император. Мы повелеваем мировой империей. И нас волнуют гораздо более важные вещи, чем смута на немецкой земле.

Епископ. Князья слепы.

Император. А вы — старик, глубокий старик.

Епископ. А вы, ваше величество, слишком молоды, в этом-то вся трагедия.

Император. Мы боремся с анабаптистами тем, что не замечаем их.

Епископ. Иоанн Бокельзон приказал публично сжечь портрет вашего величества.

Император. Публично?

Епископ. Именно так, ваше величество.

Император. Я ожидаю от вас, епископ, что вы, будучи моим владетельным князем, отдадите этого злодея под суд Нашего величества и затем, как того требует закон, приговорите нечестивца к казни путем колесования, чтобы потом положить его труп в железную клетку и вывесить ее на вершине лютеранского собора. Дабы вы, ваше преосвященство, смогли исполнить Нашу волю и одержать победу в борьбе с мятежниками, Мы согласились предоставить в ваше распоряжение сто пятьдесят ландскнехтов. Императорских ландскнехтов.

Епископ. Умирающий от жажды готов благодарить за каждую каплю и слишком слаб для того, чтобы отвергнуть даже запоздалую помощь.

Император. Выкатите епископа из зала.

Пажи выкатывают кресло с епископом со сцены.

Император. Канцлер!

Канцлер. Ваше величество!

Император. Немыслимо упрямый старик.

Канцлер. Он на пути к гибели, ваше величество.

Император. Подберите сто пятьдесят ландскнехтов, самых жалких, дураков, отягощенных всеми болезнями — ну там желваки, недуги, да такие, от которых страшно делается, безруких, безногих. Пошлите их в Мюнстер.

Канцлер. Слушаюсь, ваше величество.

Император. В остальном же актер весьма импонирует Нам своим сумасбродством.

Канцлер. Настоящий талант, ваше величество.

Император. Крошечное царство этого паршивого комедианта, хотя и вызывает у Нас смех, все же кажется Нам символом Нашей собственной державы, поскольку положение Нашей империи представляется Нам не менее шатким.

Канцлер. Хорошо сказано, ваше величество.

Канцлер хлопает в ладоши, пажи несут носилки с ним к выходу, но император жестом останавливает их.

Император. Что же касается этого бездарного дилетанта из Вены…

Канцлер. Художник Хагельмайер вычеркнут из списка членов Академии, ваше величество.

Император. Это ошибка, канцлер. Смилуйтесь над ним. Как член Императорской академии художеств, он может причинить ущерб только животным.

Рыночная площадь. Входят Книппердоллинк и Юдифь.

Книппердоллинк. Графиня Гильгаль.

Юдифь. Тетрарх?

Книппердоллинк. Ты застала меня, доченька, в очень жалком состоянии; в одной рубашке я шагаю по рыночной площади.

Юдифь. Мой отец не может быть в жалком состоянии.

Книппердоллинк. Может, графиня Гильгаль, может. Я привыкаю к нищете. О, это великое искусство — быть нищим. Я все глубже и глубже постигаю его изысканность, ибо чудеснейшим образом сложилось так, что у нищеты множество разрядов: возможно ли описать, как прекрасны муки голода и жажды, великолепие холода и сырости. Я обнаруживаю все новые и новые чудеса: страшные пропасти отчаянья, болота скорби и моря нужды. Но самое изумительное — это паразиты! Эти чудные клопы, эти изумительные блохи! Хвала Господу, я теперь все время чешусь. (Настораживается.) Что это за меч в моих руках?

Юдифь. Это меч справедливости.

Книппердоллинк. Я целую тебя, меч! Я целую тебя, справедливость! это ведь священный меч, не правда ли, дочь моя?

Юдифь. Да, отец.

Книппердоллинк. Верно! Совершенно верно! Я должен обратить меч справедливости против людей! Но разве я это сделал, дочь моя? Разве я пролил кровь?

Юдифь. Да, отец.

Книппердоллинк. И многих я казнил?

Юдифь. Многих, отец.

Книппердоллинк. Но почему?

Юдифь. Чтобы спасти их бессмертные души.

Книппердоллинк. И я действительно спас их бессмертные души?

Юдифь. Не знаю.

Книппердоллинк. Ты не знаешь, а я — тем более. Что же такое справедливость, графиня, кто вообще справедлив на земном шаре?

Юдифь. Людям не подобает быть справедливыми.

На сцену выходят жители Мюнстера в черных, изодранных одеждах. Лангерман и Фризе вводят мясника.

Книппердоллинк. Мудро! Очень мудро! Слушайте, люди, что говорит моя дочь, графиня Гильгаль! Это вам не подобает! Несправедливость и заблуждение — вот ваша участь, люди. Взгляните на мой окровавленный меч высшего судьи! Анабаптисты, взгляните на людскую справедливость! Она кромсает без разбора, она рубит головы не глядя. Да будь она проклята, людская справедливость!

Фризе. Наместник царя!

Книппердоллинк. Кто вы?

Фризе. Граф де Гильбоа, прежде сапожник Фризе.

Лангерман. Котельщик Лангерман, ныне князь Зихетский.

Фризе. Мы обвиняем виконта де Же-Хиннома.

Книппердоллинк. Обвиняйте.

Вероника фон дер Реке. Он усомнился в доброте Господней перед всем народом.

Книппердоллинк. Выйдите вперед, виконт, содрогнитесь и выйдите вперед.

Мясник. Смилуйтесь, ваше величество, смилуйтесь, тетрарх Галилейский! Я самый обычный честный анабаптист, подобно всем раздавший свое имущество и заведший четырех жен. Смилуйтесь!

Книппердоллинк. Разве вы не великий герцог Бетсайды, что возле Генисаретского озера, тот самый, которого я два дня назад разжаловал в виконты де Же-Хиннома — долины вонючей падали — за сомнение в мудрости Господней?

Мясник. Я, о солнце справедливости, луна милосердия и молния мести.

Книппердоллинк. Вы вновь согрешили, виконт.

Мясник. Лишь одну секунду сомневался я в доброте Господней, благороднейший тетрарх, лишь одну секунду.

Книппердоллинк. Одна грешная секунда — и человек разом теряет надежду на спасение души, виконт.